Ворона летает по геодезической - Игорь Блинов

— Так ты сам спросил, знаю ли я ее, вот я решил, что это женщина.

— Я имел ввиду песню, знаешь ли ты эту песню.

— А-а-а… Песню-то знаю, конечно. Хорошая песня, старая. Люблю все старое. Раньше все было лучше…

— Еще бы. Серж Гинзбург — это выдающийся композитор, у него очень сложная музыка, — француз указал пальцем вверх, но Шапиро, подняв голову, увидел там только хорошо выбеленный потолок. — Следующая вещь тоже будет очень хорошая.

Следующей песней оказалось урезанное переложение популярной классической мелодии, за ней последовала песня-близнец утесовского шлягера.

Тураншо удалился, и через минуту вернулся, бережно держа за дно пыльную бутылку.

— Это такое вино, — сказал он, — что только большие знатоки могут оценить его необыкновенный, редкий вкус. Оно хорошо с устрицами и морскими фруктами, слегка политыми лимонным соком.

— Ну да, наверное.

— А вот паштет, очень дорогой, смесь гусиного и свиного.

— Хм.

— А вот салат, — продолжал Тураншо. — В нем много всяких ингредиентов — консервированный тунец, кукуруза, авокадо, рис, капуста, помидоры, огурцы, соя, лук, салат, кедровый орех, оливковое масло, горчица, уксус.

— Гх-м.

— Да-да, вот вы, русские, предпочитаете простую еду. У нас же, у французов, много фантазии, и мы не боимся смешивать разные компоненты.

— М-да.

— Ну, а теперь вино, — торжественно провозгласил Тураншо.

Он чопорно разлил по чуть-чуть, поднял рюмку, оценил на цвет, слегка крутанул и просунул внутрь свой не очень короткий нос, собираясь насладиться изысканным ароматом.

«Хорошо, что не до краев налил, — оценил Шапиро предусмотрительность француза. — А то бы, ей-богу, носярой бы втянул все разом, как слон».

Тураншо чавкнул, что-то промычал и закатил глаза. Шапиро, не долго думая, выпил все залпом и поморщился:

— Кислятина.

На глазах у изумленного ценителя продуктов виноградного брожения он взял бутылку и большой стакан, наполнил его до краев, положил ложку сахарного песка и перемешал. Вино запузырилось.

— Вот теперь что надо, — Шапиро попробовал и довольно закивал. — На квас похоже. У нас такой на углу продают.

Француз задохнулся и побагровел. Он мог бы стерпеть многое, но не оскорбление того, что священно для каждого истинного потомка галлов.

— Рус-ская с-свинья! Вон отсюда!.. — он хотел схватить гостя за рукав, но тот ловко увернулся.

— Вообще-то я с Полтавы, — уточнил Шапиро.

— Плевать мне на Полтаву, — захрипел Тураншо.

— Какие мы грозные, — пропищал фальцетом Шапиро и смачно плюнул. Получилось удачно — плевок укрепился у француза между ног.

Тот схватил вилку и начал ей размахивать, хрипя и завывая.

— Не любишь вареники, лях — вот тебе икра заморская, — Шапиро сгреб морские фрукты и швырнул французу в голову, залепив глаза и лишив возможности ориентироваться в пространстве.

Тураншо заревел в голос как раненый изюбрь и стал бегать по квартире, натыкаясь на предметы, опрокидывая и гремя.

Шапиро не спеша спустился по лестнице с чувством выполненного долга.

— …Лягушками кидались? Ну, вы даете… — Ермолаев живо представил себе эту сцену, и ему стало хорошо на душе.

— Ну, а что он пристал со своими паштетами? Тоже мне, наука… — плаксиво ответил Шапиро.

— Тебе-то хорошо… А меня он демократией изводил. Только и слышишь — «демократия» да «демократия». А где эта демократия? На Западе?

— Да, тут поспорить можно, насчет демократических традиций, — поддержал Шапиро. — Между прочим, как раз Сократ был сторонником аристократического устройства, и с тех пор у них элита правит, кучка избранных — тех, кто знаменитее, образованнее, богаче, или хотя бы контактнее других и хитрее. Конечно и плебсу дают голос, но тут же внятно объясняют, что можно и что нельзя. Конечно, это демократия — ведь элита тоже вроде как народ представляет, его лучшую, так сказать, часть.

— А у нас?

— А у нас, — ответил Шапиро, — у нас соборность была, мы жили общиной. И когда народ пытались отодвинуть, он бунтовать начинал. Может, и слова такого никто не знал — «демократия», а только народ сам, без указки умников страну спасал, когда ей опасность угрожала. И от поляка, и от француза, и от немца. А теперь элита проклюнулась, желают стать властителями умов, а сами пустоголовые, спят и видят, как им народ будет внимать затаив дыхание. А народ их на вилы поднимет когда-нибудь, дай только срок.

— Не время сейчас распри разводить, — возразил Ермолаев.

— Не время, конечно. Но если эти господа и дальше будут пакостить на своей земле, да еще заграничного дяденьку на помощь призывать, то ей-богу, на рогатину их или дубиной…

Ермолаев вспомнил свой спор с Григоровичем и Курбатовым, и заерзал от неприятного воспоминания.

— Может, у нас и была настоящая демократия, еще раньше чем у них, — подытожил Шапиро.

— Ох ты, господи, да какая разница, как это назвать — одно сотрясание воздуха… Выдумали тоже — «демократия», «тоталитаризм», «капитализм». Игра в слова.

— Это известный феномен, — согласился Шапиро, — сначала мы играем в слова, потом они нами играют.

— Да мы, вроде, отыгрались уже — прививку получили в свое время. А этим, — Ермолаев крутанул головой в ту сторону, где за окном догорала вечерняя заря, — мозги пудрят, а они еще просят. Паралич сознания. Пусть лучше вустриц уминают, это то, что им надо, и к чему у них настоящие способности, а мозги свои пусть поберегут, чтобы сыры и паштеты различать.

— Ну, это ты из другой оперы, — ответил Шапиро. — Пожалей зверушек.

— Ничего не из оперы. В Европе побеждает леность ума, воинственная тупость, двойные стандарты. Видно же невооруженный глазом — если случается у них, то это трагедия, а если у нас, то что-то типа возмездия. Вот, здесь террористы метро взорвали или самолет — думаешь, там кто-то посочувствовал? Да нет, руки потирали — так, мол, вам, русиш швайн, вот как отважные борцы за свободу вам дали втык. Когда они театр захватили, по французскому телевидению сразу такая дрянь пошла, диву даешься… Документальные фильмы, встречи в студии, и все об одном — нечего русским сочувствовать, они и не такое заслужили. Чуть ли не «держитесь, шахиды, мы с вами». А уж если в Испании поезда рванули, так уже «небо плачет над Мадридом». Безоблачное. Как будто муравейник разворошили. Даже не муравейник, а…

— Тут ты не прав. Еще не хватало злорадствовать. Надо быть выше этого, показать им пример, в конце-концов. Те, кто в этих поездах ехали, ехали на работу, на учебу — они же не виноваты, что у них в верхах идиоты.

— А кто виноват, Пушкин? Демократия ведь, вроде. Кто этих идиотов выбирал, кто в Страсбург моральных уродов насажал? Сам же говорил — на рогатину.

— Ну, я не про то… И знаешь ли, подобное было когда-то, когда союзники Дрезден разрушили. Мол — все немцы, в том числе женщины, дети и старики были ответственны за приход Гитлера к власти, вот и получай, фриц, бомбочкой по голове.

— Да, слышал. Когда же они сами-то получат гранату?

— А никогда. И с этим надо жить, — как отрубил Шапиро.

Ермолаеву не нравился этот хладнокровно-циничный тон. «Эх, Шапиро, Шапиро, ну у тебя и нервы», — подумал он.

— И все-таки я верю, что история разберется, и они получат за все, и за Югославию, и за Чечню. Эти господа в Париже, Лондоне, Варшаве ответят за все свои пакости, — сказал Ермолаев.

— Конечно-конечно, — иронически ответил Шапиро. — Ведь есть Божий Суд.

— Может, и нет, да хочется верить, что ответят.

— Да нет, проживут они свою жизнь в сытости и довольстве, и наградят их всех Орденом Почетного Легиона. А некоторых Орденом Дружбы Народов или медалью какой-нибудь.

— Пусть награждают. Чем больше абсурда, тем скорее все станет ясно для населения. Меня волнует — чтобы они нас оставили в покое. И что они к нам-то пристали?

— А из спортивного интереса, я полагаю. Каждый сходит с ума по-своему — кто-то баксы копит, кто-то карьеру делает, ну а кто-то Империю Зла разрушает. И от скуки. Щука нужна, чтобы карась не дремал, а если бы России не было, ее пришлось бы выдумать.

— Да уж, — кивнул Ермолаев. — Мы-то без них можем жить, а они без нас — нет. Вот я читал об одном эксперименте, с крысами.

— В каком смысле?..

— Нет, ты послушай. Было две группы крыс, белых, лабораторных. Одних хорошо кормили, поили, обогревали и не беспокоили. А других постоянно обламывали — например, есть не давали, электрические разряды пропускали и прочее. Так вот, после вскрытия обнаружилось, что у благополучных мозг почти атрофировался, и организм ослабел, а у тех, кого раздражали, в мозгу — развитая система сосудов и вообще, более полноценное состояние. Вот я и думаю, что мы — это как регулярный электрический разряд для буржуев, чтобы у них мозги не размягчились. Так что они нам спасибо должны сказать.