Ироническая проза. Ч. 1 - Роман Днепровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спорить было бесполезно — да я и сам начинал потихонечку заражаться мыслью провести целый месяц в тишине среди октябрьских лесов и тишины пустого дачного посёлка (не совсем пустого, правда: некоторые наши соседи жили там круглый год). Мы и поехали — я и собаки.
Подробно рассказывать о том, как я придавался блаженному безделию на протяжении целого месяца, никакого смысла нет — а вот о наших собаках можно немного рассказать и поподробнее. Тем более, что именно они стали главными действующими мордами этой, во всех смыслах поучительной истории. Собак в то время у нас было ровно пятеро: старенькая дворняжка Томба — ростом не больше болонки, с прямой и жёсткой белой шерстью, с красным носом-пятачком и торчащими ухами она была очень похожа на небольшого поросёнка; её потомок Фокс — он был чуть больше своей матери, шерсть имел гладкую, характер злобный и драчливый, окрас чёрный с подпалинами (да-да, совсем как у добермана), а кроме того, у Фокса был врождённый вывих задней левой лапы. из-за чего он чуть припадал на неё — и все, кто хоть мало-мальски был знаком с Фоксом, утверждали, что эта небольшая хромота полностью довершает его бандитский образ.
Следующими в этой стае были две доберманихи — Грета и Соня — Соню я подобрал на улице в декабре 1997 года, а Грета однажды сама ворвалась в нашу квартиру летом 1996 года, и мы приютили бедолагу. Надо сказать, внешность у наших добермах была та ещё: во-первых, обе они были достаточно крупные — настолько, что не зная, что перед ними самочки добермана, их легко принимали за кобелей, а во-вторых, у Греты было, по всей видимости, не совсем удачно купировано ушко — и оно не стояло вертикально, а получалось как бы заломленным под прямым углом точно посередине. Если добавить к этому тот факт, что у Греты постоянно горели глаза, зрелище тоже было достаточно аховым… Помнится, я иногда говорил ей: «Груша, выруби прожекторы!» — и Гретка начинала очень уморительно жмуриться и закрывать глаза лапами…
Наконец, пятым членом стаи был пёс Джой. Он появился у нас ещё до того, как в нашей квартире поселились доберманы: хозяин Джойкиной мамки-водолазихи работал кинологом в питомнике, где занимались разведением конвойно-розыскных овчарок. Однажды он зачем-то взял с собой на работу собаку и выпустил её в вольер… Через два месяца он звонил мне и спрашивал: «Старичок, не хочешь щеночка взять? Получилась очаровательная помесь ньюфаундленда и овчарки! такая лапочка!… У вас же дача есть — вот и будет дачу охранять! У него шерсть такая, что на снегу спать может!…» Я поддался на эти уговоры — и вскоре в квартире поселился весьма жизнерадостный щенок, который на вторую неделю своего пребывания в квартире разорвал в клочья антикварный географический атлас XVIII века в переплёте из телячьей кожи… Через год жизнерадостный щеночек вырос в огромного чёрного пса, который был едва ли не на корпус выше любого ньюфаундленда и любой овчарки. Сестрёнка очень любила кататься на санках и на лыжах, держась за его поводок…
Вот с такой пёсьей сворой я и выехал на дачу в октябре девяносто восьмого года. Проснувшись утром, я выпускал собак поноситься по посёлку, потом выдавал им кости и ставил варить собачью похлёбку. Всё остальное время я был предоставлен сам себе: если день был дождливый, я располагался с книжкой в качалке у камина (завидуйте!) — но чаще вытаскивал на улицу шезлонг, и сидел там с книжкой до темноты. Собаки, набегавшись, располагались рядом: они очень любили устраиваться подремать на солнышке под кустами смородины — и эти кусты полностью скрывали их, если смотреть со стороны калитки.
Так было и в тот день: я расположился на лужайке в шезлонге, рядом на табуретке стояла кружка с чаем и пепельница, чуть поодаль продолжал ворчать только что вскипевший самовар — а под кустами смородины разлеглись собаки, ловившие свой собачий кайф, подставляя пузо и бока октябрьскому солнышку. Идиллия, одним словом.
Внезапно калитка резко распахнулась — как я уже потом понял, от пинка. В следующий момент я увидел, как на участок не спеша заходят трое или четверо каких-то персонажей, скажем так, не совсем благородной наружности. Один из них поигрывал достаточно внушительной монтировкой: держа её в правой руке, он лениво похлопывал ею по лодони левой. Они шли, не торопясь, и ухмылочки на их лицах не предвещали мне совсем ничего хорошего…
Моих собак, видимо, настолько разморило, что они ничего и не заметили — а я и не догадался подать им команду; от калитки до того места, где я расположился, было с полсотни метров — и примерно столько же было от меня до дома. В моём мозгу успели промелькнуть мысли о том, что в доме есть воздушка для стрельбы по портретам ленина и сталина; что за воздушкой я вряд-ли успею добежать — а если и успею, то проку от неё ровным счётом никакого; что даже если я схвачу топор, то и это вряд-ли мне поможет: слишком уж неравные силы… Короче говоря, я вдруг прекрасно понял, что сейчас мне просто разобьют голову монтировкой, и что я не в силах этому воспрепятствовать. А умирать очень не хотелось…
Тут незваные гости подали голос. Один из них, с совершенно глумливыми интонациями, окликнул меня:
- Ну чё? Привет, хозяин!
Этот окрик меня и спас. Собаки, нежившиеся на солнце, услышали незнакомый голос, вскочили и высунулись из-за кустов. Со стороны пришельцев, с того ракурса, где они находились, это выглядело примерно так: с двух сторон от незадачливого лоха, расположившегося в шезлонге, с которым они полагали «решить вопрос» с пугающей лёгкостью, вдруг совершенно синхронно появилось несколько огромных чёрных собак. Собаки глядели на пришельцев, низко опустив головы, и молчали. И пришельцы остановились, замерли на месте.
В этот момент я немного пришёл в себя — и с этакими начальствено-барственными интонациями (и откуда что взялось вдруг?) говорю им:
- Ну!? Чего хотели?
- Да мы… это… — я не помню, кто из них произнёс это — может быть, и тот, что был вооружён монтировкой, — мы это… мы, короче, сантехники… может, починить чего надо?… жалобы, там, проблемы?…
- Нет, — говорю, всё больше и больше понимая, что ситуация, благодаря моим дорогим, милым, любимым, замечательным собакам, приняла совершенно иной оборот, — У МЕНЯ никаких проблем нет. Что ещё?
- А-а… ну, так мы… это… мы тогда пойдём?… Вы собачек-то держите…
Нет, честное слово, я здесь ни при чём! — я и не сообразил опять, что произошло — а оказалось, что какая-то запоздалая осенняя муха вдруг пролетела перед мордой доберманихи Греты. И полетела прямо в сторону этих «сантехников» с монтировкой. О том, как доберман ловит муху, я уже рассказывал в самом начале — а теперь представьте, что это был не просто доберман, но доберманиха Грета — крупная с заломленным по-разбойничьи ухом, с вечно горящими глазами-прожекторами… А остальные собаки муху не видели: они просто решили, что Груша пошла в атаку на незваных гостей — и вся стая рванулась с места. Самое жуткое было в том, что все пятеро псов рванули на пришельцев совершенно молча: был слышен только топот стаи, да клацание Грушкиных клыков. Кто знает характер собак, тот всё понял…
…Я никогда не видел, чтобы люди так быстро бегали; более того — я не ожидал, что забор, окружавший наш участок, можно перепрыгнуть, да ещё с такого короткого разбега: я сам колотил этот забор и был уверен, что и перелезть-то через него не так уж легко. А тут — на тебе! Просто, сборная ссср по прыжкам в высоту, а не «бригада сантехников»! Ай да собачки!…
С тех пор гнусные смерды и презренные тати из деревни с очень говорящим названием Бурдаковка не совались в наш дачный посёлок несколько лет. По крайней мере, наши владения они до сих пор обходят самой дальней дорогой.
Банзай, или Месть Знаменосца
«…И отсутствие Знамени части — это кощунственнее, чем попасть в плен.
Это граничит с изменой Родине. Это трибунал и вечный несмываемый позор.
Это… это невообразимо, невозможно! За знамя можно умереть, спасти его ценой своей жизни, вынести простреленным на собственном теле, встать на колено и поцеловать; в самом крайнем случае на знамени части можно трахнуть бабу посреди Ленинской комнаты. Но лишиться его принципиально невозможно ни в коем случае.»
Михаил ВЕЛЛЕР, «Баллада о знамени»7 ноября приближалось неотвратимо — как гигантский астероид, или даже как Конец Света. И студент четвёртого курса N-ского института Мишка Барсуков чувствовал приближение очередной годовщины ВОСРы (великой и октябрьской социалистической революции) лучше других — и не испытывал по этому поводу никакой радости. Нет, он не был идейным антисоветчиком, этот Мишка — просто, он прекрасно знал, что, как и в прошлые годы, ему вновь предстоит тащиться ни свет, ни заря, в институт, ждать, пока однокурсники построятся в праздничные колонны — а потом, взяв в руки факультетское знамя, гордо вышагивать впереди колонны, неся это знамя на вытянутых руках. И чтобы — ни-ни! ни капли спиртного, пока вся колонна гордо не промарширует перед трибуной, на которой выстроились принимать демонстрацию «первые лица». Да и потом — тоже — ни-ни! — знамя нужно будет доставить на факультет, найти на факультете коменду (а коменда — не дура пропустить «ради праздничка» пол-банки. да и задрыхнуть где-нибудь в укромном месте) — и только тогда… А что — «тогда»? Тащиться через полгорода в общагу, где все уже «захорошели», где «горючки» осталось совсем чуть-чуть, где самые красивые и отвязные девахи уже разобраны, и где Мишкиному появлению никто особо и не рад…
