Дороги и люди - Константин Багратович Серебряков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступил день 25‑летия «Бойца РККА». Военный совет фронта устроил прием в честь этой даты. Андроникова попросили выступить. Он прочитал рассказ о генерале Чанчибадзе, затем об Ал. Толстом, о Качалове... Успех был огромный. Когда смолкли аплодисменты, заговорил Тюленев:
— Есть слово «заметить», есть «наметить», есть «разметить» — так, кажется, говорят, когда гонорар проставляют в газете, верно, товарищ редактор? А еще есть слово «отметить». Вот мы и решили на Военном совете отметить товарища Андроникова и наградить его орденом Красной Звезды...
В 1944 году Андроников приехал в Москву и в тот же день встретился с Павленко.
— Вы всю жизнь опаздываете на один день, — сказал ему Павленко. — Вчера у писателей выступал маршал артиллерии Воронов. Если бы вы были здесь вчера, вас уже назначили бы главным писателем артиллерии. Но ничего, ничего, завтра я буду у Воронова и возьму вас с собой.
На следующий день они действительно поехали к маршалу артиллерии. Входя в кабинет, Павленко сказал:
— Здравствуйте, Николай Николаевич! Я не один к вам, а с моим товарищем, из Закавказья — Ираклием Андрониковым.
— Слышал, слышал, — сказал маршал артиллерии.
— Если вы возьмете его в артиллерию, он все сделает. И обобщит опыт артиллеристов, и о героизме напишет, и историю артиллерии создаст.
— Я бы взял его, Петр Андреевич, но если он такой разносторонний человек, вряд ли его ко мне отпустят.
— Отпустят, отпустят, Николай Николаевич, он там все равно ничего не делает. Скучает. Фронт перестал действовать...
И еще об Ираклии Андроникове. Но для этого нужно вернуться к началу войны.
22 июня 1941 года «Правда» опубликовала большую статью «Бородино» Лермонтова». Это была единственная на военную тему статья в тот день во всей центральной печати. В ней сопоставлялось содержание стихотворения «Бородино» с фактическими деталями исторической битвы, рассказывалось о патриотическом подъеме, охватившем русскую армию, о мужестве русских артиллеристов.
Утром Андроникову — автору статьи позвонили (поздравили!) С. Маршак, В. Шкловский, К. Федин. А в 12 часов 15 минут радио передало сообщение о начале войны...
— Признаться, я тогда подумал, что уже больше никто не прочитает моей статьи, — сказал недавно Андроников.
«Ребята! не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой...» Как близка эта лермонтовская строчка к призыву генерала Д. С. Дохтурова к армии, когда, после ранения Багратиона, он получил приказ Кутузова принять на себя командование левым флангом: «За нами Москва, умирать всем, но ни шагу назад!» Как же прозвучали эти слова Лермонтова и Дохтурова в тот тяжелый день, в тот первый день войны!
А пять месяцев спустя политрук Клочков-Диев, один из двадцати восьми героев-панфиловцев, бросил своим воинам клич: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва».
Разве не символическую статью «Бородино» Лермонтова» написал Ираклий Андроников?
Вот что напомнили мне беглые записи в том фронтовом блокноте.
ОДНОПОЛЧАНИН
Живет мой фронтовой друг Эммануил Фейгин в Тбилиси, и все же видимся мы довольно часто. Вот и недавно встретились в Москве. И по какому-то поводу зашла речь о далеких днях войны.
— А помнишь нашу поездку под Новороссийск? — спросил я.
— Постой, когда это было?
— В феврале сорок третьего.
— Ну да, в феврале. Конечно, помню. Тогда у тебя родилась дочь, и ты пробрался в роддом, чтобы повидать ее. Поезд отошел, тебя все не было. Я встревожился, что попадешь под трибунал, а ты нагнал поезд, кажется, на дрезине.
— У дочери теперь своя дочь. И сын.
— А помнишь?..
И вдруг осечка.
— Не помню, никак не могу вспомнить.
— Послушай, а у тебя сохранился тот февральский блокнот?..
Снова просматриваю короткие, иногда в одно слово, порядком поблекшие записи...
Утром первого февраля 1943 года редактор фронтовой газеты «Боец РККА» сказал нам своим мягким говорком:
— Вот что, хлопцы, — отправляйтесь-ка сегодня в Черноморскую группу войск. В штаб можете не заезжать. Прямо под Новороссийск. Ясно?
Поездом из Тбилиси мы доехали до Сухуми, а оттуда на полуторке — мимо некогда веселых приморских курортов, теперь малолюдных, притихших, по ночам затемненных. Из Сочи вышли на рейдовом катере. Недалеко от Туапсе из облака вынырнул вражеский самолет-торпедоносец и сбросил торпеду. Катер сманеврировал, и торпеда прошла мимо. Для команды это было обыденным, для нас довольно невеселым испытанием.
Зашли в Туапсе и после короткой стоянки поторопились к Геленджику, где уже не раз приходилось бывать. Отсюда завтра, в ночь с 3 на 4 февраля, высадится морской десант и начнется героическая эпопея Малой земли, о чем мы с Фейгиным тогда еще не знали.
Не знали, но такова уж привычка военных газетчиков: есть возможность — поговори с бойцами, узнай, кто они, откуда родом, где сейчас их близкие? Как воевали вчера, сегодня?.. Вот мы и заполняли — тут же на пристани, примостившись то у ящиков с боеприпасами, то присев у портовой стенки, — свои блокноты. Благо, было с кем поговорить: и морских пехотинцев, и сухопутных бойцов оказалось в тот день в Геленджике непривычно много. Фейгин даже встретил одного знакомого — и долго с ним беседовал...
Позже, когда мы добрались до Кабардинки, Эммануил прочитал мне запись своего разговора с командиром взвода старшим сержантом Чебанюком. Рассказ воина мне показался страшно интересным, и я сказал:
— А что, если подправить, переписать и сегодня же отослать в редакцию?
— Рано, — возразил Фейгин, — назревают важные события, и Чебанюк наверняка будет в боях. — И, задумавшись, как бы про себя, добавил: — И характер у него огневой, и судьба огневая. Он всегда в самом пекле. Будь моя воля, я бы его фамилию так писал: Чебанюк-неопалимый.
Сказать по правде, мне не терпелось как можно скорее снабдить редакцию «гвоздевым» материалом, но Фейгин устоял против такого журналистского соблазна.
— Рано, — повторил он. — Подождем.
И вот снова, как четыре месяца назад, — девятый километр от Новороссийска. Сюда нас и посылал редактор.
Среди развалин старого здания
