Двенадцать подвигов Рабин Гута - Алексей Лютый

– Жомов, если ты сейчас не заткнешься, то я твой пистолет в ближайшей речке утоплю! – зашипел на него Рабинович, и Ваня, испуганно схватившись за кобуру, мгновенно замолчал. Немертея покосилась на них, но продолжила свою речь, как ни в чем не бывало.

– И пока так будет продолжаться, все мы будем страдать, – с пафосом закончила она первую часть. – Все это я говорила потому, почтенный Анхиос, что хотела объяснить, отчего и Зевс имеет право на справедливость. Ведь, в сущности, захватив власть, он не стал счастливее. Напротив, проблем у него прибавилось, и его исчезновение подтверждает это. И ты не станешь счастливее, получив выгоду на чужом горе. Нужно отринуть от себя желание легкой наживы, и тогда спокойствие снизойдет на твою душу, почтенный жрец. А за ним придет понимание окружающего мира и счастье от того, что не лежит на тебе грех подлости, – девица вскинула вверх руки. – Помоги нам, Анхиос, и пусть не смущает тебя возвращение Зевса. Я уверена, что, придя на Олимп, царь богов не останется прежним. Хлебнув горя, Кронид уже не сможет вершить неправый суд, и критерием его поступков станет Высшая Справедливость!

Немертея замолчала, и несколько секунд в абсолютной тишине храма эхо ее голоса перебегало от колонны к колонне, никак не желая умолкнуть. Попов покосился в его сторону и слегка кашлянул, предупреждая о том, кто в доме хозяин звуковых эффектов, и эхо, скромно потупившись, спряталось за статуей Аполлона, надеясь еще погулять по храму после ухода незваных пришельцев.

Несколько мгновений после этого старенький, пристыженный Анхиос тупо смотрел себе под ноги, а потом залился горючими слезами. Сделав пару нетвердых шагов, он обнял Немертею и уткнулся ей в грудь, пропитывая тунику влагой души. Девица стала гладить его по лысеющей голове, но это не уменьшило, а, напротив, лишь усилило истеричные всхлипы.

Сумасшествие оказалось заразным. Геракл, глядя на душещипательную сцену, пару раз шмыгнул носом, а затем, заревев, как вятская белуга, бросился к Немертее и обнял ее сзади, так же, как и дед, уткнувшись в тунику носом. На груди девицы места для него не осталось, поэтому сыну Зевса пришлось довольствоваться плечом, увенчанным колючей застежкой.

Немертея также начала всхлипывать, безуспешно пытаясь гладить руками головы обоих рыдающих греков. Гомер, глядя на эту троицу помутневшим взглядом, закрыл рот ладонью и принялся что-то невнятно бормотать себе под нос. Видимо, вдохновенный неутешным плачем, сочинял душераздирающую сцену отбытия Одиссея из Итаки. Следом за ним загрустил и Попов, вспомнив о несправедливо забытых дома рыбках и проклятом эльфе, который сам ни хрена не может сделать, а лишь гоняет других по всякому захолустью. Рабинович растерянно принялся тереть лоб и молчал, недовольно обводя взглядом свихнувшуюся компанию. Но когда и Мурзик принялся подвывать в такт всхлипываниям плакальщиков, омоновец дольше все это безобразие терпеть не стал. Подойдя к Гераклу, он отвесил ему подзатыльник, оторвал сына Зевса вместе с Анхиосом от девицы и, держа обоих на вытянутых руках, поинтересовался:

– Может, хватит? Или кому-то у чайника носик свернуть?

Казалось, ни жрец, ни тем более Геракл не услышали этих слов. Оба продолжали всхлипывать, и Анхиос, болтаясь в воздухе, протянул руки в сторону растрогавшей его Немертеи. Жомову пришлось хорошенько встряхнуть дедка, и только тогда к жрецу вернулся дар речи. Помотав головой, он проговорил:

– Ох, и пристыдила ты старика, дочушка! И срамно бы мне такие слова от девицы слышать, да ведь правду ты говорила. Истую правду! До того горькую, что теперича хоть в петлю влазь. А уж если кто и сможет добиться справедливости от Зевса, так окромя тебя некому. Если кому и суждено найти громовержца, так пусть это будешь ты, – старик еще раз шмыгнул и посмотрел на омоновца снизу вверх. – Отпусти меня, воин, и скажи спасибо титаниде. Без нее вы и пытками не заставили бы меня помогать вам.

– А вот это еще не факт, – буркнул Жомов и выронил жреца из рук.

Тот свалился вниз, загремев костями по мраморному полу. Пару раз всхлипнув, видимо, для поддержания нужного тонуса, Анхиос похлопал себя по щекам и побежал за благовониями. Вернувшись назад, он запалил их и принялся завывать себе под нос какую-то тарабарщину, окуривая благовониями оракула. Сеня для истории пытался разобрать, что говорит старик, но единственными понятными словами в его речи были «Аполлон», «Пифия» и «твою мать…» Правда, было ли последнее ругательством или просто констатацией факта, понять Сеня так и не смог. Наконец Анхиос замолчал и повернулся к путешественникам.

– Спрашивайте, – приказал он. – Но помните, у вас есть право только на три вопроса!

– Где нам найти Зевса? – сделав шаг вперед, спросил Рабинович, решив, как всегда, взять инициативу в свои руки.

Задав вопрос, Сеня застыл, с любопытством ожидая, что же сейчас произойдет. А ничего и не произошло! Как лежал камень с граффити у ног статуи Аполлона, так и остался лежать. Не взлетел, не разломился. Рта и глаз у кирпича-переростка не появилось. Несколько секунд Рабинович напряженно ждал, сдерживая желание чихнуть, засвербившее у него в носу из-за мощного аромата благовоний, чем-то напомнивших кинологу запах родной слезоточивой «черемухи». А когда Сеня уже собрался накрыть старика отборной милицейской лексикой, неожиданно завибрировал пол под ногами. Рабинович посмотрел по сторонам, ища глазами дверь, в которую каждый благоразумный человек выскакивает во время землетрясения, но убежать не успел – камень заговорил человеческим голосом!

– Если бодливый козел о скалу лоб ударом расквасит, станет ли враз он мудрее Афины великой? Нет, отвечаю! Но чудо вдруг станет возможным, если сумеет он птицею прыгнуть над Стиксом.

Оракул замолчал, и в храме жомовской дубинкой нависла тишина. Несколько секунд путешественники напряженно ждали продолжения пророчества, но вместо этого мелкая дрожь пола стала ослабевать, а затем прекратилась совсем. Ошарашенный таким ответом Рабинович удивленно обернулся к друзьям. Попов покрутил пальцем у виска, глядя на разукрашенный примитивной резьбой кирпич, а Ваня упер руки в бока.

– И что это за херня? – грозно поинтересовался он у Анхиоса.

– Не херня, а пророчество, – буркнул тот. – И вообще, с дурацкими вопросами ко мне не приставайте. Я за Пифию не отвечаю. Она всегда говорит то, что считает нужным. А уж как ее понимать, это ваше личное дело, – жрец перевел взгляд на Рабиновича. – Так, еще будут вопросы? Или мне заканчивать сеанс громкой связи?

– Вот дурдом! – фыркнул Сеня. – Ладно, попробуем что-нибудь попроще… Эй, Пифия, твою мать, хоть как пройти к Олимпу, сказать можешь?

В этот раз ждать ответа так долго не пришлось. Почти сразу после реплики Рабиновича пол под ногами путешественников вновь начал дрожать, отзываясь зубодробительной вибрацией в суставах, а затем тот же утробный голос произнес:

– Там, где туманы скрывают приметы былого, тлен лишь и прах остаются сынам Немезиды. Сердцем искать им придется дорогу к победе, разум дежурному сдав, как всегда, на храненье.

В этот раз даже Немертея с Гомером удивленно переглянулись, услышав незнакомые слова в странном пророчестве. Попов безнадежно махнул рукой в сторону оракула, а Рабинович вопросительно посмотрел на жреца, раздумывая, не натравить ли на оного Мурзика. И лишь Жомов не собирался бездействовать.

– Я не понял, это кто мозги у дежурного оставляет? – возмущенно завопил он. – Ты, детище криворукого каменщика, еще раз такое честным ментам скажешь, я тебя двумя ударами в кучу щебенки переработаю!

– Еще вопросы будут? – ехидно поинтересовался Анхиос, видимо, уже избавившийся от тлетворного воздействия душещипательных речей Немертеи.

– Ладно, попробуем еще раз, – как ни странно, но Сеня решимости не растерял. – Задаю вопрос для начальных классов школы недоразвитых имбецилов! Как нам вылечить Геракла?

Судя по тому, как долго в этот раз раздумывал оракул, до начальных классов вышеупомянутого учебного учреждения он еще не дорос. Камень долгое время не подавал никаких признаков жизни, а затем минут пять лихорадочно трясся, своей вибрацией отколов от ближайших колонн несколько увесистых кусков. И лишь когда Жомов стал раздумывать, не применить ли к оракулу недавнее тиринфское изобретение скалодробления, Пифия заговорила. Издав звук заводящегося тракторного мотора, она изрекла:

– Эллинам глупым приходится слушать все дважды, а для ментов повторять все раз десять придется. Сказано вам, чтоб прислушались к голосу сердца, или вовек повышения званий не будет!

Оракул резко вздрогнул, обвалив одну из храмовых колонн, а затем, издав звук разорвавшейся гранаты, задымился и затих окончательно. В огромном помещении вновь наступила тишина, которую из-за перекошенных физиономий ментов даже эхо не решилось потревожить. После падения колонны перепуганная Немертея бросилась в объятия Рабиновича, да так там и застыла. Геракл, испугавшийся не меньше ее, захныкал, а Ваня, покосившись в его сторону, угрожающе зарычал: