Юг без севера (Истории похороненной жизни) - Чарлз Буковски

1.

Шел девятый заезд, и лошадь звали Зеленый Сыр. Он опередил на 6, и я вернул 52 за 5, а поскольку все равно ушел далеко вперед, за это надо было выпить.

- Плесни-ка мне зеленого сыру, - сказал я бармену. Его это не смутило. Он знал, что я пью. Я облокачивался на его стойку весь день. Я был под сильной мухой всю ночь до этого, а когда вернулся домой, то, разумеется, надо было усугубить. Я был полон решимости. Во мне плескались скотч, водка, вино и пиво. Около 8 вечера позвонил какой-то гробовщик и сказал, что хотел бы меня видеть.

- Прекрасно, - ответил я, - притащи выпить.

- Ты не возражаешь, если я прихвачу друзей?

- У меня нет друзей.

- Я имею в виду, моих друзей.

- Мне плевать, - ответил ему я.

Я зашел на кухню и налил в стакан на 3/4 скотча. Выпил залпом, как в старые добрые дни. Я, бывало, выхлестывал квинту за полтора-два часа.

- Зеленый сыр, - сказал я кухонным стенам. И открыл высокую банку ледяного пива.

2.

Гробовщик приехал, сел на телефон, и довольно скоро в квартиру входило множество странных людей, и все с собой несли выпивку. Женщин среди них было много, и мне хотелось изнасиловать всех. Я сидел на ковре, ощущал электрический свет, чувствовал, как напитки маршируют сквозь меня, будто на параде, будто идут в атаку на тоску, будто идут в атаку на безумие.

- Мне никогда не придется больше работать! - сказал я им. - Лошадки обо мне позаботятся так, как ни одна блядь НИКОГДА не сможет!

- О, мы это знаем, мистер Чинаски! Мы знаем, что вы - ВЕЛИКИЙ человек!

Это говорил маленький седой ебучка - сидел на кушетке, потирал ладошки и ухмылялся мне мокрыми губешками. Он не шутил. Меня от него тошнило. Я допил то, что оставалось в стакане, нашел где-то еще один и его тоже выпил. Я начал разговаривать с женщинами. Обещал им все мыслимые чары своего могучего хуя. Они смеялись. Я тоже не шутил. Прямо тут. Сейчас же. Я двинулся в направлении женщин. Мужики меня оттащили. Для светского человека я был чересчур щеглом. Если б я не был великим мистером Чинаски, кто-нибудь бы меня точно убил. Как выяснилось впоследствии, я содрал с себя рубаху и предложил выйти со мной на газон любому. Мне повезло. Никому не хотелось толкать меня, когда я стоял на собственных шнурках.

Когда мозги мои прояснились, на часах было 4 утра. Свет горел, а все люди ушли.

Я по-прежнему сидел. Нашел теплое пиво и выпил. Затем лег спать с чувством, знакомым всем пьяницам: что я свалял дурака, ну и черт с ним.

3.

Геморрой меня беспокоил лет 15-20; а помимо него - прободение язвы, плохая печень, чирьи, невроз беспокойства, различные виды умопомешательств, но жизнь продолжалась, и я надеялся только на то, что все не развалится одновременно.

Казалось, что кир почти этого добился. Я чувствовал слабость и у меня кружилась голова, но это обычное дело. Дело было в геморрое. Он ни на что не реагировал:

горячие ванны, мази - ничего не помогало. Внутренности чуть ли не свисали у меня из задницы наподобие собачьего хвоста. Я пошел к врачу. Он просто скользнул по нему взглядом.

- Операция, - сказал он.

- Ладно, - ответил я, - дело только в том, что я трус.

- Я-я, от этоко бутет слошнее.

Вот паршивец фашистский, подумал я.

- Я хочу, штоп фы принимайт этот слапительный фо фторник фечером, а ф 7 утра фставайт, я? и телайт сепе клисма, протолшайт стафит клисма, пока фота не пойтет чистый, я? потом я посмотрет на фас еще рас, ф 10 утра. Ф срету утром.

- Яволь, майн хер, - ответил я.

4.

Дуло клизмы все время выскакивало, вся ванная была мокрой, холодно, у меня болел живот, и я тонул в слизи и дерьме. Вот как наступает конец света - не от атомной бомбы, а в говне говне говне. В том клизменном наборе, что я купил, не было груши, чтобы регулировать поток воды, а пальцы у меня не сгибались, поэтому вода хлестала и внутрь, и наружу полным напором. У меня процедура заняла полтора часа, и к тому времени геморрой принял командование миром на себя. Несколько раз я подумывал о том, чтобы просто все бросить, лечь и умереть. У себя в чулане я обнаружил банку спиртовой настойки скипидара. Очень красивая красно-зеленая банка. "ОСТРОЖНО!" - гласила она, - "при попадании внутрь опасен или смертелен."

Я действительно был трусом: банку я поставил на место.

5.

Врач положил меня на стол.

- Теперь расслапьте фаш спина, я? расслапьте, расслапьте....

Неожиданно мне в задницу он всадил какую-то клинообразную коробку и стал разматывать свою змею, которая вползала мне в кишки, ища преграды, рака ища.

- Ха! Тепер немноко больн, найн? Тышите клупше, как сопака, ну, хахахахахаааа!

- Еб твою мать, ублюдок!

- Што?

- Блядь, блядь, блядь! Говночист! Ты, свинья, садюга... Ты Жанну на костре сжег, ты гвозди в ладони Христу забивал, ты голосовал за войну, ты голосовал за Голдуотера, ты голосовал за Никсона... Срать твою мать! Что ты со мной ДЕЛАЕШЬ?

- Скоро фсе сакончится. Фы хорошо переносийт осмотр. Скоро фы станет дас пациент.

Он вкатал змею обратно, и тут я увидел, как он всматривается во что-то вроде перископа. В мою окровавленную жопу он воткнул клочок марли, я встал и оделся.

- А что вы мне оперировать будете?

Он понял, что я имею в виду.

- Только кеморрой.

Выходя, я заглянул под юбку медсестре. Та мило улыбнулась.

6.

В приемном покое больницы маленькая девчушка рассматривала наши серые лица, наши белые лица, наши желтые лица...

- Все умирают! - провозгласила она. Никто ей не ответил. Я перевернул страницу старого номера Тайма.

После процедуры заполнения бумаг... анализа мочи... крови меня провели в палату на четыре койки на восьмом этаже. Когда встал вопрос о вероисповедании, я ответил:

- Католик, - в основном, чтобы уберечься от взглядов и вопросов, обычно следующих за объявлением отсутствия вероисповедания. Я устал от всяких споров и волокиты. Больница была католической - может, меня обслужат лучше или получу папское благословение.

Заперли меня, значит, с тремя остальными. Меня - отшельника, одиночку, игрока, повесу, идиота. Все кончено. Любимое мое одиночество, холодильник, полный пива, сигары на комоде, номера телефонов большеногих, большезадых теток.

Там лежал один с желтым лицом. Чем-то походил на большую жирную птицу, обмакнутую в мочу и высушенную на солнце. Он все время давил на кнопку своего звонка. Голос у него был нудный, плаксивый, мяукающий.

- Сестра, сестра, где доктор Томас? Доктор Томас вчера давал мне кодеин. Где доктор Томас?

- Я не знаю, где доктор Томас.

- Можно мне микстуру от кашля?

- Она у вас на тумбочке.

- От них кашель не прекращается, и это лекарство тоже не помогает.

- Сестра! - завопил седой парняга с северовосточной кровати. - Можно мне еще кофе? Я бы хотел еще чашечку.

- Сейчас посмотрю, - ответила та и ушла.

Мое окно показывало холмы, их склоны уходили вверх. Я смотрел на склоны холмов.

Темнело. На холмах одни дома. Старые дома. У меня возникло странное чувство, что в них никто не живет, что все уже умерли, все сдались и всч бросили. Я слушал, как трое моих соседей жалуются на пищу, на стоимость палаты, на врачей и медсестер. Когда говорил один, остальные двое, казалось, не слушали, ничего не отвечали. Затем начинал следующий. Они гундели по очереди. Больше ничего не оставалось. Тележили они смутно, перескакивая с темы на тему. Меня заперли с оклахомцем, кинооператором и желтой мочептицей. За моим окном в небе нарисовался крест - сначала голубой, затем покраснел. Наступила ночь, и вокруг наших коек немного задернули шторы - мне стало лучше, но странным образом я осознал что ни боль, ни возможная смерть не сближают меня с человечеством. Начали подваливать посетители. У меня посетителей не было. Я чувствовал себя святым. Выглянул в свое окно и увидел вывеску рядом с мигавшим красно-голубым крестом. МОТЕЛЬ написано. Уж там-то тела - в более нежном созвучии. Ебутся.

7.

Зашел бедный чертяка в зеленом и выбрил мне задницу. Какие ужасные профессии в мире есть! Хоть одну я промухал.

Мне на голову натянули купальную шапочку и столкнули на каталку. Все, приехали.

Хирургия. Трус плывет по коридорам мимо умирающих. Рядом были мужчина и женщина.

Они толкали меня и улыбались, казалось, они очень спокойны. Они вкатили меня в лифт. В кабине было еще четыре женщины.

- Я еду в операционную. Никому из вас, дамы, не хотелось бы поменяться со мной местами?

Те лишь вжались в стенки и отказались отвечать.

В операционной мы стали дожидаться пришествия Бога. Бог, в конце концов, пришествовал:

- Такс, такс, такс, кте тут майн друк?

Я даже не почесался ответить на такую ложь.

- Пофернитес на шифот, пошалста.

- Что ж, - ответил я, - полагаю, передумывать уже поздно.

- Я, - ответил Бог, - тепер фы ф нашей фласти!

Я почувствовал, как спину мне перетягивают ремнем. Мне раздвинули ноги. Вкололи первую спинномозговую. Похоже, будто спину и жопу мне окутывают полотенцами. Еще один укол. Третий. Я продолжал чесать с ними языком. Трус, актер гаерный насвистывает в темноте.