Белый павлин. Терзание плоти - Дэвид Лоуренс

Часть вторая

Глава I

ЧУЖИЕ ЦВЕТЫ И ЧУЖИЕ БУТОНЫ

Зима долго сковывала морозом землю. Рабочие шахты «Темпест, Уарралл энд компани» объявили забастовку, требуя улучшения условий труда. В принципе ничего необычного в этом не было, поскольку рабочие знали, чего они добиваются, рассуждали они разумно и пребывали в хорошем настроении, но в целом какое-то уныние воцарилось в нашей сельской местности, и многим пришлось туго. Повсюду на улицах можно было встретить толпы мужчин, ничем не занятых, вялых, опустошенных. Проходила неделя за неделей, агенты профсоюза шахтеров организовывали митинги, а священники устраивали молебны, между тем забастовка продолжалась. Передышки не было. Крикуны постоянно били в набат на улицах; служащие компании постоянно распространяли бюллетени, в которых старались разъяснить ситуацию, а люди говорили и говорили без умолку. Так проходили целые месяцы в смятении, безнадежности, раздражении. В школах раздавали бесплатные завтраки, в часовнях — суп, добрые люди организовывали чай — детям все это нравилось. Но мы, хорошо знавшие, что означают угрюмые лица стариков и женщин, чувствовали холодную, бессердечную атмосферу печали и тревоги.

Леса сквайра подвергались нападениям браконьеров. Эннабел героически пытался выполнять свою работу. Один мужчина вернулся домой с серьезной травмой, объяснив ее падением на скользкой лесной дороге… На самом же деле он попал в ловушку. Потом Эннабел поймал еще двух мужчин. Их приговорили к двум месяцам тюремного заключения.

На воротах Хайклоуза — и с нашей стороны, и со стороны Эбервича — были вывешены предупреждения о том, что за проход и проезд через частные владения виновные будут подвергаться наказанию. Вскоре эти предупреждения оказались замараны грязью, и им на смену были вывешены новые.

Мужчины, слонявшиеся без дела близ Неттермера, злобно посматривали на проходившую мимо Летти, на черные меха, в которые ее одел Лесли, и высказывали вслух обидные замечания. Она слышала их, и они ранили ее в самое сердце. От матери она унаследовала демократические взгляды, которые заставляли ее вступать в горячие споры со своим возлюбленным.

Потом она пыталась поговорить с Лесли о забастовке. Он слушал ее с выражением снисходительного превосходства, улыбался и говорил, что она ничего в этом не понимает. Женщины зачастую приходят к ошибочным умозаключениям под влиянием чувств, сразу не разобравшись толком во всем. Мужчина же должен все обстоятельно изучить, обдумать, и только после этого он принимает решение. От женщин в общем-то и не требуется понимания всех этих вещей. Бизнес не для них. Их миссия в жизни более высокая. К сожалению, Летти оказалась не такой женщиной, которой можно заморочить голову подобными рассуждениями.

— Итак? — спросила она тихим, безнадежным голосом в конце его тирады. — В чем ты видишь выход?

— Ну ведь ты все прекрасно понимаешь, не так ли? Миннехаха, моя Смеющаяся Вода… Лучше смейся опять, дорогая моя, и не думай ни о чем, не волнуйся. Не будем больше говорить об этом, а?

— Хорошо, не будем.

— Вот-вот, давай не будем… это правильно… ты мудра, как ангел. Иди сюда… ух, лес густой и никого нет! Посмотри, во всем мире никого, кроме нас, а ты мое небо, мой рай, моя земля, моя жизнь!

— И ад тоже?

— Ах… ты так холодна… Господи, до чего же ты холодна!.. Меня пробирает дрожь, когда ты смотришь так… а я ведь очень горяч… Летти!

— Ну, и дальше что?

— Ты жестокая! Поцелуй меня… сейчас же… Нет, я не хочу твою щечку… Поцелуй меня сама. Почему ты молчишь?

— О чем нам говорить, когда ничего нет такого, что бы следовало обсудить немедленно?

— Ты обиделась?

— Кажется, сегодня пойдет снег, — ушла она от прямого ответа.

Наконец зима собралась с духом и решила переселяться со своим ледяным скарбом на север.

Забастовка закончилась. Шахтеры пошли на компромисс. Это мягкое определение того, что на самом деле они потерпели поражение. Да, забастовка, тем не менее, закончилась.

Потянулись домой птицы. Сережки на орешнике сбросили свое зимнее безразличие и стали завиваться мягкими кисточками. Целыми днями раздавались долгие, нежные посвистывания из кустов. А вечерней порой их сменяли громкие ликующие крики птиц, радующихся по каждому поводу.

Я помню тот день, когда груди холмов вздохнули, очнувшись от сна, и голубые глаза озер широко раскрылись, обретя удивительную ясность. По мартовскому небу целый день плыла череда облаков, как бы излучавших белое свечение, мягкие, плывущие тени, похожие на ангелов, тихо оплакивающих прошлое; шелковистые тени колыхались за окном без отдыха, словно белые груди. Беспрерывно двигались облака куда-то к своему обиталищу, а я оставался на земле, такой нетерпеливый. Я схватил кисточку и попытался нарисовать их. Хотел передать игру теней, хотел показать, что через нашу долину облака движутся подобно пилигримам. Они должны были окликнуть меня, позвать за собой куда-нибудь, вырвать меня из привычного одиночества. Однако облака плыли и плыли, не замечая меня.

К вечеру они все уплыли, унеслись. И вокруг снова было чистое голубое небо.

Пришел Лесли и позвал свою нареченную погулять с ним под темнеющим весенним небом. Она предложила мне сопровождать их, и, желая убежать от самого себя, я отправился на прогулку.

Теплом веяло и под сенью леса, и среди холмов. Но иногда все-таки пробегал ветерок, обнимая холмы за плечи, румяня наши щеки.

— Сорви мне несколько сережек, Лесли, — попросила Летти, когда мы подошли к ручью.

— Да, да, вот эти, что висят над ручьем. Они рыжие, будто им под кожу впрыснули свежую кровь. Посмотри, кисточки золотые. — Она указала на пыльные орешниковые сережки, которые вместе с ольховыми она повесила себе на грудь. Потом вдруг начала цитировать «День рождения» Кристины Россетти.

— Как я рада, что ты зашел и пригласил меня на прогулку, — продолжала она. — Ферма Стрели-Милл и мельница выглядят просто прелестно, правда? Совсем как оранжевые и красные мухоморы на сказочной картине. Знаешь, я здесь не была очень давно. Зайдем?

— Скоро стемнеет. Сейчас уже полшестого… даже больше! Я видел вчера утром своего друга.

— Где?

— Он вез навоз, а я проезжал мимо.

— Он говорил с тобой… как он выглядит?

— Нет, он ничего не сказал. Я посмотрел на него… он все такой же, кирпичного цвета, крепкий, сильный как скала. Кремень-мужик. Знаешь, а ты молодец, что надела крепкие ботинки.

— Обычно я всегда надеваю их для лесных прогулок…

Она постояла на большом камне, который спеша обегал звонкий ручей.

— Хочешь, зайдем навестим их? — спросила она.

— Нет, я бы лучше послушал журчание ручейка, а ты? — поспешно ответил Лесли.

— Ах, да, очень музыкально.

— Пойдем дальше? — спросил он нетерпеливо, но смиренно.

— Я сбегаю на минутку на ферму, — сказал я.

Как только я вошел, сразу увидел Эмили, она сажала хлеб в печь.

— Пошли, погуляем, — крикнул я.

— Сейчас? Дай только скажу маме.

Она побежала надеть свое длинное серое пальто. Когда мы шли через двор, Джордж окликнул меня.

— Я скоро вернусь, — пообещал я.

Он подошел к воротам и теперь смотрел нам вслед. Когда мы вышли на дорогу, то увидели Летти, стоявшую на верхней перекладине забора и опиравшуюся рукой на голову Лесли. Она заметила нас и Джорджа тоже, помахала нам рукой. Лесли встревоженно поглядывал на нее. Она помахала снова, потом мы услышали ее смех и требовательную просьбу к Лесли, чтобы он стоял спокойно и держал ее покрепче. И вот она наклонилась вперед, словно взлетела большой птицей с забора прямо к нему в руки. И спустя миг мы уже вместе поднимались по склону холма, где раньше желтела пшеница, а теперь ветер шевелил черные волны стерни, еще недавно там бегали кролики. Мы миновали ряды маленьких коттеджей и поднялись наверх, откуда хорошо видна была вся земля от Лейсестершира до Чарнвуда. А за горами — впереди и справа — открывался Дербишир.

Мы брели по травянистой тропе. Раньше она вела от Аббатства до Холла, но сейчас заканчивалась прямо на бровке холма. В полпути отсюда находилась старая ферма Уайт Хаус с зелеными ступенями. Женщины поднимались по ним и шли к Вейл оф Бельвуар… но сейчас на ферме жил только один работник.

Мы подошли к карьерам, посмотрели печь для обжига извести.

— Давай пройдем через карьер, лес совсем рядом, — предложил Лесли. — Я не был здесь с детства.

— Это нарушение границ, — сказала Эмили.

— Мы не станем нарушать границы, — возразил он напыщенно.

Мы перешли ручей, сбегавший маленькими каскадами, на его берегах уж было полным-полно первоцвета. Мы свернули вбок и вскарабкались на холм, покрытый лесом. Бархатные зеленые побеги пролески рассыпались по красной земле. Мы добрались до вершины, где лес редел. Я сказал Эмили, что меня беспокоит странная белизна на земле. Она удивленно вскрикнула, я наконец разглядел, что иду в сумерках среди подснежников снеговых. Орешник редел, зато то тут, то там росли дубы. Земля сплошь белая от подснежников, как будто манну рассыпали по красной земле среди зеленых листьев. Глубокая маленькая лощина напоминала чашу, склоны все усыпаны белыми цветами, они светлели и на темном дне. Наверху среди орешника росли таинственные дубы, особенно красиво выделявшиеся на фоне заката. Внизу, в тени, тоже были рассыпаны белые цветочки, такие молчаливые и грустные, словно все лесные жители вдруг собрались сюда на моление. Их было бесчисленное множество, и они мерцали в вечернем свете. Другие цветы были рады такой компании. Колокольчики, первоцвет аптечный, даже легкие лесные анемоны, и только подснежники оставались грустными и загадочными. Мы были для них чужие, враждебные, безжалостные похитители. Девушки наклонились и стали трогать их пальцами. Грустные цветочки, друзья дриад.