Буря на Волге - Алексей Салмин

— Да будет тебе молоть, старик! Пойдем-ка со мной. — Две длинные косые тени легли на стену трактира, глядевшего с крутояра окнами на Волгу.

— Ну ты чего нос задрал? — спросил Перова приказчик, когда они скрылись за стеной трактира.

— Я сказал, что тебе будет особая плата... А остальным скажи, что татары, мол, сбили цену. Понял? А их, гололобых, турните хорошенько отсюда... Понял? — пронизывающе посмотрел на Перова приказчик.

— Я понял так, Захарыч, — сказал Перов, — татар с Волги прогнать, а товарищей по работе предать... Так ведь вы сказали?

— Вот чудило. Так это ведь в твоих интересах, — снова напомнил Бадьин.

— Нет, Захарыч! Я артелью выбран не свои интересы блюсти, а общие, всей артели. И на такую подлость никогда не пойду. Все!

— Ах, вот ты кто... — протянул приказчик.

— Вот я кто. И вам советую быть таким! — сказал Перов и ушел обратно.

— Ну как, прибавил? — спросил Алонзов.

— Сволочь, — проворчал Перов. — Жди от собаки мясо...

Бадьин долго молча ходил по крутояру, приминая траву, заложив руки за спину. Остановившись перед грузчиками, снова спросил:

— Ну как, мужики, не надумали? — скользнув косым взглядом на Перова, добавил: — Право, вы хорошо заработаете...

— Давно слыхали! — крикнул Алонзов.

— А если я уряднику, того...

— Хоть губернатору! За такую цену грузить не будем.

— Тогда на себя пеняйте! — крикнул Бадьин и, засунув руки в карманы поддевки, зашагал по дороге в направлении Теньков. Но тут же он свернул к дощатому бараку, около которого сидели человек двадцать грузчиков-татар, дожидавшихся работы.

— Абдулла! — крикнул он старшего артели, с которым тоже предварительно разговаривал, жалуясь, что мужичье, мол, сбило цену. — Ну как твои люди? Будут работать?

— Нет, за такой цена не пойдем. Мы бить тожё хлеб ашаем. Петька Шагов пойдем, он бульше платит.

— И вы туда же, черти немаканые, — злобно проворчал Бадьин и крупными шагами направился в Теньки.

Когда приказчик скрылся за зеленым кустарником, грузчики начали расходиться с пристани.

— Айда, Тимоха, нечего ждать, — сказал Перов, закидывая подушку на плечо.

Серые тучи медленно плыли над лугами и Волгой. Посыпался мелкий, частый дождик, обволакивая, точно туманом. Все разбрелись — кто под навес байковского сарая, кто присел на штабеля с подветренной стороны, кто остался за стеной трактира. Некоторые были недовольны решением артели, проклинали Перова с Алонзовым.

— Сунул их черт с языком, заработали бы на хлеб, а потом можно и уйти, — сказал Жнильцов, присаживаясь за штабелем шпал рядом с потомственным грузчиком Ярцевым.

— Хорошо тебе петь, ты бы сбил цену и ушел, а нам целое лето работать. Вот надо отдохнуть, пока нечего делать, — укладываясь на траву, сказал Ярцев. — А когда приказчик придет, разбудите меня, я сам с ним поговорю. А ты, Жнильцов, иди-ка восвояси, тебе и без этого есть чем жить, у тебя хозяйство. Чего трешься около нас, голышей?

Ближе к полудню ветер разогнал тучи, на чистом, точно умытом, голубом небе плыли белые облака, сквозь которые прорезывались лучи яркого солнца. От шпал поднимался легкий парок, остро пахнущий высыхающей молодой дубовиной. Грузчики все еще ждали приказчика. Но он вернулся поздним вечером и, не глядя на них, часто икая и покачиваясь, прошел на баржу, где и остался ночевать у водолива. На следующее утро грузчиков вышло еще меньше. Был Петров день. Над лугами загудел голос большого колокола с теньковской колокольни. Некоторые грузчики, сняв картузы, крестились.

— Праздновать надо бы, — сказал Жнильцов, надевая картуз. — А мы грешим, на работу вышли.

— А кто тебя здесь привязал? Иди, празднуй! — не глядя на Жнильцова, сказал Алонзов, — Нужда, поди-ка, чай, загнала?

— А тебя кто? Сколько с подкидышем получил?

— Ты на сходке-то тоже был, почему не взял? Вот тогда бы и сосчитал...

— Что за шум, а драки нет! — крикнул подошедший Катулеев.

— Да вот беднячком прикидывается.

— Мы вечные бедняки и всегда батрачим, — сказал Алонзов. — А вот вы-то не знай, зачем сюда пришли!

Шли вторые сутки, а баржа по-прежнему была пуста. Шпалы лежали на берегу, а грузчики и не думали приступать к работе.

На теньковской колокольне отзвонили во все колокола. Но теньковскому уряднику сегодня не удалось побывать в церкви. После доноса Бадьина об отказавшихся грузить шпалы рабочих у него ум за разум начал закатывать. Стоит он во всеоружии на перекрестке около своего участка, нервно покручивает усы и думает:

«С чего же мне начать? Если поеду на пристань бунтовщиков усмирять, что я смогу сделать с артелью в пятьдесят человек? А кто там собрался? Голь одна, у коих ни кола, пи двора. Поди-ка, потолкуй с ними? Нет, подожду их благородия, там что прикажет, то и начну».

Думая так, он все чаще кидал свой взгляд на дорогу. Глаза Лукича скоро засветились приятным огоньком. На склоне горы показался целый отряд всадников, кативших на рысях в Теньки.

— Слава тебе, господи, сам едет! — произнес он.

Когда стражники, вооруженные винтовками и шашками, с гиком влетели на теньковские улицы. Василий Лукич побежал навстречу ехавшему впереди приставу,

— Здравия желаем, вашбродь!

— Здорово! — мотнув рукой к козырьку, сказал пристав. — Ну как, усмирил на пристани?

— Никак нет, вашбродь! Требуют хозяина.

— Ладно, я им покажу... — грозно сдвинул брови пристав. — Вот чего, Чекмарев! Мерзлякова с Волосянкиным гони мне в подмогу! А сам оставайся здесь, следи за порядком. Остальные за мной!

Цокот конских копыт раздался в тишине теньковских улиц. Пристав, подскакивая в седле, подхлестывал толстой плетью по бокам серого и думал: «В этом деле я имею две выгоды: во-первых — дело государственное, за которое можно получить еще награду, во-вторых - оно же и личное. Кто мне Байков? — пристав улыбнулся.— Тут польза и для дочери».

Чем ближе подносил его конь к берегу, тем зорче он вглядывался в каемку молодых кустарников. Вот уже показались желтые, как вощаные, штабели шпал. Плодущев вдыхал приятный запах луговых цветов и высыхающей дубовины. За штабелями, высоко, белела мачта байковской баржи, под ярко горевшей маковицей колыхался трехцветный флаг. Глядя на него, пристав стал мысленно философствовать. Улыбка проскользнула в выпуклых его глазах: «Вот эта, верхняя, белая полоса - тут восседает сам белый царь... Какое же место я занимаю в этом флаге? Наверное, вон ту полоску, рубец, что скрепляет белую с синей полосой. Кто же занимает синюю полосу? Наверное, митрополиты, архимандриты и всякие чернорясники». Когда взор его опустился на нижнюю, красную полосу, тут в голове пристава все смешалось, он никак не мог понять ее назначения. Вспомнился ему 1905 год, когда он был прапорщиком в Ветлужском батальоне, подавление волнения в Казани. Он почему-то махнул рукой: то ли отгоняя набежавшие мысли, то ли показывая что-то встречавшим его. Лихо подскочив, два усача — урядник Толмачев и стражник Косушкин — помогли приставу выбраться из седла.

«Где же они, эти проклятые бунтовщики?» — думал пристав, изучая опытным глазом поле сражения. Надеясь на свой солидный многолетний опыт, он весь отряд в действие не ввел, а, применяя хитрую тактику, решил поточнее разведать, с кем имеет дело, и только потом уж, по условному сигналу, накрыть врасплох. С этой целью почти весь отряд он оставил в засаде, за густым кустарником ивняка. Сам же он прогуливался по круто-яру, перед окнами трактира, разминая затекшие от езды ноги.

— Здравия желаем вашему благородию! — крикнул выскочивший из трактира хозяин и отвесил низкий поклон.

— А, Чурков, ты здесь? Здравствуй, шельма!

— Чайку не угодно ли вашему благородию? — еще ниже поклонился Чурков.

После выпитой водки, жирной ухи и длинного пути пристава мучила жажда.

— О! Это хорошо придумал! — в восторге произнес Плодущев. — Вот чего, Чурков, в твой клоповник я не пойду, устрой вот здесь, на ветерке, около стенки,

— Слушаюсь, ваше благородие! — крикнул услужливый трактирщик, юркнув в дверь.

Пока пристав курил «Дюшес» и созерцал природу, у стены трактира уже был покрыт белой скатертью стол.

На нем красовался лучший чайный сервиз. Трактирщик, пыхтя и отдуваясь, тащил ведерный самовар, отворачивая от струи пара свое безбородое лицо со вздернутым носом и маленькими глазками.

— Еще чего прикажете? — переминаясь с ноги на ногу, комкал в толстых пальцах полотенце Чурков и заискивающе смотрел в глаза пристава. У него было желание предложить светленькой перед чаем, да строгому представителю властей он не решался, так как этим зельем торговал из-под полы. Пристав, зная об этом, сам вывел трактирщика из неловкого положения.

— Послушай, Чурков, у тебя там не хранится чего-нибудь для себя, перед чаем пропустить? — хитро подмигнул пристав.