«Если», 2005 № 03 - Журнал «Если»

И Ганс выложил камраду Вернеру все.

— Молодец, — серьезно сказал камрад Вернер. — Ун-Клейн нуждается в помощи. Возможно, он просто оказался не в той обстановке. Достаточно ее сменить, и все придет в полный порядок. Ты хорошо сделал, рассказав мне обо всем. Германия должна гордиться такими сынами. Пока они есть у нее, у рейха есть будущее.

Ганс ушел успокоенным и не знал, что после того, как за ним закрылась дверь, камрад Вернер поднял трубку телефона и набрал номер.

— Вы уверены? — спросил невидимый собеседник.

— Да, — подтвердил камрад Вернер. — Меня беспокоит, что он помнит свое прежнее имя и обстоятельства отъезда в Германию. Его надо изолировать. Нам здесь не нужны задумывающиеся. Тем, кто задумывается, место в бараках, вместе с остальной неарийской швалью. Он плохо влияет на остальных.

Вечером, когда Ганс ун-Леббель вернулся в свою комнату, ун-Клейна в ней не было. На его постели сидел крепкий паренек в тренировочном костюме. У новенького было длинное, вытянутое лицо, над которым щетинился рыжеватый ежик волос.

— Густав, — представился новый сосед и протянул руку для пожатия. — Густав ун-Лемке.

Гансу было стыдно. Ему было очень стыдно. Словно он что-то украл.

Но камрад Вернер вызывал его на внеочередные уроки правдивости, успокаивал, приводил примеры, говорил, что ун-Клейна направили в другой бюргер и смена обстановки подействует на него благотворно.

В конце концов Ганс решил, что он просто выполнил свой долг. С этого дня он зарекся беседовать с кем-либо по душам. Так было спокойнее.

Печальная женщина больше не посещала его.

— Тебе пора взрослеть, дружок! Тогда тебя не станут мучить сомнения, — сказал камрад Вернер и отложил в сторону еженедельник «Das Schwarze Korps». — Ты уже был с женщиной?

Женщины оставались для Ганса загадкой.

Все общение с ними сводилось к странному волнующему случаю, произошедшему в имении дядюшки Пауля, когда он остался наедине с девятилетней дочкой хозяина. Они долго смотрели друг на друга, потом Марта глупо хихикнула, взялась за подол платья и задрала его, обнажив худенькие ноги и живот, между которыми светились белые трусики.

— Хочешь потрогать? — заговорщицким шепотом спросила она.

Ганс хотел, но в это время на лестнице послышались шаги, Марта снова хихикнула, вскинула руки к голове и принялась поправлять затейливую прическу с пышными бантами. От всего этого осталось только ощущение запретного и стыдного, но рассказывать об этом случае Ганс ун-Леббель камраду Вернеру не стал.

В выходной день, выписав Гансу увольнительную, камрад Вернер повез его в город.

— У нас здесь хороший выбор, — сказал он. — И чешки, и француженки, и русские, и китаянки. Нет только евреек. И заметь — ни одной уродины. И это правильно, победитель имеет право на все!

В публичном доме Ганс робел.

Камрад Вернер смотрел, как он листает альбом, наклонялся, дыша в затылок Ганса, и тыкал коротким пальцем:

— Бери эту, Гансик. Смотри, какие у нее буфера! Нет-нет, лучше вот эту — у нее аппетитная попка!

Ганс краснел, торопливо листая альбом с обнаженными красотками.

— У него еще молоко на губах не обсохло, — сказала хозяйка борделя, — а ты тащишь его в мое заведение. Что он будет делать с бабой?

— Приказ Грюммеля, — сказал Вернер.

Мадам замолчала.

Ганс выбрал тоненькую светловолосую женщину с огромными печальными глазами. Чем-то она напоминала женщину из его снов.

— Ну и вкусы у тебя! — фыркнул камрад Вернер.

Ганса ун-Леббеля провели в комнату, где ему предстояло стать мужчиной.

Вблизи женщина оказалась еще более симпатичной. Она была ненамного старше Ганса, на вид не более восемнадцати лет. Она помогла смущающемуся косноязычному посетителю раздеться, уложила его на постель, сбросила халат и все сделала сама, ун-Леббелю даже напрягаться и готовиться не пришлось.

Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нельзя сказать, что произошедшее ему не понравилось, нет, но все было непривычно, и он постоянно поглядывал на дверь, словно опасаясь прихода какого-то начальника, который обязательно посчитает его пребывание здесь предосудительным.

— Как тебя зовут? — нарушил он обоюдное молчание.

Женщина усмехнулась краешками губ. Улыбка была печальной.

— Здесь меня зовут Стефанией.

— А до этого? — настаивал Ганс.

Она вздохнула.

— А до этого меня звали Барбарой.

— Ты — русская? — приподнял голову Ганс.

— Я — полька, — сказала его первая женщина. — Раньше я жила в Кракове.

— Ты сама приехала сюда работать? — подросток сел, по-детски поджимая ноги под себя.

— Ты глупый, — сказала женщина. — Разве можно добровольно выбрать себе такую работу?

— Что ж так? — спросил Ганс.

— Мал ты еще, — женщина без особого задора щелкнула его по носу. — Только одно и вымахало. У меня семья там. В заложниках. Вот и корячусь, как прикажут.

Она встала, накинула халат и, не застегивая его, подошла к маленькому столику в углу комнаты, налила себе в стакан из пузатой темной бутылки и одним глотком выпила.

— Ты пойдешь или останешься на ночь? — не оборачиваясь, спросила она.

Гансу очень хотелось остаться на ночь, но почему-то было стыдно признаться в этом.

— Спасибо, — сказал он. — Я, пожалуй, пойду, — и потянулся за брюками, хотя знал, что уже ночью он станет жалеть о своем решении.

Учеба в школе люфтваффе перемежалась караулами, дежурствами и редкими увольнениями в город. Впрочем, в город Ганс отправлялся лишь для того, чтобы посидеть в читальном зале библиотеки. Однажды он зашел в русский отдел хранилища. Там было множество книг, отпечатанных с использованием странного, непривычного для глаза алфавита. Ганс полистал одну из них, пожал плечами и поставил на полку. Оказывается, русские владели письменностью и даже печатали книги. Изобретение великого немца Гуттенберга дошло и до них. Похоже, что это был не такой уж дикий народ, как его представляла официальная пропаганда.

Изредка ун-Леббель ходил в кино, а веселых заведений избегал, за что получил от товарищей кличку «Терпеливый Ганс». Но дело было совсем не в этом и даже не в том, что Ганс боялся женщин. Нет, он их не боялся, просто не хотел пачкать воспоминаний о своей первой женщине, Стефании-Барбаре, да и боялся сравнений, которые ему неизбежно пришлось бы сделать.

Курсанты учили материальную часть самолетов, на тренажерах обучались навыкам полета, и уже дважды Гансу приходилось прыгать с парашютом.

— Катапульта может отказать, — объяснял инструктор Рудель. — Не сработают пиропатроны или колпак заклинит. И что тогда? Каждая минута растерянности грозит вам смертью. Машина — это просто груда железа, она ничто без пилота. Пилот — вот самое ценное имущество люфтваффе, поэтому вы не должны бояться бросить неуправляемую машину. Но для этого вам потребуется сохранять хладнокровие.

Сверху земля была великолепна. Снега было много, и приземляться приходилось в сугробы.

Однажды курсанта ун-Штромберга отнесло в лес. Поисковая группа нашла его на пятый час блужданий в лесной чаще. Ун-Штромберг висел на парашютной стропе с фанеркой на груди. На фанерке криво было что-то нацарапано теми же странными буквами.

— Сучье вымя эти партизаны! — зло сплюнул инструктор Диксталь. — Какого парня сгубили!

Партизанами в Восточном протекторате называли участников русского Сопротивления. Их было мало, но они были, и с ними приходилось считаться. Черные СС жестко отвечали на каждую вылазку партизан, но время от времени кто-то погибал, или где-то на проселочной дороге подрывалась машина с солдатами, или просто в той или иной деревне находили старосту, повешенного на нехитрой виселице. О листовках говорить не приходилось, в иные дни ими были обклеены все базарные столбы. Ун-Леббель искренне не понимал, какого черта партизаны подставляют под удар мирное население, если немцы наконец-то принесли на их землю образцовый порядок?

Сам он однажды видел, как полицаи из местных сил самообороны схватили партизана, расклеивавшего листовки. Полицаи обошлись без суда. Они просто поставили пленника у базарной кирпичной стены и деловито, без излишней жестокости расстреляли его из карабинов. И правильно — любое сопротивление должно подавляться, в противном случае население провинций однажды сядет на голову метрополии, и тогда придет конец империи. Власть должна быть сильной и жесткой, если она хочет удержаться наверху и руководить миром.

Занятия в школе люфтваффе продолжались.

Пока курсанты изучали материальную часть «мессершмиттов» и «хейнкелей», осваивали взлет и посадку на тренажерах. Взлететь оказалось непросто, а приземлиться — еще труднее. Первые пять полетов ун-Леббель бесславно разбивался при посадке. Впрочем, у других дела обстояли не лучше. И это успокаивало.