Человек находит друга - Конрад Захариас Лоренц

Как-то в пасмурный день 1939 года мне позвонил мой близкий друг, профессор Антониус, директор Шенбруннского зоопарка.

— Вы говорили, что хотели бы дать вашей собаке на воспитание маленького динго. Шесть дней назад одна из наших динго ощенилась; приезжайте немедленно и выберите какого хотите…

Услышав эту ошеломляющую новость, я тотчас же бросился в зоопарк, хотя у меня было какое-то важное дело. Я легко заманил совсем ручную и очень добродушную мать-динго в смежное помещение, а сам выбрал из копошившихся в ящике рыжевато-коричневых меховых клубочков единственного кобелька, на котором не было никаких меток, свидетельствовавших о том, что его предки были когда-то спутниками человека.

Динго — очень интересное животное; это единственное крупное млекопитающее, не принадлежащее к подклассу сумчатых, которое было обнаружено на австралийском континенте, когда он был открыт. Помимо динго, высшие млекопитающие были представлены там только несколькими видами летучих мышей, каким-то образом перебравшихся в Австралию. Прочие же млекопитающие обитатели этого континента, с очень давних пор пребывавшего в географической изоляции, принадлежали исключительно к сумчатым, во многом еще очень примитивным. Кроме того, там жили еще и люди — темнокожие аборигены, находившиеся на первобытном уровне: они не обрабатывали землю, не имели домашних лапотных и, видимо, по культурному и духовному развитию стояли заметно ниже своих предков, когда-то поселившихся там. Эти предки, по всей видимости, были такими же хорошими мореходами, как нынешние обитатели Новой Гвинеи. Такой регресс был, возможно, связан с тем, что добывание пищи было для аборигенов сравнительно простой задачей — многие сумчатые глупы, и охота на них не требует большой изобретательности.

Вопрос, является ли динго настоящей дикой собакой или он происходит от домашней собаки, попавшей в Австралию вместе с первыми поселенцами, вызвал много споров. Сам я твердо убежден в правильности второй версии. Всякий, кто хорошо знаком с физическими признаками одомашнивания, ни на мгновение не усомнится в том, что динго — домашнее животное, одичавшее вторично. Утверждение Брема, будто пробежка динго — это пробежка «настоящей дикой собаки, не наблюдающаяся ни у одной домашней собаки», в корне неверно; эскимосские собаки гораздо больше, чем динго, напоминают своими движениями волков и шакалов. К тому же для динго характерны белые «чулки» или звездочки, а кончик хвоста у них почти всегда белый, причем у разных особей эти метки распределяются по-разному — особенность, никогда не наблюдающаяся у всех домашних пород. Я не сомневаюсь, что в Австралию динго привез человек и что динго обособлялся от него по мере того, как культура австралийцев регрессировала. Тот же самый фактор, который, возможно, вызывал этот регресс, — медлительность большинства сумчатых и легкость охоты на них, — вероятно, способствовал и полному одичанию австралийской собаки.

Мне хотелось составить собственное мнение о сущности натуры динго и о его поведении с домашними собаками, а потому я решил вырастить щенка-динго у себя дома. Удобный случай представился, когда Сента, мать Стаси, и самка-динго в Шенбруннском зоопарке забеременели одновременно.

Я как раз засунул моего динго в портфель, когда Антониус внезапно взглянул на часы и воскликнул:

— Боже мой! Мне пора. Я должен быть на похоронах старика Вернера! А вы разве не идете?

Конечно, иду! Тут я вдруг сообразил, что именно это важное дело маячило все время где-то у меня в памяти. Профессор Фриц Вернер был моим учителем, и я питал к нему глубочайшее уважение — в наши дни трудно найти человека, который знал бы животных так, как он. Его узкой специальностью была герпетология, то есть он занимался амфибиями и рептилиями, но в то же время он был выдающимся зоологом широкого профиля и принадлежал к тому ныне почти исчезнувшему типу ученых, которые способны с одного взгляда узнать любое ползающее или летающее существо. Его эрудиция была огромна и охватывала буквально все классы животного мира. Ходить с ним на экскурсии было столь же интересно, сколь и поучительно, потому что он почти без колебаний сразу же называл практически любое живое существо. Те, кто бывал с ним в его многочисленных экспедициях в Северной Африке и на Ближнем Востоке, рассказывали мне, что фауну этих областей он знал не хуже, чем фауну своей родной страны. Вдобавок профессор Вернер с большим успехом разводил животных в неволе, и я получил от него массу сведений о том, как нужно содержать террариумы.

И вот теперь я оказался в весьма затруднительном положении: я хотел отдать последний долг моему глубоко почитаемому учителю, но в то же время мне нужно было как можно скорее доставить динго к его приемной матери в Альтенберг. Однако я был уверен, что щенок будет спокойно спать в теплом гнезде, которое я устроил для него у себя в портфеле, а потому мы отправились из Шенбрунна прямо на кладбище. Я надеялся затеряться где-нибудь в конце процессии, но профессор Вернер был холостяком и почти не имел родственников, и мы с Антониусом, как ученики покойного, которых он всегда отличал, вынуждены были идти за гробом в первых рядах. И вот, когда мы, полные искреннего горя, стояли перед открытой могилой старого зоолога, из глубины моего портфеля внезапно раздался тонкий пронзительный вопль — вопль щенка, призывающего мать. Я расстегнул портфель и сунул в него руку, чтобы утихомирить маленького динго, но он только завизжал еще пронзительнее. Мне оставалось одно — поскорее скрыться. Я осторожно пробрался сквозь густую толпу, а Антониус, как настоящий друг, последовал за мной. Подавив смех, он сказал:

— Это оскорбило чувства всех, кто там присутствовал… кроме старика Вернера. — И на глазах у него показались слезы.

И как знать? Возможно, из всех, кто стоял у могилы, ближе всех старому профессору были мы с маленьким динго в портфеле.

Приехав в Альтенберг с моим портфелем, я сразу же прошел на террасу, которая на время была отдана в распоряжение Сенты, и преподнес ей австралийского кукушонка. Динго тем временем успел отчаянно проголодаться и теперь непрерывно скулил и повизгивал. Сента услышала его еще издали и направилась мне навстречу, тревожно навострив уши. Собаки видят довольно плохо, да Сента была и не настолько умна, чтобы сообразить, что ее малыши на месте. Жалобные вопли, доносившиеся из портфеля, разбудили в ней материнские инстинкты, и она уже считала невидимого щенка своим.

Я извлек динго на свет и положил посреди террасы, надеясь, что она сама унесет его к себе в ящик. Если вы хотите, чтобы млекопитающая мать приняла чужого малыша, лучше всего подложить его ей перед