Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

А подкладку разве можно стирать? Этот вариант, к сожалению, не годится. Ее материал слишком толстый, и не высохнет так быстро.

Допустим, говорю себе, но таким образом, как я это себе планирую, у меня между кожей и подкладкой все-таки будет хоть какой-то изолирующий слой.

Сказано – сделано:

Мое тело, промокшее до костей, стоит, наслаждаясь, под сломанным душем.

Что за благодать!

Я моюсь, ощущая каждую клеточку своего тела и ощупывая себя: Затылок, плечи, грудь. Я весь «в наличии» и данные мне Богом при рождении части тела – все при мне. Осматриваю тело спереди и при этом не обнаруживаю ни малейшего повреждения. И стоя в бьющих по телу и голове водяных струях думаю: Почему же я снова остался жив? Почему только я остаюсь снова и снова неповрежденным? Часто казалось речь шла буквально о нахождении на волосок от гибели, но смерть проносилась стороной. Неудивительно, что я уже давно начал верить в свою неуязвимость. Так оно и есть: Мое святое, благословенное тело – неуязвимо...

Мое тело совершенно: Оно гораздо лучше выдерживает волны перепадов давления от взры-вов, чем это делают фланцы в корпусе подлодки.

Моя кровь пульсирует, мои легкие качают воздух как кузнечные меха: Абсолютно все во мне функционирует.

Кладу средний и указательный пальцы левой руки на шею слева и нахожу там артерию, по биению пульса. Где-то, наверное, 70 ударов в минуту – здорово!

Когда я полностью отвертываю краны, то на какой-то миг пугаюсь вида падающей воды. Но я начеку и невольно декламирую стихи: «Бежит волна, шумит волна! / Задумчив, над рекой / Сидит рыбак...»

И тут ловлю на себе укоризненный взгляд человека, также желающего принять душ. Я, в гор-дом одиночестве, вообразил себе, что только я могу похвастать умением декламировать стихи в минуту релаксации, но внезапно этот человек встает и декламирует дальше:

- «...душа полна / Прохладной тишиной…» В следующий миг он, обнаженный, подает мне свою влажную от пота ладонь для рукопожатия.

- Я здесь Второй помощник.

Знакомство в обнаженном виде – снова!

- Вы были довольно сильно удивлены при освидетельствовании...

- Как Вы это узнали?

- Совершенно просто: стоило только присмотреться к Вам – и все стало совершенно ясно. Ведь мы здесь больше уже ничему не удивляемся...

Мой знакомый аккуратно намыливается, и при этом говорит:

- Собственно ему требуется разрешение на право ношения оружия при таких саблеобразных ногах!

Ясно, что он подразумевает этими словами своего шефа Флотилии.

- А КПФ вовремя слинял, – продолжает говорить этот человек.

- Это я уже знаю.

- Его Вы должны были бы вволю наслушаться!

- КПФ?

- Так точно! Он здесь столько трепа навел, пересыпая свою речугу разными изречениями, а за-тем хлоп! и уже далеко в Париже – но, обратите внимание! по воздуху!

- Жаль, что я упустил этот момент.

- На самом деле это был целый спектакль: Герой войны с собакой. Целое гала-представление!

- Как? Кто? Командующий?

- Так точно! Ведь он всю свою речь провел с дворняжкой у ног. Вот уж радость нам всем доста-вил – и молодым и старым.

В очередной раз вылить парашу словесного дерьма, мимикой изобразить веру в окончательную победу и затем спешно слинять – все в духе нашего КПФ!

- У Вас все хорошо? – спрашивает меня Второй помощник еще раз.

Это звучит как полный опасения голос психиатра. Я что, выгляжу как чокнутый?

- Хорошо – не то слово! Лучше всех – я бы так сказал.

Так будет верно! Одобряю себя тайком. Будь внимателен! Следи за словами. Не наступи опять на те же грабли. Тем не менее, нужно насладиться и мылом и душем. Бороду оставлю до завтра. Я просто чувствую себя слишком слабым для бритья. Борода уже прилично отросла за 10 дней. Еще бы 10 дней и я точно стал бы дедом.

- Как Вы себя чувствуете после такого предприятия? – обнаженный хочет узнать у меня теперь.

- Как всадник на Боденском озере , – отвечаю ему и думаю при этом: Плохой пример привел.

Как там было в конце: «Тогда он вздыхает с конем погружаясь / В холодные воды навек.»

- Я имел в виду ваших дополнительных 50 человек на борту… – к счастью продолжает говорить Второй помощник.

- Ах, это!

- Не могу вовсе представить себе это – это непостижимо!

- По большому счету, я тоже не могу представить себе это, – отвечаю быстро и почему-то тут же начинаю заикаться. – Я имею в виду – сейчас уже тоже не понимаю, как все удалось.

Он что, держит меня совсем за долбоеба? Наверно мы все немного чокнутые после этой по-ездки. Внезапно, как наяву, вижу перед собой Симону. Она сидит с распущенными волосами в саду и делает куличики из грязного песка, и болтает какую-то чепуху: «Я маленькая minouche – я делаю прекрасные куличики из грязи. Какая чудесная рифма: Любовники – куличики, Куличики – грязнулики. Я придумала прекрасное стихотворение...»

Меня словно током бьет от мысли о том, как долго я не вспоминал о Симоне: Для Симоны в этом кавардаке просто не было времени.

Еле-еле тащу ноги. Во мне нарастает немыслимое желание опуститься где-нибудь в угол и погрузиться в сон. Но тут же мозг свербят новые мысли-призывы: Теперь ни в коем случае не зависнуть в бездействии. Я должен бороться с моим утомлением и противиться глупости вокруг меня. Оставаться на стороже! Ничего не упустить! Не позволить обмануть себя! Здесь все буквально заражены тупостью. Я же должен иммунизировать себя. Я должен сохранять свою способность реагировать правильно и побеждать, хотя бы это стоило мне моих самых последних сил... Ни за что не хочу возвращаться в барак на рыночной площади. Там я был бы вынужден снова погрузиться в пустопорожнюю болтовню, а этого я уже просто не смогу вынести. Но куда же пойти? В выделенном мне душном темном чулане я также не хочу сидеть и предаваться грусти. Мы прибыли, а все еще находимся в трудном положении. Как тут мозгами не двинуться! Сегодня вроде все устаканилось, а завтра может быть снова придут в движение Небеса и Ад.

Слава богу, жара спадает. Как по наитию направляю свои стопы через лагерные ворота к Бункеру. Только когда приходится тщательно смотреть под ноги при пересечении многочисленных путей, чтобы не зацепиться за них ногами, чувствую себя как ковбой, ищущий утешение у своей лошади перед лицом гнусного мира.

Но как быть иначе?

Проходя между боксами, обнаруживаю одинокую подлодку, лежащую с зияющей дырой в распоротой верхней палубе в сухом доке – посреди путаницы шлангов, демонтированных деталей и запасных частей. Освобожденная от надстроек, она смотрится не как боевая морская машина, а как выпотрошенный, огромный труп. Едва ли вообразимо, что ее сердце, пламенный мотор, сможет когда-нибудь снова забиться. И она сама, пожалуй, тоже нескоро вновь оживет...

Совершенно ясно, что здесь, в Бункере, куда ни посмотришь, можно получить сильный шок от увиденного: Сначала общий вид, слегка расплывчатый и неяркий, а затем этот яркий, ледянисто-синий свет сварочных огней, просачивающийся вниз фейерверк звездных огней, резкое шипение сжатого воздуха, приглушенный грохот пресса – все это невольно заставляет сердце сильно биться.

Наша лодка лежит у левой пристани плавучего дока. Из открытого люка камбуза пробивается слабый, желтый луч света.

На причале часовой с автоматом на плече. Он молодцевато приветствует меня.

Присаживаюсь на кнехт и ощущаю его прохладу как благо.

Так я просто сижу и всматриваюсь, словно в забытьи, на нашу подлодку, контур которой едва выделяется перед темным причалом.

Что теперь сделают из нее? Ведь долго это продолжаться больше не может, Союзники уже добрались и до Lorient и до Saint-Nazaire, да и до La Pallice им недолго осталось. Единственная база, которая еще возможно функционирует, это Bordeaux. Но там, как говорят, сильно Движение Maquis, и конечно, там тоже больше нет работающей в полном объеме верфи.

Лучше всего, это я совершенно отчетливо чувствую, если бы я теперь прошел по этой слегка качающейся сходне на борт и снова занял бы мою койку. Я вздрагиваю при мысли о ждущей меня казарме.

Прибыл, дошел до конца – но к чему все это? Чувство внутренней пустоты охватывает меня всего. Думаю, что не пройдет много времени, как попрут нас по полной катушке.

Эта циклопическая постройка больше не имеет даже нулевой стоимости. Французам придется здорово повозиться, если они захотят когда-либо уничтожить ее. Отдельными взры-вами здесь не обойдешься.

Не имею никакого представления, как я сумел найти дорогу в этот жалкий барачный лагерь. Но добравшись, тут же валюсь в своем тряпье на сине-белое заправленное одеяло моей койки и вихрь мыслей охватывает меня. Что за чертова глупость была только направить нас сюда! думаю я в десятый раз. В Норвегию – вот было бы единственно правильное решение. Через Датский пролив на Bergen. Там, в конце концов, у нас пока еще есть флотилия и работающая верфь... Но только не на Юг! Мы – доказательство того, что нашим временем управляет безумие. Внезапно в двери стучится вестовой и сообщает, что меня ждут в баре рядом с рыночной площадью. «Бар» – это всего лишь стойка с несколькими табуретками и дюжиной затертых кресел. Никакого сравнения с обычным баром в ухоженном месте. Выкрашенные белым доски пола визжат при каждом шаге: прекрасный аккомпанемент для бессодержательной болтовни. Командира не видно, зато там сидят Первый помощник, Второй помощник и инженер флоти-лии Крамер. Натягиваю улыбку на лицо и опускаюсь в кресло напротив Крамера вплотную к переборке. Крамер пристально смотрит на меня и говорит: