Михаил Скобелев. Его жизнь, военная, административная и общественная деятельность - Михаил Филиппов

Вот что рассказывают о пребывании Скобелева в Берлине. Когда Скобелев присутствовал на смотре какого-то германского корпуса, престарелый император Вильгельм не то дружеским, не то угрожающим тоном сказал русскому генералу:

– Вы были присланы сюда, чтобы исследовать меня до самых моих внутренностей. Вы видели один из моих корпусов. Знайте, что и все остальные не менее доблестны и в случае надобности сумеют исполнить свой долг.

После того к Скобелеву подошел еще принц Фридрих-Карл и, хлопнув его по плечу, сказал с претензией на солдатскую откровенность:

– А ведь, любезный друг, в конце концов Австрия должна получить Салоники!

Вероятно, и другие принцы говорили подобные же вещи.

Понятно, что все это, взятое вместе, не могло не подействовать на пылкого Скобелева, задев не только его самолюбие, но и те идеалы, которыми он жил как искренний сторонник славянофильской теории. Речь его была прямым ответом на вызывающий образ действий Берлина. “Они меня заставили сказать эту речь”, – говорил Скобелев своим близким.

Нечего и говорить, что после своей парижской речи Скобелев стал в Париже героем дня. До тех пор его здесь знали меньше, чем в Лондоне. Теперь все газеты заговорили о нем, все знаменитости искали чести его знакомства. Еще раньше, в Петербурге, познакомилась со Скобелевым известная издательница журнала “Nouvelle Revue” г-жа Адан, которая была совершенно очарована “белым генералом”. Первый разговор между нею и Скобелевым был довольно замечателен; до известной степени справедливо, что г-жа Адан подстрекнула Скобелева к его парижской речи.

– Я не люблю войны, – говорил Скобелев. – Я слишком часто участвовал в ней. Никакая победа не вознаграждает за трату энергии, сил, богатств и за человеческие жертвы. Но есть одна война, которую я считаю священною. Необходимо, чтобы пожиратели (les mangeurs) славян были, в свою очередь, поглощены. В Париже я не нашел настоящих патриотов. Все здесь опасаются Бисмарка и поэтому все ему подчиняются. То же у нас, в России.

– Приезжайте в Париж, генерал, – сказала г-жа Адан, – повторите слова: “враг – это немец”.

— Кто меня знает в Париже?

– Сознаюсь, немногие, кроме армии и журналистов, – сказала г-жа Адан.

– Я боюсь Парижа и парижских газет, – заметил Скобелев.

В этом же разговоре Скобелев сказал г-же Адан, что часто думает о смерти. Затем, близко нагнувшись к собеседнице, прибавил почти шепотом:

– Я думаю, что смерть моей матери произошла не без ведома князя Бисмарка. К моему патриотизму присоединяется чувство личной ненависти.

Как и следовало ожидать, в берлинских юнкерских сферах, а отчасти и в более широких слоях общества, парижская речь Скобелева произвела еще худшее впечатление, чем петербургская. Хотя, как мы знаем, Скобелева вызвали на эту речь, – берлинская публика не могла этого знать: она видела в речи Скобелева не только поощрение “панславистских” вожделений, подкапывающих Австрию, но и прямое содействие французскому реваншу. В конце февраля беспристрастный наблюдатель, англичанин Марвин, посетивший Петербург и бывший проездом в Берлине, писал: “По всему пути в разговорах только и слышалось, что имя Скобелева. В Берлине имя его повторялось в речах и беседах всех классов общества. Я остановился перед окном магазина, в котором висела карта России. К окну подбежала толпа школьников. “Вот дорога, по которой мы доберемся до Петербурга и проучим Скобелева”, – говорил один. – “А если они придут в Берлин?” – “О, это невозможно!” Мальчишек сменила группа пожилых людей, которые в кратких восклицаниях выражали свою ненависть к славянам и к Скобелеву. На гауптвахте, находящейся на аристократической оконечности улицы Unter den Linden, солдаты вели воинственный разговор о России”.

Этого описания достаточно, чтобы показать крайнюю односторонность тех “западников”, которые во всем винили Скобелева, совершенно упуская из виду шовинизм прусский да, пожалуй, и французский, которые с разных сторон могли наэлектризовать и менее пылкого человека, чем Скобелев...

Вскоре после своей парижской речи Скобелев виделся в Париже с г-жою Адан. Нечего говорить, что ее восторженное отношение к “белому генералу” еще удвоилось.

По словам г-жи Адан, незадолго до этого свидания она получила из России письмо, в котором было сказано: “Не доверяйте Скобелеву. Он желает сделать Европу казацкой и господствовать в ней”. Сверх того, г-же Адан писали, что Скобелев деятельно подготовляет свою кандидатуру на болгарский престол.

Г-жа Адан, недолго думая, показала письмо Скобелеву. Он был явно смущен, огорчен и удручен этим письмом.

– Неужели подобные глупости могут вас печалить? – спросила г-жа Адан.

– Да, – серьезно и задумчиво ответил Скобелев. – Бывают подозрения, которых можно избежать одним лишь путем – путем смерти. Бывают минуты, когда я готов на самоубийство.

– Какие ужасные слова!

– Мне отвратительны эти подозрения, – сказал Скобелев.

В тот же день Скобелев был вынужден по долгу службы оставить Париж. Находясь в Варшаве, он обратил на себя внимание своим отношением к полякам, которых раньше не особенно любил. На этот раз он был с ними приветлив. Г-же Адан Скобелев писал из Варшавы: “Я люблю поляков. Это народ, сохранивший героические традиции. Россия отдала значительную часть Польши чужеземцам-немцам. Поляки будут за нас против немцев, все равно, хотят ли они этого или не хотят. Они не могут бороться с антигерманским инстинктом своей расы”.

В начале июня 1882 года Скобелев писал г-же Адан через капитана Л.:

“Я делаю усилия с целью приготовить армию к возможной борьбе. Мрачные предчувствия одолевают меня”.

24 июня Скобелев посетил в Москве Ивана Аксакова и оставался у него до 11 часов вечера. Скобелев принес Аксакову связку каких-то документов, причем сказал: “Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрителен”.

От Аксакова Скобелев поехал в гостиницу, где заказал отдельный кабинет, куда вошел с двумя немецкими красавицами легкого поведения. Около 12 часов лакеи услышали какие-то стоны и возню в кабинете, затем немки выбежали и заявили, что генералу дурно. Около трех часов пополуночи Аксаков застал Скобелева уже мертвым в постели.

Сопоставляя политическую роль Скобелева с обстоятельствами его смерти, нетрудно оправдать самые удивительные легенды о его смерти, из которых наибольшей определенностью отличается та, которую сообщили какие-то лица г-же Адан. Автор настоящего очерка, посетивший г-жу Адан в 1889 году в ее именье, в аббатстве Жиф (Gif), пришел к убеждению, что издательница “Nouvelle Revue” твердо верит в свои документы.

Весьма возможно, что она стала жертвой ловкой мистификации, хотя утверждать этого положительно нельзя, не имея “документов” в руках. По уверению г-жи Адан, обе немецкие кокотки были подосланы из Берлина недоброжелателями Скобелева. Г-жа Адан называет их “дамами, приехавшими в Берлин из Гейдельберга”. В бытность мою в Гейдельберге ни от одного из здешних русских (не говоря уже о немцах) я не слышал ни малейшего намека, подтверждающего это показание.