Современный египетский рассказ - Юсуф Шаруни

— Осел — это моя забота, моя и шейхов нашей мирной и праведной деревни. Пусть спит и не двигается, пока мы не обдумаем все и не решим, что с ним делать. Ведь над ним имеет власть только этот шайтан.

Неожиданно от группы женщин отделилась Хинд. Повергнув всех в изумление, она решительно разомкнула цепь мужчин, подошла к Хасану и сорвала с его плеч одежду. Тот закричал от нестерпимой боли, которую причиняла ему торчащая в спине игла. И тут всем взорам открылся шрам на лопатке, а рядом со шрамом Хинд увидела черную родинку. Обернувшись к толпе, она крикнула:

— Это — Хасан, я узнаю его, как узнала бы его наша мать, да успокоит Аллах ее душу!

И, прежде чем кто-нибудь до конца смог осознать смысл ее слов, Хинд вытащила иглу из спины Хасана. На коже появилась кровь, и боль стала понемногу утихать. Хасан облегченно вздохнул. Повернувшись к Бекру, Хинд сказала:

— Поверь мне, это твой брат, а вовсе не шайтан.

Минуту староста не мог прийти в себя, а потом милостиво произнес:

— Тогда бери его и освободи его душу от шайтана! Красный железный осел — вот шайтан. Это он забрал душу твоего брата!

Бекр накинул Хасану на плечи абу и направился было вместе с ним и Хинд домой, как вдруг Хасан гневно закричал:

— Вы — пещерные люди! Вы все еще пещерные жители. Аллах заставил железо служить людям там, за пустыней, он сделал из него то же, что для вас верблюды, лошади и ишаки…

Услышав это, все начали смеяться: и мужчины, и женщины, и дети. Взрывы дикого хохота провожали Бекра, Хинд и Хасана до самых дверей их дома.

В той же комнате, где он спал ребенком, Хинд лечила Хасану спину, стараясь успокоить его:

— Я верю тебе. И твои братья Бекр и Умр тоже верят.

Хасан недоверчиво взглянул на нее, и она добавила:

— Я сделаю так, что они поверят тебе. Но… им будет трудно, как и всем остальным — и простым людям, и шейхам, и старосте, — поверить в то, что ты рассказываешь о Красном Шайтане, будто он из железа, покрыт краской, что в нем есть горючее и мотор, что это горючее может заставить ехать по земле железо, колесо, даже тяжелый дом и что это может увидеть любой…

— Я лучше умру, чем позволю тронуть мою машину! — вскрикнул Хасан.

Открылась дверь, сначала показался Умр, за ним Бекр. Две пары глаз с ужасом уставились на вошедших.

— Нет, нет… — прошептал Хасан, а потом торопливо заговорил: — Я обычный человек! В меня не вселялся шайтан! Поверьте же мне!

Хинд рванулась к братьям, собираясь что-то сказать, но Умр зажал ей рот ладонью и вытолкнул за дверь. Только тут окончательно понял Хасан, что хотят с ним сделать, и пронзительно закричал:

— Звери! Животные!

В ту же ночь все жители деревни, и самые бедные, и знать, собрались вместе. С факелами и пальмовыми ветками в руках они медленно приближались к Красному Шайтану. Несмотря на то что весь день и прошедшую часть ночи Он молчал, все робко поглядывали в Его сторону, опасаясь, что Он может совершить что-нибудь неожиданное.

Наконец один из толпы бросил в Него маленький камушек, другой — камень побольше, а затем стали палить все, кому не лень — Красный Шайтан оставался недвижимым. Деревенский староста стоял поодаль, с тревогой наблюдая за своими телохранителями. Постепенно летящий град камней превратился в громовой барабанный бой. Однако Красный Шайтан все так же неподвижно стоял на своем месте. Неожиданно один из селян, преодолевая страх, рванулся вперед и изо всех сил ткнул пальмовой дубинкой в морду Красному Шайтану. Переднее стекло со звоном разлетелось на тысячи осколков. На мгновение воцарилась тишина, которую пронзил истошный крик старосты:

— Вперед, мои верные люди! Уничтожьте его!

В тот же миг и простой люд, и знать набросились на Красного Шайтана, пустив в ход пальмовые дубинки. Первый раз они отступили, когда под их ударами издал пронзительный сигнал автомобильный гудок, второй — когда кто-то вспрыгнул на Красного Шайтана с зажженным факелом и огонь охватил Его зеленую накидку. Толпа глядела на яркие стремительные языки пламени. Было видно, как Он, став на колени, наклоняется то налево, то направо, словно верблюд, поранивший задние ноги. Потом они увидели, как огонь добрался до Его морды, и тогда раздался оглушительный взрыв. Ослепительно яркий свет, подобно вспышке молнии, на мгновение осветил всю деревню. Все устремились к Нему: и молодые мужчины, и старики, и староста, и его телохранители — все хотели издали понаблюдать, как умирает Красный Шайтан. Они уже твердо знали, что наутро Он будет всего-навсего лишь грудой железа, неспособной передвигаться. Ноги его пожирал огонь, и от них исходил отвратительный запах…

К деревенскому старосте подошел Бекр.

— Мы прижгли ему спину, как ты велел, и спасли от шайтана, — сказал он.

— Можешь быть спокоен, — торжественно произнес староста, — этот дьявол никогда уже не вернется к твоему брату, мы только что убили его. Чувствуешь запах его смерти?

БАХА ТАХЕР

Сватовство

Пер. В. Кирпиченко

Я предусмотрел все. Сведущий приятель отвел меня к лучшему парикмахеру. Тот подстриг мне волосы, уложил их, сделал массаж лица и потребовал за все это фунт. Потом мы купили дорогой ярко-красный галстук и серебряные запонки. Когда после всех этих процедур я взглянул на себя в зеркало, мне показалось, что передо мной совсем другой человек. Не то чтобы я стал красивее, но, безусловно, преобразился: блестящие, словно склеенные волосы, блестящее же, багровое лицо, твердый, туго стиснувший шею крахмальный воротничок.

Впервые в жизни я заколол галстук булавкой, и мне все время казалось, что она вот-вот выскользнет и упадет. Однако булавка продержалась до конца.

У бавваба мой вид вызвал изумление, и он со смехом спросил, уж не свататься ли я надумал. Я отвечал, что у меня важное деловое свидание в банке, и неожиданно для самого себя дал ему пять пиастров. Он бросил на меня удивленный взгляд, я попросил его молиться за меня, так как ожидаю повышения по службе. Он поблагодарил, воздел руки к небу и забормотал молитву. А я смутился и поспешно вышел на улицу. Свежий ветер пахнул мне в лицо, и я понял, что у меня жар. В такси сердце мое продолжало колотиться, мне казалось, что все заранее приготовленные слова вылетели из памяти и, кроме как «добрый вечер», я ничего не сумею сказать ее отцу. Меня прошиб пот.

Нажимая кнопку звонка, я убеждал себя, что ничего страшного меня не ждет: разговор будет вести ее отец, мне же придется лишь отвечать на его вопросы. Дверь отворила девочка лет одиннадцати со смуглым серьезным лицом. Стоя за порогом, она изучающе смотрела на меня. Когда я спросил, дома ли отец, она кивнула, распахнула дверь и молча провела меня в гостиную. Некоторое время я оставался один, вдыхая присущий всем гостиным запах затхлой древесины, устоявшийся в редко проветриваемых и большей частью пустующих комнатах. Опущенные жалюзи скрадывали тусклый предзакатный свет, но яркая люстра позволяла разглядеть на стенах картины: одна, писанная маслом, изображала двух гондольеров с длинными веслами в руках. Лица гребцов прикрыты широкополыми шляпами. Коричневая гондола плывет по синим водам на фоне зеленого берега, на котором пестреют домики европейского типа. Правей висела фотография мужчины, опершегося рукой о плечо женщины в свадебном платье. Тут же были фотографии детей в разном возрасте. Мое внимание привлекла фотография девочки, которая одной ручкой подобрала подол короткого платьица, а другую вскинула на манер древнеегипетских танцовщиц. Я не мог понять, Лейла это или нет.

Я все стоял, а дверь вдруг отворилась, и вошел ее отец в рубашке, брюках и домашних туфлях, с очками на носу. Он протянул мне руку, едва заметно улыбаясь. Рука его была холодна. Сев напротив меня, он спросил, не открыть ли жалюзи. Я долго смотрел на них, но так и не решился ответить. Он заметил, что весной погода в Египте неустойчива, часто бывает холодно. Я согласился с этим. «Подлинной весной в Египте, — продолжал он, — следует считать осень. Осенью нет сырости. Кроме того, весной дуют хамсины[29]». Я, в свою очередь, добавил, что хамсины приносят много песка, а это вредно для глаз. Он откинулся на спинку стула и сказал:

— Рад видеть вас у себя.

Воцарилось молчание. Он закинул ногу на ногу, и туфля его повисла на кончиках пальцев, обнажив гладкую, чистую и белую пятку, похожую на большое яйцо.

Пути к отступлению не было. И я заговорил, избегая глядеть ему в лицо. Сказал, что я работаю в банке вместе с мадемуазель Лейлой и прошу ее руки. Объяснил, какое у меня образование, зарплата, кто мои родители. Когда я, закончив свою речь, поднял наконец глаза, то увидел: он сидит, свесив голову на грудь, и мне показалось, что он не слышал ни единого моего слова. Но он тут же поднял голову и спросил: