Эстетика эпохи «надлома империй». Самоидентификация versus манипулирование сознанием - Виктор Петрович Крутоус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1996
Джордж Мур о парадоксальности эстетического чувства
Джордж Эдвард Мур (1873–1958) относится к числу тех мыслителей, которым философское сознание XX века обязано не только значительной частью своего позитивного содержания, но и современным методологическим оснащением, обновлением самого способа, стиля философствования. В обширном теоретическом наследии британского философа достойное место занимает его первая (и основная) этическая работа – «Принципы этики», вышедшая еще в 1903 году и лишь сравнительно недавно переведенная на русский язык[110]. В области моральной философии Дж. Мур справедливо считается основоположником аксиологического интуитивизма – влиятельной ветви современной этической мысли. Начатый Муром углубленный теоретический анализ основных понятий и принципов этической науки привел к возникновению нового плодотворного направления в ней – так называемой метаэтики.
Вышеназванная книга Дж. Мура продолжает вызывать интерес и сегодня, причем не только у этиков. Объяснение тому – в самом содержании «Принципов этики». В частности, в своей книге Мур уделил серьезное внимание и вопросам эстетики. Из эстетической проблематики его более всего интересовали: природа прекрасного и выработка его научного определения; оппозиции «красота/ безобразие» и «добро/зло» в их соотношениях; анализ эстетического чувства с учетом его изменчивости, вариативности и внутренней противоречивости. Как постановка этих проблем, так и предлагаемые философом пути их решения представляют несомненный интерес для эстетической теории и практики нашего времени.
Свои размышления на эстетические темы Мур начинает с критики расхожего определения прекрасного. Считается, что прекрасное – это «то, что воздействует определенным образом на наши чувства…» (295). Такое определение неприемлемо для Мура по двум принципиальным соображениям.
Во-первых, его толкуют в том смысле, что единственным источником и носителем красоты является сам реальный предмет; этот взгляд философ считает ошибочным, квалифицируя его как разновидность «натурализма». При натуралистическом подходе к прекрасному задача сводится к тому, чтобы выявить отличительные, специфические, «видовые» признаки предметов данного класса. Но, возражает Мур, для красоты предмета существенны и его неспецифические, «родовые» свойства; это черты, общие для объектов эстетических и неэстетических. Реально красота предмета зависит от соотношения «видовых» и «родовых» признаков в составе данного конкретного целого. Роль каждого отдельного элемента или особенности, следовательно, непостоянна, она колеблется, варьируется. Прямое и однозначное суждение по качеству элемента (части) о качестве целого неправомерно, некорректно. Поэтому-то «никогда не может быть истинным суждение «этот предмет обязан своей красотой только такой-то его черте», или суждение «если какой-либо предмет имеет эту черту, то он должен быть прекрасным» (296). Наличие в прекрасных предметах некоторого набора сопутствующих им «видовых» признаков можно признать лишь предварительным условием бытия прекрасного, необходимым, но недостаточным самим по себе. Указанные «видовые» черты не детерминируют однозначно своим присутствием эстетическое качество объекта, а, скорее, коррелируют с ним сложным образом.
Во-вторых, содержащаяся в приведенном выше расхожем определении прекрасного ссылка на чувства позволяет сделать из него и такой вывод: «эстетические суждения являются чисто субъективными…» (295). Крайности натурализма, с одной стороны, и субъективизма, релятивизма – с другой, считает Мур, сходятся.
Избавиться от обоих заблуждений можно – таков дальнейший ход мыслей философа, – если рассматривать красоту не саму по себе, а в единстве с более фундаментальным целым – добром, с которым она внутренне связана. Объективность нравственного начала, его независимость от различных обстоятельств, конкретных субъектов и т. п. для Мура несомненна и самоочевидна; связь красоты с добром придает и ей тот же онтологический статус. Вместе с тем, комплексный, многокомпонентный и потому вариативный характер добра (при всей его объективности) сообщает и зависимому от него критерию прекрасного ту глубину, неформальность и тот динамизм, которых ему недоставало прежде, в обычном истолковании.
Наслаждение человеческим общением на началах братской любви и удовольствие от прекрасного составляют две наивысшие, «идеальные» человеческие ценности, субординированные между собой указанным выше образом. Соответственно, понятие красоты, по Муру, производно от понятия добра.
Добро – предельно обобщенное ценностное («самоценное») отношение, объективное, в наибольшей степени духовное, одухотворенное. Красота же представляет собой некоторый необходимый внутренний момент этого базисного отношения, а именно: момент «телесный», «материальный», или «представленческий». «По-видимому, можно определить прекрасное как то, созерцание (курсив мой. – В. К.) чего является ценным само по себе» (295). Иначе говоря, одним из сущностных признаков добра является его «открытость взору», открытость восприятию – хотя бы только потенциальному. Вот этот «созерцательный» аспект нравственно доброго и есть, согласно Муру, красота.
Мыслитель иллюстрирует эти свои положения примером с положительными духовными качествами людей, которые вне телесного выражения (аспекта красоты), по его убеждению, немыслимы. Само содержание духовных устремлений личности предполагает, так или иначе, их выход или обращенность «изнутри вовне», стало быть – и некоторую опосредованность «телесным», предметным началом (эстетический аспект). Справедливо, кстати, и противоположное утверждение: без духовной, содержательной наполненности человеческая «телесность» – неполноценна, несмотря на все свое совершенство; она «всего лишь» прекрасна (298).
Единство красоты и добра делает возможным их взаимное стимулирование и как бы переходы друг в друга. Пример тому – человеческие привязанности. Красота того или иного конкретного человека часто возбуждает безотчетную приязнь и тяготение к нему, а доброе, сердечное отношение к объекту нашей привязанности помогает, в свою очередь, заметить и по достоинству оценить присущую ему красоту, не всегда «броскую» и необязательно открывающуюся с первого взгляда.
До сих пор Мур выглядит достаточно традиционным в принципиальном решении им вопроса о соотношении эстетического и этического. Более того, может даже возникнуть опасение: а не разделяет ли он известные просветительские иллюзии относительно «извечной гармонии» этих двух начал бытия, порой – в некоторых трактовках – сливающихся до неразличимости, до тождества?
Такое суждение было бы преждевременным и ошибочным. Ведь положение меняется, когда Мур переходит к анализу эстетического чувства, эстетического наслаждения. Здесь выявляются не только гармоничные, но и дисгармоничные, конфликтные взаимоотношения между эстетическим и этическим. Красота обнаруживает способность сочетания не только с добром, но и со злом, и наоборот. Подобные противоречия рассматриваются не просто как объектно выраженные, «внешние», но и как «внутренние», пронизывающие всю чувственно-эмоциональную сферу. Двойственным, амбивалентным, даже парадоксальным предстает само эстетическое переживание. В размышлениях такого рода выражен не только опыт XIX столетия, но и предчувствие века ХХ-го, еще более грозного, катастрофичного, страшного. В этом смысле Дж. Мур столь же (если
