Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О любви Фредерика Натан-Леви к сказкам не знает почти никто. А ведь этот интерес помог ему в свое время понять, что Земля круглая и что при желании в жизни всего можно достичь – надо только захотеть. Об этом позже, а как же обстоит дело с любовью Фредерика к деньгам, которую молва приписывает практически всем стоящим внимания мужикам, – у нашего Фредерика деньги всегда должны быть под рукой и в нужном количестве, остальное неважно.
Тридцатое сентября, Нью-Йорк, гостница «Софитель». Утро. Фредерик бреется. В голове у него копошатся сбивчивые мысли: «Вчера опять не трахался – видимо, старею; встреча с финансистами прошла хорошо, а что у меня сегодня до отлета… опять, черт, с утра спину схватило… Все-таки интересно бы узнать, почему эта жидовочка, кажется, ее зовут Шейла, после приема тут же смоталась, не забыть позвонить Анне (жене, во Францию. – К. В.), попка у этой Шейлочки очень даже ничего… Что это за мужик, муж моей Камиллы (дочь ФНЛ от первого брака. – К. В.) – надо будет обязательно разобраться при встрече». Покончив с бритьем, ФНЛ лезет под душ.
«Хороший душ в этой гостинице, неплохо бы и наш заменить, говорят, очень толковый мужик мой новый зять, только вот имя у него уж очень дурацкое: Ляпсус или Липсус, надо, чтобы он его обязательно поменял; по-моему, я забыл повесить табличку “Не беспокоить” или не забыл? Кажется, потянуло воздухом, кто там? Да нет, точно повесил! Чертова спина: чуть повернешься – болит. Кто там, черт побери!»
ФНЛ выходит из душевой кабинки и, вытираясь на ходу, идет к постели. Роскошная двуспальная кровать, постельное белье немного смято, на мужчине большое белое полотенце, перекинутое через плечо, на его груди в буйной седой растительности блестят капли влаги. Маленьким полотенчиком он яростно трет себе голову. «Не люблю я эти фены… показалось мне, что ли, или кто-то действительно вошел в комнату?»
Женщина-горничная, не постучавшись, вкатывает свою уборочную тележку в номер-люкс 2666, проходит через предбанничек и застывает у входа в спальню. Голый постоялец молча таращится на нее, стоя рядом с роскошной французской кроватью, белье на постели смято; мужчина не делает никаких судорожных движений, не пытается прикрыться или отвернуться… Такое случается…
Сестра Малайка, та, что приютила Найтингейл у себя в двух комнатушках в Бронксе и теперь руководит каждым ее шагом, советовала: «Если постоялец встречает тебя голым, значит – хочет. Известно, чего хочет. За один сеанс требуй, – Малайка растопыривала крепкую короткую руку, – пять пальцев. Толщина пальца, – улыбалась Малайка, покручивая большим пальцем руки, – зависит от типа комнаты; и вбей себе в голову: четыре пальца мне, один – тебе; поняла?»
Найтингейл не отвечала сестре, хотя что она могла ей ответить? Спящая красавица, где твой пробуждающий принц! Да уже и не красавица вовсе: раздалась в бедрах, следы оспы, еле заметные в детстве, густо покрывающие смуглое лицо, придают ему нездоровую бледность.
«Если клиент заинтересуется, почему ты такая бледная, отвечай, что ты наполовину арабка – мать из Газы, – советовала ей Малайка. – Им, мужикам, необычное всегда нравится; вот и волосы у тебя не вьются – тоже плюс».
Жесткие патлы (мягкая ласкающая рука бабушки, где ты?) ей выпрямлял, натягивал, поливал хной Малайкин друг – черный парикмахер из Гарлема. Он все время хохотал, заикался и повторял: «Allright ma’am, allright»[51], продолжая жечь ей волосы раскаленными щипцами. Малайка сказала – класс.
Ничего не говоря, мужчина обходит кровать, подходит к горничной и кладет ей руку на плечо. Женщина медленно стягивает с рук резиновые перчатки, небрежно бросает их в тележку и развязывает тесемки своего комбинезона. Она скидывает свою робу, под которой ничего нет, и прижимается к мужчине; тот резким движением отбрасывает мешающее полотенце, и оба валятся на кровать.
Роскошная французская кровать, кинг-сайз. Ужас. Ужас и восторг.
Того, что случилось потом, я до сих пор не могу понять, а ведь сколько времени прошло. Чувствую, как по мне ползают читательские улыбочки – недоуменные, скучающие, сальные, насмешливые, разные, – и все равно не могу понять… Третий день сажусь за стол, хочу описать случившееся – и не могу. Закладываю голову в тиски рук и караулю рассвет.
Пустыня. Холмы. Змеей тянется нескончаемый караван, слышны ленивые крики погонщиков верблюдов: царица Савская в пути. Нет, так не бывает, это все китч, китч и обыкновенная пошлость. Глупость и чушь. Никому не интересно. Дежавю. В школе проходили. А что вообще-то произошло? Ну трахнулись мужик с бабой на этой, как ее, королевской кровати, ну заплатил этот ФНЛ за свое удовольствие, она его поблагодарила, улыбнулась, сделала ручкой и покатилась со своей тележкой в следующий номер. Всего-то делов… Пытаюсь понять и не могу!
«Что это со мной случилось?» – думает Фредерик. Он кладет руку женщине на живот. Та тяжело дышит – верблюдица, глаза широко раскрыты, она проснулась.
– Да что ж это со мной случилось, – повторяет Фредерик уже вслух: не очень красивая и не очень ухоженная женщина, горничная… Я – что, того? Где я?
Он делает два-три размашистых шага по горячему песку и отдергивает полог шатра, и они снова любят друг друга: он – Фредерик Натан-Леви, один из могущественных (пока еще) людей этой планеты, гендиректор международной фирмы JPS и, возможно, будущий президент Франции; она – Найтингейл Г., горничная гостиницы «Софитель», политическая беженка; он – из Франции, она – из Сенегала-Гвинеи-Тимбукту, один черт. Они любят друг друга, как любили во времена царя Соломона, любят той любовью, за которую завистливый Бог Яхве в очередной раз жестоко наказал им же сотворенного Человека.
* * *
– Значит, это я людоед?
Фредерик и Найтингейл лежат рядышком, оба голые, лежат в слепом нью-йоркском утре; женщина положила руку на поросшую седым мхом грудь мужчины, изогнулась, смотрит на него и говорит. А чего тут удивляться – раз Спящая красавица проснулась, то она и заговорила. Найтингейл рассказывает Фредерику о своем детстве (о чем еще рассказывать?), о пальмах, о бабушке и, улыбаясь, о своей любимой книге. Любимая сказка в любимой книге – «Кот в сапогах».
– Значит, это я людоед? – повторяет свой вопрос Фредерик.
– Может быть… – улыбается Найтингейл.
– И ты хотела бы, чтобы я стал мышью?
Она отнекивается:
– Да нет, лучше оставайся львом, – и продолжает улыбаться. – А еще, если ты будешь моим…
Дальше неразборчиво.
«Какая у нее улыбка, боже мой», – Фредерик встает и шарит в штанах – ищет
