Идеальный шпион - Джон Ле Карре

— Давай исчезнем, Мэбс. Исчезнем по-настоящему. Будем жить, а не разыгрывать спектакль. Давай возьмем Тома, используем все накопившиеся отпуска и укатим к черту на все лето. Ты будешь писать картины, а я займусь книгой, и мы станем любить друг друга так, что небу станет жарко!

Мэри говорит, куда же им отправиться, на что Магнус отвечает: не все ли равно. «Я завтра зайду в бюро путешествий на Ринге». Мэри спрашивает, как там новый комитет. Он берет ее руку в свою, трогает кончиками пальцев выступы ладони, и она опять чувствует возбуждение, а ему это нравится.

— Новый комитет, Мэри, — произносит Магнус, — это глупейшее и загадочнейшее предприятие из всех, в какие я когда-либо влезал, а, поверь мне, я видал их немало. Единственное, чем там занимаются, это болтают, чтобы лучше выглядеть в собственных глазах и при случае иметь право рассказывать каждому, кто согласен будет их выслушать, как они неразлучны с американцами. Ледерер не может надеяться, что мы раскроем ему всю нашу сеть, ведь сам он не раскрыл бы мне даже имени своего портного, в случае если бы имел такового, не говоря уже об агентах.

Тут опять Бразерхуд ее перебил.

— Он объяснил тебе, почему Ледерер не склонен делиться с ним?

— Нет, — сказала Мэри.

На этот раз вмешался Найджел.

— И он никак не объяснил, в каком смысле и почему этот комитет такое уж загадочное предприятие?

— Нет, просто загадочное, надуманное — пустой номер. Вот все, что он сказал. Я спросила его, что будет с его агентами. Он сказал, что агенты сами позаботятся о себе, а если Джека так уж волнует их судьба, он может послать гонца. Я спросила, что подумает Джек…

— И что же он подумает? — спросил Найджел, не скрывая любопытства.

— Он сказал, что и Джек — пустой номер. «Я не на Джеке женился, я женился на тебе. Его следовало бы отправить в отставку десять лет назад. Джек свинья». Извини. Но он так сказал.

Засунув руки в карманы, Бразерхуд мерил шагами тесную комнату, то разглядывая фотографии незаконной дочери фрау Бауэр, то роясь на ее книжной полке, заставленной романами в бумажных обложках.

— Еще что-нибудь про меня? — спросил он.

— «Джек слишком давно в седле. А время бойскаутов прошло. Ситуация изменилась, и это ему не по плечу».

— Больше ничего? — спросил Бразерхуд.

Теребя подбородок, Найджел разглядывал свой изящный башмак.

— Ничего, — сказала Мэри.

— Он пошел прогуляться в тот вечер? Повидаться с…

— Он виделся с ним накануне.

— Я спрашиваю про тот вечер! Отвечай на заданный вопрос, черт побери!

— Я и отвечаю, что виделся накануне!

— И газету брал? Все как положено?

— Да.

По-прежнему не вынимая рук из карманов, Бразерхуд распрямился и вызывающе взглянул на Найджела.

— Я собираюсь сказать ей. Ты не устроишь мне сцены?

— Ты спрашиваешь разрешения официально?

— Не очень официально.

— Потому что если официально, то я должен посоветоваться с Бо, — предупредил Найджел, почтительно взглянув на золотые часы, словно должен был повиноваться им.

— Ледерер знает, и мы знаем. Поскольку это известно и Пиму, то кто же тогда остается? — продолжал гнуть свое Бразерхуд.

Найджел секунду поразмыслил.

— Твое дело. Твой работник, тебе и решать. Тебе и выпутываться. Ей-богу!

Наклонившись к Мэри, Бразерхуд приблизился к самому ее уху. Она помнила этот запах: запах шерсти, родной запах.

— Слушаешь?

Она покачала головой. «Нет. И никогда не буду. И жалею, что слушала раньше».

— Этот новый комитет, над которым издевался Магнус, разрабатывал важнейшую операцию. Проект, который упрочивал наше сотрудничество с американцами так, как ни один другой проект за многие годы. Девиз его был: «Взаимное доверие». Достичь его в наши дни не так просто, как это бывало раньше, но мы ухитрились сделать все. Тебя что, в сон клонит?

Она кивнула.

— Твой Магнус не только знал обо всем этом, он был одной из главнейших пружин и двигателей всего предприятия. А может быть, и просто главнейшей пружиной. Он даже посмел жаловаться мне, когда велись переговоры, что лондонская сторона проявляет излишнюю осторожность и узость мышления в вопросах взаимопомощи. Он считал, что мы должны были шире использовать американцев и, в свою очередь, ждать от них ответных шагов. Это первое.

«Мне больше абсолютно нечего добавить. Можешь узнать у меня лишь мой домашний адрес или расспросить о ближайших родственниках. Это единственное, что остается. Ты ведь сам обучал меня этому, Джек. На случай если когда-нибудь меня сцапают».

— Теперь второе. Не прошло и трех недель с начала работы, как американцы, по причинам, которые я счел тогда надуманными и оскорбительными для нашего достоинства, стали возражать против участия в работе комитета твоего мужа и попросили меня заменить его кандидатурой, более для них приемлемой. Так как Магнус был основным исполнителем чешской операции и, помимо того, некоторых других, помельче, проводившихся в Восточной Европе, я отказался пойти им навстречу, сочтя их требование совершенно невозможным.

Год назад в Вашингтоне они также возражали против него, и Бо сложил тогда перед ними лапки, с моей точки зрения, совершенно напрасно. Я не собирался давать им возможность проделать это вторично. Мне почему-то не нравится, когда кто-то, будь то американские или иные джентльмены, учит меня, как мне управлять моими подчиненными. Я ответил им отказом и велел Магнусу немедленно отправляться в отпуск и носу не показывать в Вене до моего распоряжения. Вот как на самом деле обстоят дела, и я думаю, что настало время кое-что из этого тебе узнать.

— Вдобавок это еще и весьма секретная информация, — предупредил Найджел.

Она тщетно искала в себе признаков удивления. Нет. И никакой волны протеста. Ни малейшей вспышки раздражения из тех, что так хорошо известны ее домашним. Бразерхуд прошел к окну и выглянул наружу. Из-за снега светало быстрее. Бразерхуд выглядел постаревшим, помятым. Седые волосы растрепались, и она заметила, что под ними просвечивает розовая кожа.

— Ты защитил его, — сказала она, — как верный друг.

— Точнее сказать, как последний дурак.

В доме все было перевернуто вверх дном. Снизу из гостиной до них доносился шум сдвигаемой мебели. И только здесь было спокойно. Наверху с Джеком.

— Не надо так уж казнить себя, Джек, — сказал Найджел.

Бразерхуд усадил Мэри в кресло и налил ей виски. «Только одну рюмку, — предупредил он ее, — учти, что это будет последняя». Найджел занял ее место на кровати — он развалился, выставив ногу так, словно он растянул ее на ступеньках модного клуба. Бразерхуд повернулся к ним обоим спиной. Он предпочитал вид из окна.

— Итак, сначала вы отправились на Корфу. У твоей тети там дом. Вы снимаете этот дом. Расскажи про это. И поточнее.

— Тетя Тэб, — сказала Мэри.

— Полное имя, пожалуйста, — сказал Найджел.

— Леди Тэбайта Грей. Папина сестра.

— В свое время оказывала нам услуги, — вполголоса произнес Бразерхуд, обращаясь к Найджелу. — В этой семье, если вдуматься, почти все когда-нибудь числились в наших списках.

Она позвонила тете Тэб вечером, сразу же, как только они вернулись из ресторана, и каким-то чудом выяснилось, что от дома в последнюю минуту отказались и он пустовал. Они сговорились, позвонили в школу Тому и условились, что он вылетит сразу же по окончании семестра. Как только про отпуск прослышали Ледереры, они, разумеется, захотели присоединиться. Грант сказал, что бросит все дела. Но Магнус напрочь отверг их. Он сказал, что Ледереры — это столпы того общества, которое он мечтает отринуть от себя. И почему, черт побери, он должен тащить с собой на отдых свою работу? Пять дней спустя они уже обосновались в доме у тети Тэб, и все было лучше некуда. Том брал уроки тенниса в гостинице, неподалеку от дома, плавал, кормил коз экономки и занимался починкой яхты вместе с Костасом, сторожившим яхту и ухаживавшим за садом. Но больше всего он любил по вечерам отправляться с Магнусом на увлекательнейшие крикетные матчи на окраине. Магнус объяснил, что на остров крикет завезли англичане, когда оборонялись здесь от Наполеона. Такого рода вещи Магнус знал. Или притворялся, что знал.

Эти крикетные матчи на Корфу еще больше сблизили Магнуса и Тома. Они валялись на траве, уплетали мороженое, болели за своих любимчиков и вели эти их мужские разговоры, без которых Том не мыслил себе счастья, потому что Том любит Магнуса до самозабвения, и был папенькиным сыночком всегда, с самого раннего детства. Что же до Мэри, то она занялась пастелью, потому что для ее акварельной техники на Корфу летом было слишком жарко и краска на листе сохла быстрее, чем она успевала что-то сделать. Но пастелью она рисовала хорошо, добивалась хорошего сходства и объемности изображения, к тому же успевая привечать чуть ли не половину всех островных собак, потому что греки собак не кормят, не заботятся о них и совершенно не обращают на них внимания. И все были счастливы и абсолютно довольны, и у Магнуса была прохлада оранжереи, где он мог писать, и прогулки в глубь острова, когда его не одолевало беспокойство, а одолевало оно его обычно рано утром, а потом поздним вечером, днем же он как-то умел с ним сладить. Обедали они поздно, обычно в таверне и, честно сказать, часто сопровождали трапезу обильными возлияниями, но почему бы и нет, ведь они были на отдыхе. Потом они наслаждались долгими послеполуденными сиестами с сексом — Мэри и Магнус занимались любовью на террасе, а Том разглядывал в бинокль Магнуса голых красоток на пляже — словом, как говорил Магнус, каждый получал свою долю плотских радостей. До тех пор, пока однажды время внезапно не прекратило свой бег, и Магнус, вернувшись с поздней прогулки, сознался, что в книге своей он никак не может одолеть трудный кусок. Решительными шагами он вошел в комнату и налил себе неразбавленной анисовой водки, с размаху опустился в кресло, после чего и выложил: