Страж - Чарлз Маклин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(Молчание.)
– Это та же самая девочка?
– Ее совершенно изуродовали. Он рассек ей живот, как лягушке, вывернул внутренности, а потом, кажется... О Господи... Это бред!
– Посмотри на нее и скажи, та ли это девочка.
– Не могу... Не могу больше смотреть на нее... Не оставляйте меня!
– Все в порядке. Все будет в порядке. Ты в полной безопасности.
– Пожалуйста, не оставляйте меня здесь!
– Мартин, вы в полной безопасности. Сосредоточьтесь на дыхании. На звуке моего голоса. Мартин... Мартин! Вы спокойны и расслаблены. Вот так-то лучше. А теперь дышите глубже. Мы возвращаемся домой, возвращаемся в сад под окном библиотеки... Вы уже лежите в гамаке. Вы спокойны и расслаблены... спокойны и расслаблены.
3
Через некоторое время, когда Бегли так и не вернулся в подвал к остальным, один из членов похоронной команды, штатский, пошел наверх выяснить, что с ним случилось, и затем сразу же вызвал американскую военную полицию. Бегли обнаружили на верхнем этаже Пальменхофа, здешней штаб-квартиры гестапо (теперь он уже вспомнил название и назначение здания). Он сидел, скрестив ноги, на полу, в углу около кровати, и баюкал тело юной немки. Совсем еще девочки.
Худенькая, темноволосая, лет десяти – так и не удалось выяснить, ее или нет он видел в парке на берегу пруда, – девочка была убита несколькими ударами саперной лопатки по голове. Лопатка была полузасунута под кровать, и поверх ее окровавленной рабочей части была наброшена какая-то тряпка. Истрепанное бумазейное платьице, изорванное и залитое кровью, едва прикрывало тощие бедра девочки и выставляло наружу чудовищные раны на животе и в паху. Одна из рук девочки, отрубленная по локоть, лежала, как пустой чулок, у дверцы шкафа. На запястье был шнурок, свободным концом привязанный к мужскому ботинку.
Бегли, все еще в газовой маске, баюкал мертвую девочку не только руками, но и монотонной колыбельной, которую время от времени прерывал, чтобы прочитать вслух отрывок из Апокалипсиса или из Книги Исайи.
Полицейские вырвали тело девочки у него из рук и велели Бегли снять маску и назвать свое имя. Бегли не хотел выпускать ее тело. Когда его начали допрашивать, он подошел к окну и, отодвинув штору, выглянул на улицу. Он увидел лужи, целые реки грязи, груды превратившегося в прах кирпича, сожженные танки, разбитые автомашины, трупы лошадей... Он ничего не мог вспомнить – ни того, что произошло, ни даже собственного имени.
Неподалеку от перекрестка американский джип угодил в бомбовую воронку и застрял. Бегли увидел, как водитель выбрался из машины. Краснолицый и нелепо выглядящий в каске, он сердито заорал на своего напарника, отказавшегося от попыток вытолкнуть машину из ямы и, обескуражено смеясь, прислонившегося к ее дверце. В дальнем конце улицы выстроилась под дождем длинная очередь женщин к разбитой водоколонке.
Один из полицейских достал пачку «Честерфилда» и предложил сигарету Бегли. Прикуривая от зажигалки, зажатой в кулаке, он начал понемногу припоминать.
– Мне хотелось спасти ее... Понимаете... Только уже было слишком поздно. Я знал, что она все равно умрет. Что они все равно скоро умрут. Все люди, животные, птицы, рыбы... деревья. Все на свете. Вы умрете... я тоже... Мухи и те умрут. Это наступает. Я уже видел знак... Но так долго ждать я не могу...
– Ты хочешь сказать, что, когда нашел ее, она еще была жива?
(Молчание.)
Слезы побежали у него по лицу. Он стер их ладонями, все еще выпачканными в крови девочки. Когда на него надевали наручники, он не сопротивлялся.
– Разве я мог оставить ее умирать одну-одинешеньку? Мне пришлось сделать это. Господь не оставил мне выбора. Он бы ее не спас. Мне хотелось спасти ее из юдоли скорби...
После ареста капрал Принт Бегли был препровожден в штаб-квартиру Седьмой армии, расположенную в Нюрнбергской крепости, и обвинен в убийстве штатского лица.
4
Понедельник, 16 октября
14.30. Телевизор доставили рано – «Zenith», цветной, 19 дюймов по диагонали, последняя модель. Мне удалось подключить его, и я посмотрел Майка Дугласа, «мюнстерцев», «Мне снится Дженни» и добрую половину «Голливудских площадок», прежде чем отправиться к себе на работу.
Сегодня я был здесь в первый раз за две недели. Прежде чем подняться на административный этаж, я заглянул в «контору» – просто для того, чтобы пройти акклиматизацию. Я уже успел позабыть, какой чистой и какой мирной она выглядит. Операторы у экранов, ослепительные ряды готовой продукции, ни шума, ни запаха, ни пылинки...
Парни в конторе как будто сильно обрадовались, увидев меня. Даже чересчур обрадовались. Миссис П. была очень озабочена состоянием моего здоровья. Мне рассказали массу свежих анекдотов, главным образом о последнем компьютере Пентагона, брачок в котором, как сказал Аль, едва не привел к третьей мировой войне. Шли споры о том, был ли это чисто механический дефект, или здесь оказался задействован человеческий фактор. Я ничего об этом не знал, уже несколько дней я не заглядывал в газеты. У меня на столе лежала записка: «Нам вас недостает. Мозговой штаб».
Примерно получасовой разговор с Дианой помог разобраться в ситуации, затем настало время проведать Гринфилда. Стоило мне войти к нему в кабинет, как он вскочил на ноги, что всегда было дурным знамением, и потянулся ко мне обеими руками через гигантский письменный стол.
– Как хорошо, Мартин, что вы вернулись. Надеюсь, вы полностью поправились.
Закончив на этом приветственный спич, он уселся на место и принялся жевать мятную резинку в ожидании моего рассказа. Я сообщил ему, что хочу взять сейчас две недели в счет летнего отпуска.
– Семейные обстоятельства?
Он почуял добычу. Его маленькие глаза горят как два уголька. У меня хватило ума ответить:
– Нет-нет, ничего подобного. Просто мне нужно отдохнуть, – что по не слишком понятной ассоциации перевело разговор на тему о моем предстоящем повышении.
– Знаете, Грегори, разумная организация работы в любом учреждении заключается в том, что каждому достается штанга по силам. И сегодня, с учетом всех обстоятельств, для вас не лучшее время отдыхать... Вы ведь понимаете, что незаменимых у нас нет... Жаль, что вам придется пропустить конференцию группы общего планирования. Боюсь, что не вправе обещать вам при возвращении...
И так далее.
Я предоставил ему возможность выговориться, практически не вникая в суть его рассуждений. Когда дело дошло до чести фирмы и необходимости поклясться в верности флагу, я сделал это, вернее, издал соответствующие шумы – короче говоря, нахлебался дерьма в глазах Гринфилда, но не сдал своих позиций ни на дюйм. Я настоял на двухнедельном отпуске. Недовольный, но все-таки успокоенный, Гринфидд пожелал мне хорошо отдохнуть.
19.00. С каждой новой «жизнью» мы с Сомервилем вытягиваем очередную пустышку. Не то чтобы я ожидал чего-то иного. Терапия, в конце концов, это всего лишь игра, всего лишь способ отвлечь пациента и помочь ему убить время. После отъезда Анны мы провели пять сеансов в течение пяти дней. Считая Фаукетта, мы выявили шесть «жизней». Шесть! И никакого результата, никакой зацепки, не говоря уж о путеводной нити. Возможно, делу помогло бы, если бы мне объяснили, что именно я должен найти, но Сомервиль упорствует в том, что мы идем «единственно верным путем».
Не могу объяснить этого, но у меня постепенно возникает такое чувство, будто ему от меня что-то нужно. Не просто гонорар, а что-то другое, большее.
На этой неделе я подметил одно любопытное обстоятельство. Когда мы сидим в креслах лицом друг к другу, он каждый раз пытается полностью продублировать мою позу. Стоит мне расставить ноги, или закинуть их друг на друга, или сунуть руки в карманы – он, чуть выждав, делает то же самое. Сперва это меня несколько настораживало, затем начало раздражать, и я собрался было сказать ему об этом, но просто не успел. Не смог, настолько он меня ошарашил. Потому что теперь он уже повторяет все мои жесты, даже мимику.
Из-за этого у меня возникло нелепое ощущение, будто я постоянно стою перед зеркалом, а кто-то другой стоит в Зазеркалье и рассматривает меня сквозь мое же собственное отражение.
После нюрнбергской истории, которую мы извлекли из регрессии во вторник, нам не удавалось толком поговорить. Я сказал Сомервилю, что послал запрос в Сан-Луи, чтобы выяснить, действительно ли Принт Бегли служил в армии США, но его это, казалось, оставило совершенно равнодушным. Уж сколько раз я передавал ему фрагментарную информацию, которую мне удалось на тот или иной момент раскопать в библиотеке, а он, выслушав меня с самым невинным видом, не произносил в ответ ни слова. В конце концов, я спросил его в пятницу, добились ли мы, на его взгляд, хоть какого-нибудь прогресса.
Он ограничился отговоркой:
