Поп и пришельцы - Елена Хаецкая

– Адусьев! – вымолвил наконец отец Герман.

Иван Ильич сильно фыркнул носом и полез в карман за носовым платком.

– Адусьев. Очень просто. Он объявлял в магазине, что уезжает в город за товаром, – заговорил Опарин медленно. – На самом деле товар доставлял ему Влад Стафеев. Адусьев садился на автобус в Поярково, ехал в любую произвольную точку и там высаживался. Не очень далеко. На остановке дожидался очередного автобуса и из числа выходящих пассажиров выбирал себе жертву.

Совершив убийство, он выходил на шоссе и добирался с попуткой до следующего населенного пункта. И уж оттуда возвращался домой, кружным путем, с пересадкой. Иначе его давно бы заподозрили.

– Люди не наблюдательны, – сказал отец Герман. – Особенно здесь.

В архиве больницы им, хоть и неохотно, но все же сообщили о том, что Адусьев Игнатий Федорович был «похищен инопланетянами» в возрасте тринадцати лет. Его доставили с острым неврозом, он требовал компьютер и пытался нарисовать головастых, глазастых уродцев, вроде тех, что с рекламы сыра «Чеддер – он и на Марсе Чеддер». Тогдашний невропатолог, старый материалист Валерьян Аркадьевич Котомкин, писал в отчете, что над мальчиком было совершено насилие, которое оказало разрушительное воздействие на его психику.

Котомкина Иван Ильич помнил. Лет десять назад он упал под поезд с пригородной платформы. Тогда предполагали несчастный случай – доктор был уже немолод и жаловался на головокружения. Лесные убийства начались примерно в это же время.

Иван Ильич гнал машину по зеркальному шоссе, пригибаясь к рулю. Отец Герман слышал, как он скрипит зубами.

Ближе к Пояркову воздух утратил кристальную прозрачность, там было серо, и в небе проглядывало уже голубенькое. Грозой сорвало остатки листьев. Мокрые деревья выглядели смущенно и как будто подслеповато жмурились.

Бросив джип у въезда на проселок, Опарин выскочил из машины, поднял фонтан из глубокой лужи и, не разбирая пути, побежал по раскисшей дороге в сторону «стекляшки». Отец Герман зашлепал за ним.

Продавщица красавица Жанна взглянула на заляпанного Опарина только мельком и приказала:

– В таком виде – выйдите, гражданин!

– Где хозяин? – грозовым голосом осведомился Опарин.

– Здесь продукты! – вскричала Жанна. – Немедленно выйдите!

– Адусьев где? – повторил Опарин.

– Не знаю… В подсобке, может быть… Туда нельзя! – всполошилась она окончательно и выскочила из-за прилавка.

Опарин посмотрел на Жанну, широко разинул рот, заревел и затопал ногами, роняя с брюк комья жидкой глины. Жанна попятилась, побелела и с визгом выскочила вон. Опарин сразу успокоился, обтер лицо платком, бросил платок на пол и деловито полез в подсобку.

Там было темно и тесно от ящиков. Мерцали бутылки, консервы стояли в ряд, как солдаты в своей бумажной униформе, и наводили на мысли о войне. На ум легко приходили слова: эшелон, пополнение, доппаек. Вдалеке тускло горела засиженная мухами лампочка. Там, под лампочкой, находилось что-то живое. Там дышали, немного шевелились – Опарин ощущал близкую притаившуюся жизнь, как Баба-Яга, безошибочно чуявшая русский дух.

– Эй! – крикнул он. – Господин Адусьев? Выходите!

– Он не может! – отозвался смешливый голос.

Опарин ничуть не удивился.

– Это почему еще?

– А я его, супчика, под прицелом держу, – пояснил голос. – Супчик, супчик мой без мяса, – замурлыкал он, а потом строго прикрикнул: – Куды? Сидеть! Отстрелю!

Опарин пробрался наконец к лампочке, и перед ним открылась такая картина. Владелец магазина, господин Адусьев, желтовато-бледный, безмолвный и неподвижный, сидел на перевернутом ящике, уткнув локти в колени. А перед ним на старом табурете вертелся и кобенился дядя Мотях с охотничьей винтовкой, направляемой Адусьеву то в голову, то в грудь.

– Явился! – приветствовал Опарина дядя Мотях, не поворачивая к нему головы. – А ты долго соображал… Я вот этого гада быстро раскусил. Давай наручники. Одевай на него.

Опарин вдруг понял, что наручников при нем нет. Дядя Мотях это тоже понял.

– Что, забыл? – выговорил он с видом величайшего презрения. – Тьфу ты! У меня веревка есть. Давай, вяжи его, а я посторожу. Он, сволочь, опасный.

Опарин взял веревку из кармана дяди Мотяха и приблизился к Адусьеву. Тот поглядел тускло, но даже не пошевелился.

– Руки, – приказал Опарин.

Адусьев молча протянул к нему обе руки. Они были очень красными даже при подслеповатой лампочке. На полу что-то тихо звякнуло.

– Бритва, – пояснил дядя Мотях, который тоже слышал этот звук. – Он ее в пальцах тискал. Весь раскровянился.

Опарин стянул запястья веревкой, отыскал тряпку среди хлама на полках и обмотал окровавленные кисти, чтобы кровь не пачкала вокруг. Адусьев все так же молчал. Иван Ильич забрал бритву, обернул ее бумагой. Дядя Мотях наблюдал за происходящим, кивая сразу головой и винтовкой.

– Ну что, пошли? – обратился к нему Опарин.

Адусьев встал, побрел к выходу в торговый зал. Дядя Мотях браво пошел следом. В дверях Адусьев вдруг метнулся в сторону. Выстрелом из винтовки разбило витрину. Адусьев, стремительный, как крыса, вилял по магазину, всякий раз выскальзывая из хватающих его рук. Битое стекло шумно хрустело под ботинками Опарина.

Адусьев выскочил на улицу, и тут сильный удар стоявшего возле дверей отца Германа сбил его с ног. Опарин, красный, с тяжелым дыханием, вывалился из магазина почти сразу же, а затем высунулся и дядя Мотях. Лежа на земле, Адусьев водил белыми глазами из стороны в сторону и хрипел. Жидкая грязь облепила его волосы, сомкнулась поверх тощего тела, так что в послегрозовом сумраке казалось, будто его засасывает обратно, в недра первобытной материи.

Дядя Мотях весело сказал:

– А я его по следам высмотрел. Это ведь он бедного Владьку… До чего жадность доводит! Владик – он, конечно, себе на уме был, но дурак… Этот – умный. Он хитрый. Следы вон как путал, а дядя Мотях все-таки распутал.

Опарин, безмолвно пыхтя, нагнулся над Адусьевым и связал ему ноги собственным шелковым галстуком. Выпрямился, перевел дух.

– А я, значит, поставил эксперимент, – продолжал дядя Мотях. – И под винтовочку его… Сидим, значит. Он, кстати, совсем не удивился. Ожидал чего-то подобного. Сидим, он бритву вертит. Я-то вижу, я ему говорю: «Ты даже не думай – отстрелю!». Он с досады в кулаке ее сжал и ну тискать. Сам себя терзал. А я сижу с винтовочкой и думаю: когда же умники из города додумаются…

Адусьев перевернулся набок и несколько раз сильно дернулся, как гусеница. Опарин поглядел на него, потер шею, словно без галстука ему было холодно, а потом поднял связанного и на руках понес к джипу.