Искатели сокровищ - Алик Затируха

– Почему же замалчиваем? Возьмите «Книгу жалоб и предложений» и напишите ваши пожелания.

– И напишу! Думаете, испугаюсь?

– Пожалуйста, пишите что хотите.

Зинаида Николаевна сама поднесла ему «Книгу жалоб и предложений». Пусть народ в судный день учтет, что она не замалчивала его требований.

Старик совсем не ожидал, что ему с такой готовностью позволят вмешаться в издательскую политику партии и правительства. Мысли путались, никак не складываясь в убедительные слова.

Тогда он прочитал последнюю запись в книге: «Наконец-то можно что-то противопоставить нашему вековому, поголовному и позорному сексуальному невежеству. „Введение в сексологию“ доктора Коона – это, не побоюсь этого слова, драгоценный подарок каждому культурному человеку. Большое спасибо за него всему коллективу вашего магазина! Благодарный читатель».

Эта удивительная запись там, где, как ему казалось, все должно пестреть народными требованиями возвратить товарища Сталина и его труды на подобающее им место, родила нечто вроде вдохновения. Шариковая ручка стала быстро выводить корявые буквы разной величины:

«А немецким фрицам вы бы что противопоставили? С Именем Великого Сталина на устах, а не с „Введением в сексологию“ подмышкой шли мы в бой! Тысячи лет без вашего вонючего подарка жили и еще тысячи проживем, а без Пламенного Слова Вождя и дня не хотим жить! Нас не я один такой!!!»

Ему очень хотелось письменно выматерить и сексологию, и ее автора, и «благодарного читателя», и весь коллектив книжного магазина, но он не только удержался от этого, но, даже подумав, густо закрасил пастой слово «вонючего». Пусть все видят, что можно оставаться культурным человеком, и не читая «Введение в сексологию».

«Нас не я один такой» еще больше встревожило впечатлительную Зинаиду Николаевну. Она с обидой спросила у старика, уже уходящего из магазина:

– Мы, что ли, во всем виноваты, по-вашему?

– Придет время – разберемся! – громко пообещал он, отпихивая здоровой ногой дверь на улицу.

Постукивая палочкой по тротуару, выговаривая вполголоса все то, что по цензурным соображениям не вписал в «Книгу жалоб и предложений», старик пошел к троллейбусной остановке, где еще раз убедился, что без великого Сталина не стало в государстве хозяйского глаза.

Ожидающих троллейбуса все прибывало. Молоденькая девушка с собакой на поводке робко жалась поближе к месту посадки. «Сидеть, Пушок! Веди себя хорошо. И в троллейбусе будь воспитанным мальчиком!» – за строгими наказами четвероногому товарищу она прятала свое смущение: вы уж простите нас, граждане, но нам с Пушком тоже очень-очень надо ехать.

– Собак-паразитов развели – не пройти! – грозно посмотрел на Пушка старик. – Не успеют кустик где-нибудь посадить, а они со своими кобелями уже в очереди около него стоят – обгадить спешат!

– Правильно говорите, мужчина, правильно! – обрадовано повернулась к нему пожилая женщина. – Собак становится все больше, а троллейбусов – все меньше.

– При Сталине такого бардака не было, – продолжал испепелять взглядом Пушка старик. – При нем все было на своем месте – и человек, и собака, и троллейбус.

– Правильно-правильно! При нем порядка куда больше было, чем сейчас.

– На зоне или на границе – живи. Там от тебя польза есть для государства, – вразумлял дружелюбно виляющего хвостом молодого кобелька старина. – А в городе тебе нечего делать. Для чего нужны в городе твой лай и беготня? Какая от них польза? В городе ты только гадишь и народ обжираешь!

– Правильно, мужчина! Правильно говорите! Тут людям местов не хватает, а они взяли моду еще и собак в общественном транспорте возить!

Готовая заплакать девушка и дармоед Пушок отошли в сторонку, пропуская подходящий троллейбус.

А старик все не унимался и тыкал палкой вслед увиливающему от службы на границе Пушку:

– Попробовал бы он при Сталине наложить где не положено. Сразу бы на мыло!..

– Правильно-правильно! – одобряла строгие меры женщина, помогая ему подняться в троллейбус, а гневным взглядом своим на девушку давала понять, что с хозяевами собак-тунеядцев тоже бы не мешало поступать вот так – «на мыло».

В троллейбусе они сидели рядом. Он часто говорил: «Попробовали бы они при нем…» – она тут же согласно кивала головой: «Правильно говорите, правильно…»

Расставались друзьями. Она поддержала его уверенность в том, что, руководи сейчас страной великий Сталин, то всем «благодарным читателям» «Введения в сексологию» не избежать Колымы, а ее автора хозяевам городских собак пришлось бы пропустить на мыловаренную фабрику без очереди… Он, в свою очередь, по-джентльменски согласился с ее предложением: всех пойманных в общественных местах и на транспорте девок в мини-юбках свозить на площадь Лядова к студенческим общежитием – рассадникам распущенности – и там, при всем честном народе, воспитывать их вожжами.

…В это время радиожурналист Рувинский уже звонил в дверь коммуналки, где проживал старик.

«Поезжай, Саша, – сказал ему редактор. – Вдруг, Попка у этого дядечки действительно выдает что-то занятное… Помнится, года три тому назад мы уже рассказывали в эфире об одном домашнем попугае. Его коньком был прогноз погоды. Правда, всегда один и тот же: «Сегодня ожидается минус пятьдесят пять. Открыты все городские пляжи. Добро пожаловать!»

Дверь в коммунальную квартиру Рувинскому открыла молодая женщина.

Поздоровавшись и представившись, он спросил:

– А Николай Егорович Голубев дома?

– Сейчас возвратится, куда денется. Говорил, что ждет вас. Наверное, опять с кем-нибудь из-за своего Сталина сцепился… Проходите, посидите пока на кухне.

– Что, Николай Егорович – большой почитатель Иосифа Виссарионовича? – спросил Рувинский у соседки Голубева, проходя на кухню.

– Ещё какой почитатель!

На стене кухни, рядом, висели два больших портрета Сталина. На первом он – в литом маршальском мундире, на втором – в простой шинели.

На кухонном столике Голубева стоял бюстик генералиссимуса. Рядом валялась только что отлетавшая свой недолгий век муха.

– …И мне уже несколько раз портреты дарил. Откуда он их только достает, вроде не продают их в магазинах… Один-то я взяла, а для других, говорю ему, места нет. И то целую нотацию прочитал: я Сталина не помню, поэтому не знаю, как при нем все хорошо было… Я с ним не связываюсь. Боюсь. Сразу начинает из себя выходить, если к Сталину равнодушие или неуважение проявишь… Соседу по лестничной площадке, Сергею Ивановичу, тоже пытался всучить портрет Сталина. А Сергей Иванович не взял. Говорит: «Второго такого душегуба, как товарищ Сталин, земля не скоро еще родит». Эх, и разорался тогда на весь дом Егорыч! Мой сынишка, Павлик, видел, как он потом Сергею Ивановичу газеты в почтовом ящике поджигал… Кажется, он до пенсии где-то на Севере в карауле служил.

– Да, многим из поколения Николая Егоровича без вождя как-то сиротливо живется на белом свете, – сказал Рувинский, поглядывая на часы.

На кухню с любопытством заглянул маленький Павлик.

– Купила недавно ему орехов, – кивнула в сторону сына мать, – недосмотрела за ним, стал он их колоть вот этим, – она показала на монумент при павшей мухе. – Так Егорыч сначала напугал мальчика до слез: мол, при Сталине ему за такие дела вмиг впаяли бы лет пятнадцать строгача с полной конфискацией, и тут же говорит ребенку, что ни одна мамка на свете не любит своих детей так, как любил всех детей на планете Иосиф Виссарионович Сталин… Ну, скажите, разве не дурак?.. – молодая женщина не удержалась выразить, наконец, перед гостем свои искренние чувства к соседу.

В это время стал слышен звук открываемой входной двери и недовольный голос: «Попробовали бы они при нем так насвинячить в подъезде!..»

Рувинский вышел из кухни и бодро сказал:

– Ну, здравствуйте, Николай Егорович, здравствуйте! Я – с городского радио. Александр Рувинский. Ваши настойчивые приглашения убедили нас…

– Сколько уж раз просил приехать, – не очень гостеприимно ворчал Николай Егорович, снимая в передней обувь. – Везде сейчас невнимание к простому человеку.

– Вы уж простите нас, Николай Егорович, но повод… Птица, пусть, даже что-то говорящая… Согласитесь, в наше время есть и более актуальные темы для радиопередач, – примиряюще сказал Рувинский.

– Смотря, что она говорит, – возразил Николай Егорович. – Проходите ко мне в комнату.

Первым чувством человека, впервые оказавшегося в комнате Николая Егоровича Голубева, было удивление – как много здесь Сталина!

Вот так рачительный огородник не оставит на своем участке и клочка незасеянной землицы, как Николай Егорович не оставил на своих стенах и малой проплешины без изображения товарища Сталина.