Идеальный шпион - Джон Ле Карре

И опять ее прервал Бразерхуд.

— Эта его книга… Как часто он делился тем, как продвигается работа?

— Предпочитал держать это в секрете. Отдельные кусочки. Вот все, с чем он знакомил меня.

— Как и в рассказах о своих агентах. То же самое, — высказал догадку Бразерхуд.

— Он хотел, чтобы я сохранила свежесть восприятия до того времени, когда он действительно сможет показать мне нечто существенное. Исчерпать все в разговорах он не желал.

Дни потекли спокойные и, как теперь вспоминалось Мэри, словно бы приглушенные, но все это до тех пор, пока однажды вечером Магнус не исчез. После джина он вышел, сказав, что собирается пошевелить старикана. К утру он не вернулся, и в обед Мэри охватил страх. Она знала, что должна позвонить в посольство. С другой стороны, ей не хотелось поднимать ненужную панику и устраивать Магнусу неприятности.

Тут опять вмешался Бразерхуд.

— Неприятности какого рода?

— Ну, если он пустился в загул или что-нибудь подобное… В его служебном досье это выглядело бы не слишком красиво. И как раз тогда, когда он надеялся на повышение.

— Он что, и раньше пускался в загулы?

— Нет, никогда. Иной раз они с Грантом выпивали, но он всегда знал меру.

— А почему он ожидал повышения? Кто обещал ему повышение? — спросил, встрепенувшись, Найджел.

— Я обещал, — ответил Бразерхуд без тени раскаяния в голосе. — Я посчитал, что после того, как его столько смешивали с грязью, он заслужил некоторое упрочение статуса.

Невесело улыбнувшись, Найджел что-то записал в блокнот своим аккуратным почерком. Мэри продолжала.

Так или иначе, она выждала до вечера, а потом, взяв с собой Тома, пошла в сторону «Хилтона», где они вдвоем исследовали все дома напротив, пока не отыскали «сведущего старикана-грека» в его подвальчике — в точности такого, каким описал его Магнус. Но грек не видался с Магнусом уже неделю, а от кофе Мэри отказалась. Вернувшись в таверну, они застали там Магнуса — с двухдневной щетиной и в той же одежде, в которой он ушел из дома. Он сидел во дворике, уплетая яичницу с ветчиной. Он был пьян. Вел он себя не злобно, не слезливо, не агрессивно и, уж конечно, достаточно вежливо, потому что алкоголь лишь стимулировал его защитные силы. Пристойно пьяный, одним словом, и мило сознающий свою вину, как всегда в подобных случаях, и оправдательная история его была безупречна, за исключением одной странной оплошности.

— Простите меня, милое мое семейство. Упился я с Димитрием. Напоил он меня, и я надрался, как свинья, и уснул под столом. Привет, Том!

— Привет! — сказал Том.

— Кто такой Димитрий? — спросила Мэри.

— Ты же знаешь, кто он такой. Этот старикан — агент из бюро путешествий, что напротив «Хилтона».

— Тот, который сведущий?

— Он самый.

— Вчера вечером?

— Насколько я помню, старушка, это произошло вчера вечером, и никак иначе.

— Димитрий не видел тебя с понедельника. Он сказал нам это час назад.

Магнус осмысливал услышанное. Том нашел номер «Афинских новостей» и, стоя у соседнего столика, погрузился в изучение киноафиши.

— Ты проверяла меня, Мэбс. Ты не должна была этого делать.

— Я не проверяла, а искала тебя!

— Не устраивай здесь сцен, девочка. Пожалуйста. Здесь посторонние.

— Никаких сцен я не устраиваю. Это ты устраиваешь! Не я исчезаю на два дня и возвращаюсь с выдуманной историей. Том, милый, иди к себе. Через минуту и я поднимусь!

Том ушел, лучезарно улыбаясь, чтобы показать, что ничего не слышал. Магнус отпил большой глоток кофе. Потом сжал руку Мэри, поцеловал ее и ласково потянул вниз, чтобы Мэри уселась рядом с ним.

— Что тебе больше хочется услышать, Мэбс: что я куролесил с проституткой или что меня подвел агент?

— Почему бы просто не сказать правду?

Это предложение его позабавило. Улыбка его не была злой или циничной. Просто он воспринял ее слова с ласковой и тихой печалью, подобной той, что он выказывал Тому, когда тот выдвигал проекты, как покончить с нищетой в мировом масштабе или прекратить гонку вооружений.

— Знаешь что? — Он еще раз поцеловал ей руку и прижал ее к своей щеке. — В жизни ничто не проходит бесследно. — К своему удивлению, она почувствовала, что щетина его влажная, и поняла, что он плачет. — Я был на площади Конституции, ясно? Выхожу из бара «Гранд-Бретань». Никого не трогаю. И что же? Попадаю прямо в объятия чешского агента, которого всегда избегал. Темная личность. Врун. Немало хлопот доставлял нам в свое время. Хватает меня за руку. Вот так, и не отпускает. «Полковник Манчестер, полковник Манчестер!» Грозится передать меня полиции, ославить как английского шпиона, если я не дам ему денег. Говорит, что я единственный, кто остался у него в этом мире. «Пойдем выпьем, полковник Манчестер. Выпьем с тобой, как бывало!» Ну я и пошел. Напоил его до полусмерти. И дал тягу. Боюсь, что и сам несколько переусердствовал. По долгу службы. А сейчас пойдем в постель.

И они пошли. И любили друг друга. Отчаянное соитие чужих людей. В то время как Том за стеной читал свою фантастику. А через два дня они отправляются на Гидру, но на Гидре, оказывается, как-то скученно и мрачно, и неожиданно выясняется, что ехать им надо непременно на Специю, потому что в это время года устроиться там несложно. Том спрашивает, нельзя ли взять с собой Бекки, но Магнус говорит, что нет, это исключено, потому что тогда захотят поехать они все, а он не желает сажать себе на голову семейство Ледереров в то время, когда пытается сосредоточиться на своей книге. Иными словами, если не считать злоупотребления спиртным, то Магнус был сама добродетель и ласковость.

Она сделала паузу. Так художник отходит на несколько шагов от незавершенного холста, изучая дело рук своих. Она глотнула виски, закурила сигарету.

— Господи… — тихо проговорил Бразерхуд. Но продолжать не стал.

Найджел обнаружил на одном из своих пальцев-недомерков заусеницу и принялся методично ее отдирать.

Опять Лесбос, и еще один рассвет, и та же греческая кровать, и Пломари вновь просыпается, хотя Мэри и молит Бога, чтобы замерли звуки, а солнце плюхнулось обратно с крыши, туда, откуда пришло, потому что наступает понедельник, а вчера Том отбыл к себе в школу. У Мэри под подушкой доказательство — кроличья шкура-оберег, которую он подарил ей с тем, чтобы она сунула ее под подушку, и — как будто она нуждалась в этом для укрепления своей решимости — ужасное воспоминание о тех словах, что сказал Том перед отлетом. Мэри и Магнус отвезли его в аэропорт и взвесили его вещи для еще одного путешествия в пространстве. Том и Мэри стоят по разные стороны ограждения и ожидают объявления рейса, уже не имея возможности прикоснуться друг к другу. Магнус в баре покупает Тому на дорогу кулек с орешками. Мэри в шестой раз проверяет документы Тома, его деньги, письмо к директрисе по поводу аллергии, письмо к бабушке, которое надо ей вручить «сразу же, как только увидишь ее в Лондонском аэропорту, не забудь, пожалуйста, милый, хорошо?» Но Том рассеян, даже больше чем обычно, он оглядывается, смотрит на главный вход, смотрит, как люди проходят в него через вращающиеся двери, и на лице его появляется такое отчаянное выражение, что у Мэри мелькает мысль: уж не хочет ли он сам броситься туда?

— Мамуля. — Иногда в рассеянности он по-прежнему называет ее так.

— Да, милый.

— Они тут, мамуля.

— Кто «они»?

— Эти двое туристов из Пломари. Они сидели на своем мотоцикле на автостоянке в аэропорту и следили оттуда за папой.

— Знаешь, милый, прекрати, — твердо отвечает Мэри, преисполнившись желания сразу и бесповоротно разогнать эти призраки. — Прекрати, и точка, хорошо?

— Да, только я узнал их. Этим утром все выяснилось. Я вспомнил. Это те дядьки, что ездили за оградой вокруг крикетной площадки на Корфу, когда папин друг уговаривал его сесть прокатиться.

На мгновение, хоть Мэри и не в первый раз уже проходила через эту мучительную процедуру расставания, ей захотелось крикнуть: «Останься! Не улетай! Плевать я хотела на это твое образование! Останься со мной!» Но вместо этого, кретинка такая, она машет Тому через ограждение и сдерживает слезы до возвращения домой. А сейчас наступило первое утро. Том скоро прибудет в свою школу, а Мэри глядит на тюремные решетки гниловатых ставен, глядит, как безжалостно светлеет небо в прорезях ставень, и старается не слышать рева водопроводных труб внизу и как льется вода на каменный пол, потому что Магнус уже отмечает душем наступление нового дня.

— Ой Боже! Ты проснулась, девочка? Это все трубы проклятые виноваты, поверь!

«Поверь, — мысленно повторяет она вслед за ним, поглубже зарываясь в одеяло. — За пятнадцать лет он никогда не называл меня девочкой». А теперь вдруг вот уже целый день она девочка, словно, проснувшись, он вдруг понял, что принадлежит она все же к женскому роду. Ее отделяет от него лишь толщина половиц, и, если она осмелится выглянуть за спинку кровати, сквозь щели между досками она увидит это чужое обнаженное тело. Не получив от нее ответа, Пим запел свою неизменную мелодию Гилберта и Салливана, заглушая ее плеском воды.