Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Табасаранское селение Межгюль затеряно среди гор и лощин, столь хаотичных, что кажется – некий гигант смял здешнюю землю, словно клочок бумаги. Столь же смято, перемешано здесь и время. В крохотном советском Доме культуры – список тухумов и перечень адатов, возле древних надгробий, расписанных изящными узорами, стоит современный дом. У порога привязан осел, на веревках сушится белье. По улице, продавленной грузовиками, с блеянием течет сплошной овечий поток. Над селением проносятся изящные ласточки. С веселым цвиканьем они влетают в окна местной фабрики. Там на подушках сидят женщины – по пять или шесть за каждым станком. Выпуклые очки, редкие зубы – на протезы, даже металлические, нужны деньги. Они ткут ковры, и только редкие шутки на табасаранском вносят разнообразие в их монотонный труд. Не глядя на лежащую поодаль «шпаргалку», ткачихи тянут нити из разноцветных клубков и, ловко орудуя крючком, вплетают их в основу. В кучу свалены мобильники, из одного доносится простенький ритмичный мотив. Когда ряд закончен, его с лязганьем прибивают рагами – тяжелыми зубатыми брусками. Ворс подстригают особыми ножницами – их прототипы встречались еще на стоянках бронзового века. Дюжина ладоней с синхронностью многоножки проталкивает уток, все повторяется вновь и вновь – до самого перерыва, когда мастерицы ненадолго сменят фабричный труд на домашний, готовя обед для семьи. Невольно вспоминаются слова офицера Бессонова, посетившего эти места во время Кавказской войны: «На сыром полу пещеры, застеленном только свалявшимся сеном и грязными тряпками, сидело в ряд шесть женщин. Сквозь камень просачивалась влага, в трещинах шевелились мокрицы, воздух, пропитанный запахом прелой шерсти, был невыносим для дыхания. У самого входа в пещеру сидела маленькая девочка с бледным личиком и красными от напряжения глазами; своими тонкими белыми пальчиками она, не отставая от других, ткала ковер. И я подумал: недолго при таком труде и ей превратиться в такую же старуху, как все остальные. Работали женщины в полутьме, и я поразился, как могли они создавать поистине художественные произведения».
– Все мы тут старухи, – усмехается мастерица Гюлназ Юзбекова. Она первой вернулась с обеда и пьет чай, дожидаясь остальных. Чтобы успеть к началу рабочего дня, Гюлназ встает не позднее пяти утра. Надо сделать домашние дела и накормить пятерых детей. – Мне 50 лет, я в очках сижу. Труда много, зарплаты мало. Летом у многих другие занятия, коровы – тогда станки пустуют. Говорят, скоро все закроется. Молодые работать не хотят, да и не умеют. Раньше мы учились у родителей, но сейчас дома уже никто не ткет. Только на фабрике.
На станке распростерт яркий «Сафар». В переводе – «сито». Но мастерицы любят рассказывать легенду о девушке с таким именем. Ее возлюбленный, пастух, погиб в бурю, и она в память о нем выткала узор, в котором можно разглядеть и отару овец, и смерч, и сорванную папаху…
– Нравится работа?
Гюлназ качает головой:
– Другой в селении нет, а кушать надо…
На шумном проспекте Петра Первого в Махачкале посетителей зазывает Центр этнической культуры. Здесь есть и кубачинские браслеты, и кизлярские кинжалы, и одежда горянок из разных уголков Дагестана. Но больше всего руководитель центра Шахнабат Алимагомедова любит ковры. Эта современная деловая женщина родом из Межгюля. Она – потомственная мастерица. В три года уже завязывала узелки, в четвертом классе самостоятельно соткала ковер. Вот только в советские времена жизнь была иной:
– У нас всегда радовались рождению дочерей. За работу мы получали 250 рублей в месяц – вдвое больше, чем учитель! В нашей семье было семь девочек – целое богатство! И работа была в радость. Ковер – не обычный предмет, он наполнен смыслом. В горах по сей день говорят: «У хозяина старинных ковров богатая библиотека».
Шахнабат листает сложенные друг на друга ковры, словно страницы гигантской книги:
– В коврах бывают медальоны, вокруг которых группируется орнамент. На самых старых рисунках в центре изображали Землю, теперь – Солнце. Бордюр собирает узор воедино, чтобы в доме был порядок. В нем почти всегда есть кайма, изображающая воду или бесконечность.
Мелькают ковры, сотканные разными народами, названные в честь древних селений и давно умерших мастериц. Аварские давагины, табасаранские кюмесы, кумыкские думы и циновки… По шерстяному ворсу плывет лодка – тот самый Ноев ковчег. Хочется верить, что на нем среди спасенных тварей путешествовали два ковра – с мужским и женским узором. Ибо орнаменты, как и живые существа, имеют пол. На коврах «Чире», словно на абстракционистской версии полотен Брейгеля, разворачивается панорама окрестностей одноименного аула – ущелье, долина, крутые скалы. На сумахе притаился дракон, а узор «Ахтынская роза», скорее всего, заимствован с павловопосадских платков, привезенных в XIX веке русскими солдатами. Мелькают схематичные растения и звери, кресты и солярные знаки. Они уходят все глубже в толщу времен, и вот уже посреди орнамента прорастает огромное древо жизни, над которым стоит языческая богиня-мать с двумя птицами в тонких руках…
Кавказские ковры упоминал еще Геродот, их богатые цвета хвалили путешественники VII века. Это потом дагестанцы и азербайджанцы будут спорить до хрипоты, на чьей территории появился тот или иной узор. В те времена и на севере, и на юге их создавали одни и те же народы, не помышляющие о будущей границе. В XII веке великий Низами рассказывал в поэме «Хосров и Ширин» о старинных безворсовых коврах, украшенных драгоценными камнями. Даже часть налогов здесь взималась не серебром, а этими предметами роскоши. Прикаспийские ковры нередко попадали на шедевры художников Возрождения. Дева Мария с младенцем у нидерландского мастера Ганса Мемлинга восседает на мугане, а послы Гольбейна вальяжно облокотились на испещренный свастиками ковер из группы Гянджа-Казах.
После вхождения Дагестана в состав России настала эпоха мануфактур. В XIX веке в Каспийской области производились десятки тысяч ковров. Этому способствовало изобилие шерсти и натуральных красителей, в особенности марены. В ковроткачестве красный цвет, олицетворяющий огонь, – один из главенствующих. Его получали из червей и моллюсков, но самым доступным источником была марена красильная – скромное растение с желтыми цветами и длинным багровым корнем. Она здесь росла так обильно и приносила столь огромные доходы, что эти корни вместе с цветами мака, из которых делали опиум, попали на герб Дербента.
Все изменилось в 1869 году, когда немецкие химики Карл Гребе и Карл Либерман открыли дешевый синтез ализарина – красящего вещества марены. Пришло время анилиновых красителей. Тщетно
