Набат-3 - Александр Гера

Сгуденикин перевел.

— Скажи ему, если за пару дней не разбогатею на кругленькую сумму, сделаю себе обрезание.

Перевод на иврит:

— Товарищ ответил, что еще немножко разбогатеет и сделает себе обрезание.

— Правильно, — снова удовлетворился водитель. — Без денег обрезаться нечего, своих хватает.

Геннадий перевода не потребовал, занятый своими мыслями и наблюдениями.

— Ты сам с ним беседуй, не отвлекай меня.

— Мой шеф мыслитель, — добросовестно перевел на иврит Сгуденикин. — Любит без посторонних наслаждаться окружающим и прикидывает, где какой бизнес расположить.

— Нужный ход! — серьезно отвечал водитель. — А осмотр достопримечательностей бесплатно!

А Гена Крокодил просчитывал заново свои возможности в чужой стране с правом одного выстрела. В Израиле ему не дадут отстреливать мишени многократно, это не российская беспредельщина. То, что Яша Зельнман драпанул сюда насовсем, проверено. Хотя с такими деньгами можно лететь куда угодно. Он мог выправить себе новые документы, и весь мир перед ним, ищи потом ветра в поле…

Почему именно Геннадия толкнуло искать Яшку в пустыне? Трудно сказать, интуиция… А интуиция на опыте. На первых порах Яшке надо осмотреться в родном месте, откуда его не так просто извлечь, дома и стены помогают.

О Якове Зельцмане Геннадий постарался получить самую обширную информацию. В президентскую команду его протащил Свинцов из Нижнего Новгорода в благодарность за показания против Андрея Клементьева, несостоявшегося мэра. Вместо гонорара, так сказать, за услужливость. Гена Крокодил не пожалел денег за информацию и взял след — украденные казацкие денежки стоили того: родители Свинцова и Зельцмана были когда-то соседями, дружили семьями. Первые остались в России. Зельпманы уехали в Израиль. Это и побудило Геннадия направить свои стопы к городу Семь Колодцев. Он был уверен: почитающий родителей Яша Зельцман должен посетить родной дом и только потом исчезнуть.

«Чего я задергался? возмутился на себя Геннадий. — Попал, не попал в точку, а родину Христа посетил, мать его так! Все на свете знать желательно…»

Он успокоился, окружающее приобрело цвет и запах, а размышления покой.

«А не побывать ли мне в Яшкиной шкуре? — сам себе предложил Геннадий. — Как бы я поступил с поправкой на неопытность стяжателя?»

Покойный папа Зельцман учил сына, когда ему приспела пора становиться на ноги: «Яша, если поймаешь птицу счастья, не обломай ей хвост. Вслед за удачей всегда идет хорошая неудача. В такой момент надо остановиться и оглянуться».

Так оп сказал, когда Яша решил вернуться в Россию на заработки вслед за соплеменниками. До отъезда семья Зельцманов жила в местечке под Ставрополем. При Горбачеве открылись границы, семья бросилась на родину предков. Яков к этому времени окончил пединститут и получил распределение на Камчатку, в рыбачий поселок Тиличики. Какие Тиличики? Какой уважающий себя еврей поедет туда, где ловить нечего? Так рассуждал отец. Истинно сказано: в месте с таким названием птица счастья не гнездится. Яков не поехал в Тиличики, к черту на куличики, и вместе с родителями уехал к дальним родственникам. Там было тепло и росли грейпфруты.

В Израиле, как выяснилось сразу, птица счастья не водилась тоже. Сыны Сиона и дщери Израиля трудились в кибуцах и обязательно служили в армии. В цахал Яшу не взяли из-за несворачиваемости крови, зато и работы он найти не мог. Три года несносной жизни пылились на странички письма к более удачливому родственнику в России, Сереже Тристенко, Кацману по матери. С фамилии отца начиналась удача, он вполне сто́яще устроился и Москве. Дальний родственник не отказал в сочувствии и поддержке, дал совет сменить фамилию и возвращаться назад. Места всем хватит. Стал Яша Тристенкой и поехал в Москву.

В середине девяностых происходило в России такое, чего самый изворотливый еврей не придумает нарочно: в стране от Москвы до Тиличиков никто рыбу не ловил, штанов не шил, но занимались коммерцией поголовно. Шили силки и ловили птицу счастья. Кому как повезет, кто знал маршрут полетов. «Сирожа» Тристенко пристроил Яшу Тристенко к Свинцову, где он не трудился в ноте лица, но служил благодетелю преданно, получая приличное довольствие. Такое не было нонсенсом, нонсенсом была сама сиюминутность, и умный Свинцов поучал: бери, пока дают. Потом стал набирать скандал с делом Клементьева. Свинцов начал терять самоуверенность. Однако его востребовал в Москву Гуртовой, а далее Свинцов перетянул Яшу в столицу. «Союз рыжих» держался уверенно, и Яков на первых порах диву давался, как уверенно и весело врут его погодки, как хорошо устроились учителя начальных классов, выпускники медучилищ и химтехникумов, какие деньги зарабатывают. Обо всем этом он написал отцу в Израиль. «Яша, тикай! — ответил отец. — Это кончится плохо. И Яша был не против, и Лившиц уже подал в отставку, во всеуслышание назвав президента великим человеком на прощание, и голову пеплом посыпал, каясь за трясину, в какую он, Лившиц, помог завести страну. Значит, откладывать нечего, пора сматывать удочки, ловить больше нечего. Только ведь птицу счастья так и не поймал! А вот прежние сокурсники, его соплеменники, свое взяли сполна, могли украшать главу перьями этой птицы и умно вывезли их в страну обетованную. На потом, на всякий случай.

Тут и Яша влет подстрелил птицу счастья на восемьсот тысяч долларов живого веса и очень быстро дал тягу, не предупредив товарищей.

А вот тут и началось. У-у-у, казачки — увальни, но догонят, вставными зубами не отделаешься. Это Яков выучил еще на Ставропольщине, а на Израилыщине самое место ему спрятаться. На Ставропольщине всего лишь местечко.

Но зуд в руках остался, едва он брал в руки чемоданчик с долларами. Не случайно папа учил: украсть и дурак сможет, смоги спрятать.

Жена, выросшая в здешнем кибуце, не нашла трагедии в Яшиных метаниях. Половину денег надо положить в банк, жить на проценты, а на другую половину перестроить дом и купить все необходимое. Женщинам что сто долларов, что сто тысяч — пристроят их спокойно и все сразу. Тем более не шекели.

— Циля, — ужаснулся Яков, — за такие деньги меня из-под земли вытащат!

— Это еще неизвестно, — спокойно возражала она. — Зато наши дети будут славить твое имя. Я уже снова беременна. и мине твои заботы не интересны. Я на втором месяце.

Яше бы порадоваться, а он принялся размышлять, был ли у него акт но таким расчетам? Определенно не случался, постился он третий месяц.

— Ах, изменщица! Ах, Иезавель! — возгневался он. — Это кто меня славить будет?

— Будут славить все. — уверила Циля. — И Сирожа Тристенко обязательно.

И, не последовав совету отца о хорошей неудаче, Яков помчался в Тель-Авив, взяв у мамы папину машину, старенький «жиан», на котором папа никогда не ездил. А помчался потому, что от такой женщины надо немедленно спрятать большие деньги. Это русским телкам они мутят голову, еврейки же сразу думают трезво о детях и многочисленной родне. Яков торопился, и мамины слова напутствия слушал вполуха, что машина иранская и ездить на такой опасно. Ерунда! Машина завелась со второй попытки, и Яков не мешкая выкатил на трассу в сторону Тель-Авива.

Чемоданчик с деньгами он положил на сиденье рядом с собой, а под деньгами лежала еще и драгоценная дискета…

— Сколько дорог ведут в Семь Колодцев? — спросил вдруг Геннадий у Студеникина. — Узнай у водителя.

— Единственная. Через пару километров будет поворот — и дорога на Семь колодцев, — ответил водитель и привлек внимание своих пассажиров к машине на противоположной стороне: — Глядите, какой-то поц на иранской машине. Точно, кто-то ему шины проткнул, у нас не любят этого.

Проезжая мимо, Геннадий и Студеникин проводили взглядом старый драндулет. Обычная история: выставив красный треугольник, неудачливый хозяин возился с колесом под палящим солнцем.

Геннадий встрепенулся: вытирал пот с лица и провожал взглядом их открытый джин, несомненно, Яшка Зельцман, он же Гольдман, он же похититель казацкой мошны, ибо другого такого глупого везунчика не водилось на всей планете. Для Гены Крокодила он являлся самым желанным евреем, ошибиться он не мог.

Первым желанием Геннадия было крикнуть водителю: «Стой!» — а со вторым желанием тотчас кинуться к драндулету. Он сдержался так сильно, что засосало под ложечкой. Не в Москве, нечего светиться.

— Сергей, спроси водителя, кто на таких машинах разъезжает? — слегка толкнул он в бок Студеникина.

— Эмигранты, — перевел ответ Сгуденикин. — Свои считают позором иметь иранский и вообще арабский автомобиль.

Джип тем временем открутил уже метров триста от «жиана».

— Тормозни! — крикнул Геннадий, и водитель недоуменно уставился на Студеникина.