Бог жесток - Сергей Владимиров

Они ушли, а я остался в одиночестве перед закрытой дверью. Постояв так некоторое время, я решил действовать. Подпрыгнул, зацепился за решетку, подтянулся и заглянул в окно. Моему взору представилась серая облупившаяся стена и тянущаяся вдоль нее жесткая лавка. На лавке, плечом к плечу, сидели бродяжки, разного возраста, пола, комплекции, но все они казались похожими друг на друга. Присмотревшись к ним повнимательнее, я понял причину. У деток было одинаковое выражение лиц — полное безразличие к своей собственной судьбе. Меня заметили, стали показывать языки, корчить рожи, послышалась нецензурная брань. Ни Жанны Гриневской, ни сутулого хама я не увидел, карабкаться на второй этаж по отвесной стене не отважился и спрыгнул на землю. Тут я наконец вспомнил, что до сих пор идет дождь, в ботинках хлюпает, куртка отяжелела от влаги, и повернул к машине-мечте.

В салоне было просторно, тепло и уютно. Стоило нажать кнопку на дверце, и поползло вниз тонированное стекло. Это навело на мысль — неплохо бы закурить. Пошарив по карманам, я пришел к неутешительному открытию, что забыл сигареты на столе в своем офисе, и от этого курить захотелось еще сильнее. Вроде бы Жанна Гриневская курит, вспомнил тогда я, и, быть может, не обидится, если я позаимствую сигаретку у нее. Я открыл бардачок и действительно обнаружил там пачку «Жигана», а еще какую-то фотографию небольшого формата с траурной полоской наискосок. На снимке был запечатлен парень лет семнадцати, светловолосый, симпатичный и весь какой-то домашний. Что-то мне показалось знакомым в чертах его лица, но вот только что, понять я не успел. К машине направлялась Жанна Гриневская. Я захлопнул крышку бардачка и невозмутимо посмотрел в глаза женщине. Лицо ее было не потрясенным, а скорее напряженным, фиалковые глаза казались более темными и сухими, нежели раньше, а плотно сжатые губы лишали ее всякой привлекательности. Будто бы не замечая меня, Жанна потянулась за сигаретами, коснувшись тяжелой грудью моих колен, достала пачку и стремительно перевернула траурную фотокарточку. Лишь закурив неизменно крепкий «Житан», женщина произнесла:

— Это не он. Рост и цвет волос, на этом все сходство заканчивается. Сожалею, что отняла у вас столько времени.

— Но ребенок действительно наркоман?

— Действительно. — Жанна швырнула едва прикуренную сигарету на улицу, повернула ключ в замке зажигания. — На руках — ни одного живого места.

Мы ехали молча, и каждый думал о своем: она — о еще одной загубленной детской жизни, я — о пареньке с фотографии. Судьба его сложилась трагически, но какая же связь была между ним и Жанной Гриневской или… Тут мне стало немного не по себе. Между пареньком и моим делом?..

Один такой же молоденький и, по меткому выражению Голубева, «тепличный» парень удавился в камере следственного изолятора, не вынеся обвинения в вымогательстве и позора. И у него должны были остаться родственники, которые могли решиться отомстить истинной виновнице. Трагедия произошла чуть ли не десять лет назад, что, если Жанна Гриневская — сестра незадачливого рэкетира? Теперь ошибиться я не мог — они были похожи!

— Вы ничего не слышали о Людмиле Гориной? — внезапно спросил я.

Нас не занесло на опасном скользком повороте. Женщина посмотрела на меня как-то странно, но ничего общего с паникой или страхом в ее взгляде я не уловил. Стрелка спидометра держалась на отметке восьмидесяти километров в час.

— А я должна была слышать о ней? — спокойно отреагировала Жанна Гриневская. — Кто она такая?

— Хотелось бы мне знать, — отозвался я.

Но даже ее отчужденное спокойствие не смогло до конца развеять моих подозрений.

Глава 4. БЛАГОДАРНОСТЬ

По моей просьбе Жанна Гриневская высадила меня у СИЗО. Первым человеком, которого я встретил там, оказался следователь Иванов, неопрятный и удрученный. Он был занят тем, что рассматривал свои пожелтевшие от никотина пальцы.

— Ты и этот слизняк Голубев развалили мне все дело, — хмуро приветствовал меня он. — Вот и делай после этого людям добро. Минуло трое суток, Гуляеву надо выпускать, все мои наработки — псу под хвост. Но ты не думай, что я ее не подозреваю и не буду копать. Какого вы мне убийцу подсунули, мать вашу?! Дохлей дохлого! А на жмурика все списать можно.

— Не кипятись, — сказал я. — Когда Вальку выпустят?

— Как подпишу документ об освобождении, так и выпустят, — ответил следователь. — А ты небось желаешь ее с цветами встретить? Лишнее. Она тебя сама озолотить готова. И даст еще. Бесплатно.

Я пропустил ядовитые слова Иванова мимо ушей, забрался во внутренний карман и достал обещанное.

— Благодарю, — смягчился Иванов. — О таком шампуне я и мечтал. Как считаешь, прекратят теперь волосы лезть? Перхоть исчезнет?

— Если верить рекламе… — заикнулся я.

— Ни хрена не прекратят! — отрубил он. — Это у меня нервное. Жена, тварь, завела любовника и хочет, чтобы дети называли его папой. А мы еще даже не в разводе и живем под одной крышей. Но тебе все равно спасибо. Если немного подождешь, увидишь свою ненаглядную шлюшку.

Я ответил, что готов подождать.

Спустя полчаса она вышла и неуверенной походкой направилась мне навстречу. Последний раз я видел ее в момент ареста и сейчас удивился, почему так быстро забыл, как она выглядит. Даже когда она была накрашена, то казалась невзрачной и серой, хотя черты ее лица были определенно милы, и ни в походке, ни в жестах не наблюдалось никакой порочности. Я не мог представить ее ни в откровенном бикини, ни в шикарном вечернем платье; я вижу ее в заношенном халате, стоящей у плиты, и маленькие писклявые дети (а у нее много детей) крутятся под ногами и дергают за подол. Муж, скорее всего, старше ее, и его она не столько любит, сколько уважает, и смертельно боится, что он благодаря каким-нибудь «доброжелателям» узнает о ее прошлом. И чтобы не вызвать никаких подозрений, в постели она стыдлива и скованна, и это порой раздражает его. Вот только изложенное здесь — всего лишь будущее в идеале, а пока передо мной стоит настоящая Валька Гуляева — двадцатилетняя девица, не способная к состраданию, наплевавшая на понятия нравственности и морали, абсолютно неразборчивая в связях и превратившая любовь в бизнес. Но обращается она ко мне сейчас неожиданно робко:

— Я не знаю… как мне благодарить тебя… Это… это было так ужасно…

На ее бесцветных ресницах дрожат слезы, одна срывается, скатывается по щеке. Кожа у Вальки жирная, сальная. Внезапно меня начинает раздражать ее поведение, вероятно, я вспоминаю грязные намеки Иванова на тему все той же благодарности.

— Прекрати, — говорю я резко. — Предаваться слюням будем позже. Сначала о деле.

Девушка поспешно кивает.

— Многое я выяснил, но кое-что до сих пор осталось загадкой, — сказал я, увлекая Вальку подальше от здания СИЗО. При этом моя рука бесстыдно лежала на ее талии. — Убийство совершил человек, о котором ты даже не слышала, но вот сообщником оказался сослуживец твоего деда. Его звали Федор Пырин. Именно он открыл входную дверь и впустил убийцу.

Валька остановилась и потерянно посмотрела мне в глаза.

— Я знаю его, — вскоре произнесла она. — Дед часто приводил его к нам домой, хотел, чтобы я вышла за этого Пырина замуж. Якобы тогда гулять перестану. А я этого вонючку терпеть не могла, да и он прямо сказал, что я шлюха и жениться на мне не намерен. Правда, мы с ним спали несколько раз, и дед был в курсе, вот только не знал, что потом мне Федор за каждую такую ночь бабки отстегивал. Всегда зажать хотел, гнида!

— То есть твой дед и Пырин были в достаточно близких отношениях? — предположил я.

— Закадычные дружки, особенно когда есть что выпить, — презрительно фыркнула Валька. — Дед ему все обо мне выкладывал, да под сочинит еще, чего в помине не было, нашел слушателя, перед кем дерьмом вымазать. И еще надеялся, дурак старый, что Пырин меня такой возьмет. И СПИД у меня, и наркоманка со стажем, и без мужика, как без воздуха, не могу, а если оргия, так визжу от восторга. Знал бы ты, как мне от этой любви блевать охота, член увижу — выворачивает наизнанку, боль, грязь, мерзость, но приходится, куда деваться, ничегошеньки же не умею…

— А про сутенера, про избиение в подъезде он тоже рассказывал?

— Да о чем хочешь! — с ненавистью резанула Валька.

Только тут все встало на свои места, и для меня больше не было загадкой, каким образом Александр Солонков, выдававший себя за сутенера, получил столь исчерпывающую информацию о моей клиентке и обо мне. Схема была проста, если не сказать примитивна: сторож — воспитатель — убийца.

— Получается, — догадалась девушка, — это Пырин принес окровавленный нож и подбросил его в кухонный стол, а потом анонимно сообщил в милицию?

— Сообщить мог убийца, — сказал я. — Но сути это не меняет.