Имаго - Юрий Никитин

Я сказал поощряюще:

– А от этого всего один коротенький шажок до того… кому отдать свой собственный кровный рубль: на развитие науки или на эту вашу губную фабрику.

Вертинский запротестовал:

– Это не моя!

– Точно? – усомнился я. – А я слышал…

– Брешут, – сказал Вертинский. – Я так и не купил ту фабрику. Слишком заломили… Так что я все еще за науку. Но только, знаешь ли…

Он запнулся. Я сказал грубо:

– Ну-ну, телись.

– Фабрика губной помады… вот она. Я сразу вижу, когда она на женских губах.

– Фабрика? – спросил я с интересом.

– Не придирайся, – огрызнулся он. – Надо, чтобы и наука сразу бросалась в глаза. Как губная помада. Я говорю путано, да?

Он развел руками. Я сказал нетерпеливо:

– Да все понятно, не объясняй. Конечно же, надо изыскивать способы, чтобы повысить престиж занятий наукой. Зарплата, льготы, нагрудные значки, глашатай с бубном, что идет впереди и громко выкрикивает твое имя и звание… Но одними льготами не обойдешься. Как ни уговаривай себя, что престижно иметь хорошую фигуру и хорошее здоровье, но мы выбрасываем на балкон купленные неделю назад тренажеры, а сами на диван с бутылочкой пива… Увы, надо самим заставлять себя проливать пот на гребаном тренажере! Надо останавливать свою руку, что тянется за новым ломтиком торта, за бутылкой пива, за горстью соленых орешков! Просто надо сделать так, чтобы отныне ты не был один в этой борьбе! Чтобы отныне Большой Брат по имени «новое учение, вера или хрен знает что» следил за тобой. Выражаться это будет прежде всего в том, что никто не посмеет сказать пренебрежительно: да брось каторжаниться, пойдем выпьем водочки да по бабам… Не посмеет потому, что «так не принято», дурной тон, признак отсталости, неинтеллигентности, сиволапости даже, а потом создадим что-то вроде Полиции Нравов, что будет тащить и не пущать. Да, придется, ибо уже знаем, что энтузиазма коммунаров хватает только на одно поколение, а то и половинку, а следующее уже опускается до юсовости.

Я запнулся, ибо Вертинский перестал заглядываться на красотку в обгоняющей нас машине, а повернулся ко мне и с интересом рассматривал меня.

– Да, – протянул он, – теперь догадываюсь…

– О чем?

– Что и ты, Брут…

– Я – Бравлин.

– Что и ты, – повторил он, – ваяешь это… Что ж, из той сотни пророков, что бродили по Иудее и Иерусалиму, одному удалось создать такое, что смело Рим на фиг и перевернуло весь мир. Надеюсь, ты вытащишь счастливый билет… И на чем ты строишь базу?

Мне стало неловко, я сказал шутливо:

– «Кто хочет блаженства в этом мире, тот пусть займется торговлей, а кто хочет блаженства в том мире, тот пусть ищет воздержания и благочестия. Кто хочет блаженства в обоих мирах – пусть ищет его в учении и знании»… Кто это сказал?

Вертинский подумал, наморщил лоб, сказал:

– Ну, кто еще такого высокого мнения о науке?.. Наверное, Ньютон, уж больно слог старинный. А то и вообще Декарт какой-нибудь.

Я покачал головой.

– А кто? – спросил Вертинский.

– Сдаешься?

Вертинский подумал немного, сказал добродушно:

– Сдаюсь.

– Никогда бы не угадал, – ответил я. – Это записал в правилах для правоверных Мухаммад, основатель ислама. Слыхал о таком?

– Гм, – сказал он, – никогда бы не подумал. Все-таки стереотипы… гм, заслоняют взор даже нам, кто их создает для других. Как много важного было сказано древними, и как мало мы взяли хорошего… но дрянцо подхватываем, подхватываем!.. Слушай, мы по субботам собираемся в Домюре. На втором этаже, комната, на которой когда-то висела табличка «Партком», помнишь?.. Самая роскошная. Хорошая такая компашка, все светлые головы. Нетрадиционно мыслят… тебя знают, даже какие-то твои работы, что уже после того, как ты от нас ушел… Говорят, ты гений. Тебе надо у нас побывать! А еще лучше – прижиться. Человек не может без общества. Кто-то вообще сказал, что человек – общественное животное. Придешь?

– Нет, – ответил я без колебаний.

– Зря, – сказал он с сожалением. – Но хоть в какую-то тусовку вхож?

– Нет, – повторил я.

– Честно?

– Абсолютно.

– Да как же ты живешь?

– Да вот представь себе…

– Бравлин, не дури. Приходи к нам. Ты же звезда, ты и среди нас станешь… тем, кем ты должен быть.

Я прибавил газу, успел проскочить на желтый, почти на двух колесах вписался в поворот и подкатил к подъезду шикарного пятиэтажного дома.

– Звони, – сказал я. – Честно, мне всегда с тобой общаться – наслаждение.

Я протянул ему руку, он пожал без энтузиазма. В глазах был укор, мы друзья, а на тусовках дружба только крепнет и, так сказать, подтверждается.

– Звони, – повторил я.

Глава 10

На тусовки, думал я, выруливая снова на шоссе, ессно, я не ходок. Вообще. А этого тусовочное общество простить, конечно же, не может. То, что обо мне якобы отзывались как о звезде – я знаю, как это отзываются: «Да, был такой блестящий вундеркинд, так хорошо начал, но потом то ли спился, то ли рерихнулся, то ли еще какая дурь, но сейчас это конченый человек, катится и катится вниз…» Ведь если не приходит – это как бы бросает им вызов. Прийти в тусовку – это признать ее правила, ее политические и эстетические нормы, обычно весьма узковатые даже для средненького творца, а уж для гиганта так и вовсе непереносимые. На тусовках вырабатывается мнение, как относиться к тому или иному явлению, нивелируется любая личность. Даже если она вся из шипов и гребней, то вскоре превращается в гладко выбритый шар.

Тусовки – это стаи мелких хищников. Понимающих, что они мелкие, что в одиночку ничто, потому собирающихся в стаи. И в самом деле, такие шакальи стаи могут разорвать могучего льва, что иногда и делают. В тусовке принято на людях всячески расхваливать друг друга, в смысле – членов своей стаи. Ты – мне, я – тебе.

Люди тусовок люто ненавидят всякий талант, оригинальность, ибо талант и оригинальность обязательно вне стаи, вне тусовок. Люди тусовок стараются пробраться к кормушкам в СМИ, закрепиться там, чтобы можно было почаще напоминать о себе, таких милых и замечательных, о своих работах, конечно же, заслуживающих разговоров, обсуждений, экранизаций, дискуссий, постановок… Конечно, при любом упоминании о нетусовочнике у тусовочника шерсть сразу дыбом, из горла глухое рычание, готов разорвать гада в клочья, но… понимает, что единственно действенное оружие – молчать, молчать, не упоминать ни словом, не давать ни слова в СМИ. Иначе всем сразу станет видно, что такой-то неимоверно силен, и начнутся разговоры уже о нем. А вся стая разом померкнет, увянет, ибо их будут сравнивать с ним, а они сами понимают, что не дотянутся даже до лодыжки гиганта…