Картезианская соната - Уильям Гэсс

Я собирала эти вещички тщательно, по одной. Они — как друзья: одни старые, другие новые. И, тоже как друзья, в чем-то они едины, все одного рода, а иные из них — истинное сокровище. Глядя на них, вспомни обо мне!

Уолтер бы и рад вспомнить, но ведь он знал только имя. Никакой зримый образ не материализовался перед ним волшебным образом, как он надеялся поначалу. Справа от карточки, на очередной белой салфеточке с розовой каемкой из присобранной ленточки стоял перевернутый вверх корешком и приоткрытый, буквой V, свадебный адрес. На обложке с бледными розами и еще более бледными листьями было выведено серебряными готическими буквами: «День нашей свадьбы». С ума сойти! Уолтер взял адрес в руки и прошелся по комнате, весь во власти чувства обладания. Этот письменный столик — памятник свадьбе, вот как. Мемориальный музей. И кровать, возможно, была ложем новобрачных, и вся комната могла быть комнатой Первой Ночи. Обеты, так это называется. Да, я хочу. И сделаю.

Конечно, это не была Шарлин Де-Витт из Пеквы, Огайо. Что-то позаимствованное? Что-то синее? Это самое черно-синее сердечко в цветочек? Уолтер обогнул кровать и опустился в кресло, занимающее угол. Его пальцы дрожали, когда он раскрывал адрес. Он не из тех, кто любит соваться в чужие дела. Эти вещи специально были выложены здесь, чтобы их рассматривали, восхищались и радовались. И он действительно восхищался и радовался. Кто из побывавших тут постояльцев когда-нибудь так оценил все эти тонкости, как он? Кто проникся до такой степени? Наверняка никто и никогда…

Внутри обнаружились прежде всего титульные листки от стихов, тоже готическим шрифтом, но уже не серебряным, а обыкновенным черным. Один, подписанный «Неизвестный», назывался «Свадебные колокола». Другой — от Пола Гамильтона Хейна — «День нашей свадьбы». Была еще парочка коротеньких и глуповатых изречений Сидни Леньера и Уинтропа Прейда. Затем молитва о новобрачных некоего Рэнкина. За этими выражениями чувств следовала страничка, свидетельствовавшая официально, пред лицом всего мира, что в сей день, а именно восьмого октября тысяча девятьсот двадцать пятого года, «я», то есть пастор Гай Холмс, из Кэмп-Пойнта, штат Иллинойс, повенчал Гарри X. Мейерса и Фэй Арлин Эллиот в доме жениха. А этот дом… ну конечно, вот этот самый дом и был. Кэмп-Пойнт? Кэмп-Пойнт — кажется, местечко неподалеку от Квинси? Он только проезжал через него.

Ну а теперь, понимаете ли, сказал Уолтер сам себе, я этот Кэмп-Пойнт изучу внимательно. Я не просто проеду мимо, я медленно пройдусь по боковым улочкам, может, выпью чашечку чего-нибудь в местной забегаловке. С ума сойти — двадцать пятый год. Та же древность, что и в книгах из секретера. Обстоятельства чрезвычайные. Вот-вот, это слово тут кстати. На брачном свидетельстве, за подписью пастора, шли подписи пятнадцати гостей, из них десятеро носили фамилию Мейерс. Присутствовала также миссис Холмс, наверняка она помогала мужу во время службы, как и много раз до того.

На следующей странице торопливым почерком были записаны свадебные подарки.

«Тетя Мэри — деньги и ложки.

Мама — настенные часы.

Кларенс и Лили — набор кастрюль.

Вирджил и Глэдис — натюрморт с фруктами.

Элла — деньги и корова».

Чего? Корова?

«Уиллис и Хобарт — деньги.

Мэй, Эдна, Нона и Маргарет — газовый утюг и коврик».

Газовый утюг? Вот так чудеса! А имена-то… Особенно у невесты: Фэй… Арлин… Даже не Арлен. Господи…

«Луиза — вилка для пикулей».

Ага. Крайне необходимая вещь. Старая добрая Луиза!

«Уилбур — будильник.

Флоренс и тетя Селена — серебряный сервиз».

Целый сервиз! Скорее всего — поднос с молочником и сахарницей и, может, еще с такими крошечными ложечками, красиво разложенными веером.

«Тетя Стелла — скатерть и салфетки.

Кузина Клелла — солонка и перечница с ручной росписью».

Стелла и Клелла… нарочно не придумаешь! Неслыханно! В жизни не встречал и слыхом не слыхивал ни о какой Фэй… и о Ноне тоже. А тут еще и Клелла. Уолтер рассмеялся. А корова откуда взялась?

«Дядя Том и тетя Лула — скатерть и полотенца.

Тетя Джулия — серебряный ножик для масла.

Олива Спенсер, Руфь и Лоис — кружевной набор для буфета».

Опять эти чертовы салфеточки. Из всего, что здесь окружало Уолтера, он только к ним относился отрицательно. Они были слишком усердными укрывателями и защитниками, они стояли как препятствие между вещью и ее назначением. Держа адрес на весу, как молитвенник, он поразмыслил и решил, что, быть может, здесь имелись в виду не салфеточки, а большие столовые салфетки. Он понятия не имел, что именуется «набором для буфета».

«Гленн Спенсер — серебряный поднос для хлеба.

Мисс Лич — картина».

Какая? Ну, понятно, Фэй-то знала и так, могла не описывать подробно.

«Минна и Агнес — медный поднос.

Миссис Хэйер — поднос для подачи на стол».

Малость многовато подносов.

«Уинифрид Прист — наволочки на подушки.

Мертис Стертевант — дорожка на стол».

Мертис… мужчина еще один. Попробовать, что ли, представить такого?

«Гертруда Оверхольцер — то же самое».

Дорожка на стол — тоже, считай, салфетка-переросток, да? Те же салфетки, только подлиннее.

«Уилбур и Лидия — блюдо с ручной росписью».

Интересно, не осталось ли здесь чего-то из этих вещей, подумал Уолтер. Вот было бы здорово… Только как их распознать? Может, те наволочки на подушки вон там. А может — были ночью у него под головой?

«Дядя Чарли и тетя София — два блюда для овощей.

Дядя Чарли Эллиот — покрывало на кровать».

Вот это уж точно может быть здесь, это покрывало, все еще при исполнении обязанностей.

«Мод — дорожка на комод.

Берта — полотенце».

Полотенце? Наконец что-то прозаическое.

Уолтер впал в изнеможение. Он почтительно уложил адрес на колени, закрыл глаза и погрузился в мир размышлений… размышлений о том, кто были эти люди с простыми и странными именами, старыми деревенскими именами, захолустными именами, и как выглядело блюдо с ручной росписью, и что было изображено на картине, и что там была за корова, неужто настоящая — может, фарфоровая корова-копилка с прорезью для монеток? И как понравилась свадьба гостям, и были ли они все из этого городишка — Кэмп-Пойнт (что значит «лагерная стоянка», каковой он, надо полагать, и был когда-то), и кто из них кого любил, а кого ненавидел, и как у них шли дела; хорошенькие ли были девушки, красавцы ли мужчины или сгорбленные хворые старички? Или вот Минна и Агнес: сестры ли они, незамужние, неуклюжие и неразговорчивые? И чьи глаза бродили от щиколотки до груди, чьи пальцы чесались от желания завладеть добычей? Чьи жизни расцвели и принесли плоды, а чьи — увяли на корню и облетели, как жизнь самого Уолтера? Кто чьи секреты знал… все… все до единого? Кто возился на ферме, кто чинил автомобили, кто обслуживал столики в ресторане, кто ухаживал за престарелыми родителями? Ведь прошлое достоверно и реально, он знал это, и даже если те свадебные гости уже ушли из мира, и превратились в кости, и надгробия, и вещи, заброшенные на чердаках, и отошли в прошлое — но именно прошлое наполняло эту комнату! Оно осталось листочком со списком имен, воспоминанием об одной ночи, так много лет назад, когда Гарри просил руки Фэй, прямо здесь, быть может, на том самом месте, где он сейчас…

И откуда придется завтра уехать. Он не мог задержаться еще на один день, никак не мог. Тоненький адрес показался ему тяжелым, как том Фроста. Он мог бы сказать, что у него еще есть работа в этих краях. Но вдруг ему не достанется эта комната? Вдруг ему отведут заднюю комнату? А здесь вместо него будет спать какой-нибудь коммивояжер с образцами товаров, и его прилизанные волосы будут касаться вот этой подушки, которую он сейчас тихонько поглаживает, полный жалости к самому себе; потому что Уолтер медленно осознавал, что не хочет больше ни часу жить, как жил прежде, ходить прежними путями; он чувствовал, что будет ворочаться всю ночь в постели, как больной ребенок, и не доставят ему удовольствия ни кровать, ни сундук, ни диван с кофейным столиком, ни вышитые изречения, ни душистое мыло, если он будет знать, что уедет, что ему предстоит уезжать отсюда… куда?.. Стоп, он же ничего на завтра не запланировал… никакие книги печь не собирался… Сможет ли он позволить себе остановиться в таком же местечке, как это? Нет, не нужно такого же, нужно именно это, только это. В этом доме? Это было бы так же разумно, как была разумной плата за ночлег, когда он, оставшись без гроша, укрывался за щитами придорожной рекламы и спал прямо в машине или парковался в парке, как бродяга. Так куда же двигаться? Одиночеством полны его карманы, от одиночества кости его ноют, и горло его устало от разговоров с сестрой и мамой и с фантомами — творениями собственных рук.