Вариант «И» - Владимир Михайлов

– Вы хотите сообщить о маме. Не надо. Я знаю. Позвонили ее друзья. С работы.

Делать мне здесь было больше нечего. Потому что я успел уже решить, что подробности ей знать ни к чему – в том числе и о моем невольном участии в этом скверном деле. Ольгу мой рассказ не воскресит. Зато дойдет до слуха этих самых друзей. Но я твердо знал, что друзья наших друзей часто оказываются нашими врагами. Нет, уходить надо, уходить. Однако я почему-то все медлил – стоял даже не переминаясь с ноги на ногу, как это бывает в неловкой ситуации; может быть, просто ждал, пока она не попросит закрыть дверь с той стороны.

Наталья же не делала этого; мне даже показалось, что она забыла о моем присутствии, как-то перестала ощущать его. Она смотрела прямо на меня, но судя по выражению ее глаз, меня не видела – словно бы лучи ее зрения плавно обтекали меня и устремлялись к чему-то, что находилось далеко за моей спиной и вообще за пределами тесной прихожей и всего этого до нелепости длинного дома. Может быть, вспоминала, как нынче в последний раз проводила мать, стоя на этом самом месте? Хотя вряд ли… Дьявол, что за привычка – строить версии даже в самой неподходящей обстановке!

Чисто механически я полез в карман, выудил пачку сигарет и зажигалку и щелкнул ею, даже забыв испросить разрешения. И похоже, этот негромкий, четкий звук пробудил ее.

– Дайте и мне, – сказала она. У нее оказался голос среднего тембра, какой-то слегка шершавый; может быть, она была простужена. Хотя скорее всего просто успела выплакаться еще до того, как я примчался, чтобы подставить плечо.

Я повиновался и снова щелкнул. Она затянулась. И наконец взглянула на меня, а не мимо. Мне в глаза; это было несложно: мы оказались примерно одного роста. Я вообще не из высоких: наследственность по бабушкиной (со стороны матери) линии. Хотя лет сто тому такой рост считался вполне приличным, а во времена какого-нибудь Людовика был бы и вовсе выдающимся.

Итак, она увидела меня. Но и удивление, и вопросы заставляли себя ждать. Она просто повела рукой:

– Заходите. Что же мы тут стоим.

– Вы смелый человек, – только и мог пробормотать я.

Она повернулась и первой вошла в комнату.

Поколебавшись, я последовал за ней. В комнате остановился и осмотрелся, скорее механически, по привычке, чем с какой-то целью. Почему-то мне вдруг стало очень не по себе.

В этой маленькой жилой ячейке я никогда не был. И все же возникло ощущение, что я нахожусь в знакомом месте. Лишь через несколько секунд я понял: обстановка. Все, или почти все, что стояло и висело на стенах в этой комнате, было когда-то мне знакомо; видимо, Ольга, перелетая или переползая с места на место, перетаскивала с собой столько мебели, сколько могло вместить новое обиталище. Стол. Кресла. Акварели на стенах. Древняя персоналка, коей настоящее место было в музее – двести восемьдесят шестая модель, последняя четверть прошлого века. Во всяком случае, внешность машины осталась прежней, хотя внутри, может быть, было напихано еще много чего. И пара фотографий на стенах. Старых фотографий, запечатлевших нескольких молодых – некогда молодых – людей, сейчас доброжелательно, но не без некоторой иронии, любовавшихся на меня.

Там была Ольга. И Константин. И еще я сам.

Я смотрел; и Наталья мне не мешала медленно приходить в себя. Когда я смог наконец перевести глаза на нее, то встретил ее спокойный взгляд. Она улыбнулась. Хотя и не очень радостно.

– Так что не удивляйтесь, – сказала она, – что я вас узнала.

Я смог только покачать головой.

– Правда, – продолжила она, – меня предупредили, что вы наверняка зайдете. Так что я, пожалуй, даже ждала. А уж когда узнала о маме, то просто была уверена.

Я снова не нашел, что ответить. Откашлялся, чтобы скрыть смущение, и промолчал.

– Я так и знала, что это случится, – продолжила она, снова глядя в сторону. – Без друзей! С ее сердцем – она могла и просто так упасть и умереть, и никто бы не смог помочь… Вы успели ее увидеть? Или это случилось без вас?

– Успел, – пробормотал я. – Был рядом. Так что если бы только сердце…

Что еще сказать, я просто не знал. А повторное упоминание о друзьях заставило меня еще внимательнее следить за своей речью.

– Говорите же, – сказала она тоном приказа. – Как случилось, что, почему?.. Знаю, что она пошла не по своим делам: тогда ее провожали бы. Должна была, но вашу встречу отменили. Вы знали это?

Я кивнул:

– Да.

– И все же позвали ее? Неужели не могли сообразить, что в ее положении…

Какое, к черту, положение? Беременной она не была, это уж точно. Больное сердце? Нет, Наталья имеет в виду что-то другое. Другое… Хорошо бы понять – что именно.

– О чем вы говорите?

– Ее же предупреждали: сейчас нельзя показываться. Тут нас охраняли друзья.

– Я никого не заметил.

– Сейчас все ушли: все равно ведь не уберегли.

– В чем же было дело? Чем она провинилась и перед кем? Она же не занималась бизнесом, насколько могу судить?

– Нет, конечно. Беда в том… дело в том, что она была знакома… с одним человеком. А потом он погиб. Но как бы не погиб…

– Не понимаю.

– Ну, просто фамилия его попадается в печати. Но встретиться с ним мы так и не смогли. Он переехал. Мама все же хотела с ним переговорить – она сомневалась. А я уверена: это не он. И наши друзья – тоже. Но только мама знала его в лицо. И должна была в какой-то определенный миг – никак не раньше – опознать его как самозванца. Кажется, это стало известно… тем. И ей запретили вообще показываться где-либо. И отменили ее встречу с вами.

– Это очень интересно, Наташа. Как его фамилия? Кто он такой? С кем связан? Имеет отношение к Референдуму – Избранию?

– Не знаю, мама никогда его не называла. Я тоже просила ее не выходить. Но она не выдержала – очень хотела хотя бы посмотреть на вас. А вообще – больше не хочу говорить об этом. Теперь рассказывайте вы.

– Сейчас. Еще секунду. Может быть, у вас найдется стакан хотя бы воды?

Она встала и вышла. Я поднялся со стула. Подошел к фотографиям. Очень старым фотографиям; хотя нет, четверть века – это же так немного, по сути. Шел, словно упираясь, но что-то влекло меня. Может быть, Ольга; она смотрела со стены прямо мне в глаза, была серьезна – однако выражение лица было таким, что казалось – вот-вот она улыбнется. Можно было подумать, что ее развлекает создавшееся положение. Нет, я понимаю, разумеется, что снимок или даже портрет – всего лишь изображение; но все же… Все же. Может быть, мне все же убежать отсюда? Дочь не моя. Зато какие-то друзья – наверняка не по преферансу и не по совместным походам в филармонию. В этом я подсознательно был уже уверен. Значит, больше тут делать нечего. Однако ноги не хотели ступать к выходу. Я перевел взгляд на Константина. Удачливый соперник из давнего времени на этот раз смотрел угрюмо. Почему?

Я отвернулся от него. Включил ящик. Транслировался какой-то очередной процесс хапуг. Эти процессы начались еще при коммунистах, потом то затихали, то снова набирали обороты – в зависимости от того, чья стояла на дворе власть. Они были очень похожи один на другой. Но люди смотрели с немалым интересом.

Ну хорошо; раз есть друзья, причем надежные, то они позаботятся и о пристойном погребении, и обо всем прочем. Мне в этом стечении обстоятельств соваться со своей помощью, даже только денежной, не следует. Наоборот, лучше всего отойти от событий подальше, благо, и собственных дел столько, что за жизнь не переделаешь.

Но я так и не успел принять какое-либо решение, как Наталья вернулась с водой. Я стал жадно пить. Горло и на самом деле пересохло. Черт знает, отчего. Обстановка ведь не таила в себе сиюминутной опасности. Или тут все же был какай-то подвох? Никогда раньше я не реагировал так необычно на какие угодно неожиданности. Переведя дыхание и поставив стакан на стол, я спросил:

– Так о чем же мне рассказывать?

Она немного подумала.

– Ну хотя бы… Почему вы пришли так поздно?

Я пожал плечами, взглянув на часы:

– Мне кажется, вполне в пределах допустимого.

Она усмехнулась одним углом рта:

– Я не об этом.

Теперь и я сообразил.

– Не знаю… Наверное, потому что никто меня тут не ждал.

– Нет. Вас ждали.

– Простите. Не верю. Кто?

– Она. Мама.

– Меня?

– Кого же еще? И сейчас, и раньше. Дед перед смертью просил отдать вам бумаги – мама все последние дни в них копалась.

Бумаги деда. Гм. Ольга, кажется, о них говорила что-то. Но так и не успела объяснить. Ничего не успела.

– Какие бумаги?

– Не знаю. Не заглядывала. У каждого – свои бумаги: у нее, у меня, у деда покойного…

Бумаг при Ольге не было. Разве что под пальто? Прокол, прокол.

– Странно, – сказал я задумчиво. – Я знаю, кем был ваш дед; обычно после смерти таких, как он, бумаги изымаются бывшими коллегами. Почему же их на этот раз не забрали?

– Хотели. Они просто не нашли их.

– А вам известно, где они?

– У нас с мамой не было секретов друг от друга.