Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции) - Вячеслав Костиков

* От голода 1891 года пострадало около 1 млн. человек.

** "Большая советская энциклопедия" и 1950, и 1970 годов преуменьшает масштабы катастрофы, упоминая лишь о голоде в Поволжье.

В попытках занизить масштабы голода проявились, вероятно, и психологические факторы. До революции большевики постоянно утверждали, что голод - результат самодержавия, что единственный виновник голода и всероссийского разорения - царское правительство. Теперь не было ни самодержавия, ни царского правительства. Более того, уже не было и войны, на которую можно было бы списать все народные беды. За несколько трудных лет, прошедших после революции, при отсутствии свободной прессы население уже в значительной мере приучили верить тому, что все несчастья проистекают от происков Антанты, международной буржуазии, Деникина, Колчака, Врангеля, меньшевиков и эсеров. Но теперь меньшевики и эсеры были уничтожены политически, а их лидеры частично сосланы, частично сидели в Бутырках; белые генералы были разбиты, мировая буржуазия тоже не могла нести ответственность за резкое снижение запашки, за нежелание крестьян отдавать хлеб даром разве что теоретически. Признавать же собственные просчеты и ошибки было трудно, много труднее, чем клеймить классового врага.

Пришедшие к власти практически сразу из подполья большевики не обладали той политической гибкостью, которая подсказывает, что признание ошибки - это первый шаг к ее преодолению. Газеты информируют население о плохих видах на урожай, но в их тоне проглядывает явное стремление приуменьшить опасность. Сообщение "Виды на урожай хлеба и трав" газета "Правда" от 2 июля 1921 г. помещает на последней странице, как бы относя его к разряду второстепенных. В информации признается, что "в нынешнем году урожай хлебов будет ниже среднего за десятилетие (1905-1914)", однако сообщение выдержано в спокойном, констатирующем тоне. В другой статье, на этот раз передовой, от 22 июля уже появляется слово "голод", но и в ней слышится желание занизить масштабы бедствия и отыскать привычного "врага". В статье "Поволжье, голод и наши враги" "Правда" пишет: "Напрасно думают они, что у нас всеобщая катастрофа. Нулевой урожай в Поволжье компенсирует прекрасный урожай на Украине" 5.

Москва пытается ввести в заблуждение и заграницу, в том числе и эмиграцию. 23 июля заместитель наркома земледелия В. В. Осинский дает интервью берлинской эмигрантской газете "Новый мир": "В общем и целом надо считать, - успокаивает он, - что урожай будет средним, даже, пожалуй, чуть-чуть выше среднего".

"Правда" пытается объяснить собственному и мировому пролетариату, что постигшее страну и народ несчастье "является результатом не только засухи этого года, оно подготовлено и обусловлено прошлой историей, отсталостью нашего сельского хозяйства, неорганизованностью, низким уровнем сельскохозяйственных знаний, низкой техникой, отсталыми формами севооборота; оно усилено результатами войны и блокады, непрекращающейся борьбой против нас помещиков, капиталистов и их слуг; оно усугубляется и сейчас действиями бандитских шаек, являющихся выполнителями воли организаций, враждебных Советской России и всему трудящемуся населению".

Эти объяснения, предназначенные для "сознательных рабочих" внутри страны (ибо крестьяне в подавляющей массе не читали "Правду"), не вполне удовлетворяли критически настроенную к советской власти эмиграцию. В Берлине, Париже, Праге было достаточно русских профессоров и экономистов, в том числе и ученых-аграрников, которых классово заостренная аргументация "Правды" не могла ввести в заблуждение.

Многие из бывших революционеров, вынужденных еще при царском правительстве скрываться за границей, хорошо помнили, как из "отсталой" России на процветающий Запад им приходили прекрасные продуктовые посылки. Рядовые, не отягощенные экономическими знаниями изгнанники из России, поглядывая на свой тощий эмигрантский стол, не без грусти вспоминали богатство провинциальных рынков - будь то в Тамбове, Курске, Орле, Ростове или в городах Сибири, где "неорганизованность" и "забитость" крестьян не мешали им не только кормить себя, но и отправлять товарное зерно в центральные районы России. Экономисты - те не преминули вспомнить, что, несмотря на все перечисленные исторические изъяны русского крестьянства и низкую технику, до первой мировой войны Россия была не только среди крупнейших в мире экспортеров зерна, но и полностью обеспечивала свои города мясом и молоком. Что касается гастрономических магазинов, ресторанов и трактиров в Русских городах, то эмигранты имели полную возможность убедиться за границей, что гастрономия России, уступая, вероятно, западной в нюансах и разнообразии, по изобилию превосходила и немецкую, и французскую, и английскую. Описания быта и материального уровня населения казацких станиц в романе М. Шолохова "Тихий Дон" или крестьянского и купеческого быта в заволжских городах и селах в романах А. Мельникова-Печерского свидетельствуют о том, что для русского крестьянства жизнь не была столь безрадостной, как ее пытались, оправдывая тотальную коллективизацию, представить более поздние исследователи и бытописатели. "Антон Горемыка" был далеко не главной фигурой в русском селе.

Разумеется, часть аргументов советского правительства у эмиграции не вызывала сомнений: войны - вначале мировая, потом гражданская, растянувшиеся на семь лет, разорили многие крестьянские хозяйства, оставили их без мужчин, без тягловой силы, без скота. Были нарушены традиционные рынки, связи, в том числе с заграницей, много добра, в том числе сельскохозяйственных орудий, в условиях анархии под лозунгом "грабь награбленное" было растащено и выведено из строя.

Подтверждение этим своим оценкам эмиграция услышала из России, из уст такого авторитетнейшего и честнейшего человека, кровно связанного с историей русского демократического движения, каким был писатель В. Г. Короленко. Несколько списков его писем к А. В. Луначарскому, ходивших по рукам в России, достигло заграницы и позднее, в 1922 году, было опубликовано в Париже 6. Есть свидетельства, что письма Владимира Галактионовича читал Ленин. Однако в то время опубликовать их не сочли возможным 7. Короленко писал о страшной разрухе, нарушении всего экономического уклада в стране и как о результате - об ужасающем голоде.

"...Вы победили капитал, - писал В. Г. Короленко наркому просвещения, и он лежит теперь у ваших ног, изувеченный и разбитый. Вы не заметили только, что он соединен еще с производством такими живыми нитями, что, убив его, вы убили также производство. Радуясь своим победам над деникинцами, над Колчаком, над Юденичем и поляками, вы не заметили, что потерпели полное поражение на гораздо более обширном и важном фронте. Это тот фронт, на протяжении которого на человека со всех сторон наступают враждебные силы природы. Увлеченные односторонним разрушением капиталистического строя, не обращая внимания ни на что другое в преследовании этой своей схемы, вы довели страну до ужасного положения. Когда-то в своей книге "В голодный год" я попытался нарисовать то мрачное состояние, к которому вело самодержавие: огромные области хлебной России голодали, и голодовки усиливались. Теперь гораздо хуже, голодом поражена вся Россия, начиная со столиц, где были случаи голодной смерти на улицах. Теперь, говорят, вы успели наладить питание в Москве и Петербурге (надолго ли и какой ценой?). Но зато голод охватывает пространства гораздо большие, чем в 1891-1892 годах в провинции. И главке - вы разрушили то, что было органического в отношениях города и деревни: естественную связь обмена. Вам приходится заменять ее искусственными мерами, "принудительным отчуждением", реквизициями при помощи карательных отрядов..."

Публикация писем В. Короленко произвела гнетущее, душераздирающее впечатление на эмиграцию.

В России шепотом, с оглядкой на ухо Чрезвычайной комиссии, а в эмиграции громко, подчеркнуто громко, говорилось и о других причинах голода. Не ставя под сомнение главную причину - двухлетнюю засуху, указывали и на политические факторы, и прежде всего на ненормальные отношения с крестьянством. Мимо внимания эмигрантских публицистов не прошел тот факт, что в отношении села все чаще используется военная терминология - ведется "борьба за хлеб", на добычу продовольствия в деревню посылаются "продотряды". Хлеб не покупается, как прежде, а изымается. Крестьянин в силу введения хлебной монополии лишается привычной возможности везти плоды своего труда на рынок и продавать по рыночной цене. В телеграммах, идущих из Москвы в адрес продовольственных комиссаров, звучат жесткие императивы классового подхода: брать заложников из богачей, не останавливаться перед применением силы, беспощадно подавить... Вспоминая в 1926 году о встречах с крестьянами, которые приходили к нему с жалобами на новые порядки, вводимые комиссарами в деревне, Михаил Иванович Калинин писал о методах изъятия хлеба: "...В деревне много недовольства вызвала продразверстка, которая нередко действительно проводилась слишком жестко и необдуманно" 8.