За и против. Заметки о Достоевском - Виктор Шкловский

Я было даже заплакал, хотя совершенно точно знал, в это же самое мгновенье, что все это из Сильвио и из «Маскарада» Лермонтова».

А кругом падал мокрый снег.

У Сильвио был противник, который должен был с ним драться. Но, вероятно, у Сильвио были и другие дела, и жил он без унижения в своем кругу, дожидаясь, пока созреет месть.

Сложнее с героем «Маскарада».

Его Достоевский вспоминает и часто и не точно всю свою жизнь.

В «Дневнике писателя» за май – июнь 1877 года в главе «Об анонимных ругательных письмах» Достоевский пишет: «Наш анонимный ругатель далеко еще не тот таинственный незнакомец из драмы Лермонтова «Маскарад» – колоссальное лицо, получившее от какого-то офицерика когда-то пощечину и удалившееся в пустыню тридцать лет обдумывать свое мщение». Точно такого эпизода в «Маскараде» нет.

Лермонтовской безоговорочной ненависти, лермонтовской целостности Достоевский завидовал, хотя и утверждал, что Печорин имеет черты «злобного самонеуважения».

Достоевский завидует способности Печорина жить в одиночестве, считая это нигилистической чертой.

Достоевский говорил про лермонтовского «Пророка» :

« – Пушкина я выше всех ставлю, у Пушкина это почти надземное, но в Лермонтовском «Пророке» есть то, чего нет у Пушкина. Желчи много у Лермонтова, – его пророк – с бичом и ядом. Там есть они!

И он прочел с желчью и с ядом:

«Провозглашать я стал любвиИ правды чистые ученья, —В меня все ближние моиБросали бешено каменья...»

«Они» – это нигилисты.

Речь о Пушкине направлена была и против Лермонтова, и против Толстого, пришедшего к мысли о необходимости революции. Достоевский звал к себе русских странников, но вряд ли он звал к себе Печорина.

Не пойдет!

Надо было снижать значение Лермонтова, потому что разговор шел о смирении и о том, кто такое «они», то есть имеют ли они продолжение в России, или бесы будут изгнаны и смирятся.

А. Барсукова пишет 10 июня 1880 года письмо о речи Достоевского. Оно напечатано в первом томе сборника «Звенья».

Барсукова подчеркивает: «Но что меня удивило, это то, что никто ни единым словом не упомянул о Лермонтове. Как будто его не существовало. Говорили о Жуковском, Карамзине, Дельвиге, Языкове, а о Лермонтове ни слова».

Путь Лермонтова шел к революции, он тосковал и гордился своей тоской и неудовлетворенностью.

Николай I не только убил Лермонтова, но и истоптал его поколение.

Я занимаюсь здесь не вопросами о влияниях и заимствованиях, а выяснением того, что лежит за литературными упоминаниями.

Вспомним слова Герцена. Людей, близких Достоевскому, Герцен понимал глубоко. Он говорил об их безмерном самолюбии, о том, что они слишком дорого оценивали свой подвиг; он увидел в отих людях «достоевщину», еще Достоевским не выраженную.

«Страшный грех лежит на николаевском царствовании в этом нравственном умерщвлении плода, в этом душевредительстве детей. Дивиться надобно, как здоровые силы, сломавшись, все же уцелели... Молодые чувства, лучистые по натуре, были грубо оттесняемы внутрь, заменяемы честолюбием и ревнивым, завистливым соревнованием. Что не погибло, вышло больное, сумасшедшее... Вместе с жгучим самолюбием, прививалась какая-то обескураженность, сознание бессилия, усталь перед работой. Молодые люди становились ипохондриками, подозрительными, усталыми, не имел двадцати лет от роду. Они все были заражены страстью самонаблюдения, самоисследования, самообвинения, они тщательно проверяли свои психические явления и любили бесконечные исповеди и рассказы...»

Это написано об Энгельсоне, но это более широко, чем характеристика Энгельсона.

Герой подполья ушел от идеалов своего времени, поэтому он не только плохой, но и подлый человек, и это Достоевский раскрывает совершенно точно. Но новых идеалов он не смог предложить не только этому человеку, но и другим людям, более хорошим.

Посмотрите, для Достоевского Байрон охарактеризован некрасовской формулой «муза мести и печали».

Достоевский видит непрерывность процесса и не верит в победу этого процесса.

Романы Достоевского посвящены анализу промежутков истории.

Время остановилось, люди как будто умерли.

Есть у Достоевского страшный рассказ «Бобок»: мертвые, лежащие в земле, оказываются мертвыми не до конца, но они остановлены в жизни смертью и вспоминают о прошлом.

Они лишены забвения, они как бы мучаются мыслью о несовершенных подлостях.

У молодого Достоевского герои иначе живут, иначе думают; они не помнят о том, о чем все время думают герои позднего Достоевского. Историческая обстановка дала героям самозамкнутость; отсюда их самоанализ и упоение отчаянием.

Потом самозамкнутость, изолированность героя была прославлена как монастырь старца Зосимы.

Если нет идеала, надо ездить с приятелями в публичные дома. Но ты беден, у тебя нет карьеры, тебя не берут в компанию.

Приятелей в публичном доме не было. Герой обрадован, он не должен совершать поступка. В результата обижен, взял проститутку и начал говорить с ней.

Вопрос о проституции в это время широко обсуждался.

Мы знаем, как ставили его в журнале «Современник».

Стихи Некрасова мы видим в эпиграфах ко второй части «Записок». Эти эпиграфы, как мы уже говорили, приведены для опровержения их.

Развернуто тема о проституции была дана в романе «Что делать?». Одна из глав этого романа имеет название «Рассказ Крюковой».

Крюкова – мастерица артели Веры Павловны, бывшая проститутка. На улице она пристала к Кирсанову. Тот пришел к ней и заметил, что она больна туберкулезом, заинтересовался его, пожалел, помог выкупиться от хозяйки, заплативши за нее семнадцать рублей долгу.

Рассказ Крюковой очень точен и не представляет собою идеализации судьбы проститутки. Девушка, которую выкупил студент, не сразу влюбляется в него; она сперва живет, принимая мужчин, но не всех, а пять-шесть знакомых, считая, что это уже очень большая разница.

Это дано у Чернышевского точно и трогательно.

Крюкова любит Кирсанова, и тот почти любит ее. Таким образом, она соперница Веры Павловны. Вопрос о преодолении ревности, которая поставлена во всем романе и у мужчин решается отношениями между Лопуховым и Кирсановым, у женщин – отношениями между Крюковой и Верой Павловной.

Лиза, входящая в жизнь человека из подполья, конечно, принята им не так, как Кирсанов принял Крюкову.

Две встречи обитателя подполья с Лизой построены если не на пародировании, то на противопоставлении истории героини Чернышевского, которая тоже имела две встречи с Кирсановым.

Обитатель подполья начал вести с Лизой разговоры, которые в это время были приняты.

Обитатель подполья болен мыслью, что над ним смеются.

Женщина, слушая его, сделала замечание, что он говорит как из книжки. Обитатель подполья все время набавляет и делает все отвратительней детали будущей судьбы женщины. Он рассказывает про пьяную проститутку, которая сидит среди площади на мостовой. Толпа смеется над ней. Женщина – опухшая, грязная – бьет соленой воблой о булыжник.

Эта сцена очень точно запомнилась Достоевскому, как увиденная или созданная.

Он ее вспоминал неоднократно.

Рядом с образом Сони Мармеладовой, еще молодой и сохранившей какую-то внешнюю привлекательность, в черновиках «Преступления и наказания» есть другой набросок дочери чиновника. Приведу отрывок из записной книжки: «Дочь чиновника мимоходом, чуть-чуть и оригинальнее вывести. Простое и забитое существо. А лучше грязную и пьяную с рыбой...»

Лиза растрогана разговорами обитателя подполья и показывает ему письмо, написанное к ней каким-то студентом-медиком.

Человек зовет ее к себе, он рассказывает ей свою жизнь; она начинает жалеть его, и после этого он чувствует себя еще униженнее, чем эта женщина. Он хочет ее оскорбить. Дает ей деньги. Она от него убегает.

Аналогия с историей Крюковой в «Записках из подполья» проведена очень точно. У Лизы, как и у Крюковой, больная грудь; Крюкову любил Кирсанов – студент-медик; у Лизы есть письмо от студента-медика, и это письмо она показывает герою подполья.

Все это поддерживается, как мы уже говорили, системой эпиграфов и связано с тогдашней проблематикой: вопрос о судьбе падшей женщины брался как вопрос о значении нравственности вообще, и Достоевский в журнале «Время» напечатал такую повесть.

Десятирублевка, которую сунул герой подполья Лизе, является его надуманным оскорблением, настаиванием на том, что перед ним именно проститутка, опровержением всех разговоров и слез.

Характеристика обитателя подполья дана в его монологе. Человек рассказывает о себе, все время старается оправдаться, как бы пофорсить и сейчас же себя разоблачает – и так громоздит сам перед собой одно унижение на другое.

Это гибель отступника.

Герой подполья мечтал о другой жизни, потом перед ним стала стена. Примириться со стеной он не умеет. Ломать стену, как Чернышевский, он не может, и его внутреннее содержание – самоунижение.