Голубое и черное - Николай Панов

Действительно, очень быстро темнело. Волны становились из зеленоватых дымчато-черными, силуэт «Красотки» как бы растворялся вдали. Транспорт по-прежнему медленно поворачивался на якорях.

— Если за якорную цепь схватиться, можно перед подъемом дух перевести, — сказал раздумчиво Кувардин.

Он сбросил плащ-палатку.

— Принимаю решение. Прав старшина. Товарищ политрук говорил: «Главное — не отдать „Красотку“ в руки врага». Попробуем своими силами ее истребить, попытаем счастья.

Он повернулся к Бородину.

— Ну а уж если не вернемся — тогда радируй, пусть начальство решает, как быть.

Шагнул к люку, приостановился:

Конечно, раздеться придется. Оружия взять всего по кинжалу. Да еще по фонарю.

Разве тоже плыть хочешь? — смотрел на него Агеев.

А ты думал, я тебя одного отпущу, с борта на тебя поглядывать буду?

Агеев молчал. Больше чем кто другой знал температуру полярных морей. Может страшным холодом заледенеть сердце, парализовать мускулы ног.

Матвей, я один поплыву, — сказал боцман.

За меня не бойся, — Кувардин скользнул по лицу друга бледным пламенем глаз. — Плаваю неплохо, както на спор Ангару чуть не переплыл. А здесь, говорят, теплое течение Гольфстрим. — Улыбка исчезла с его губ. — Одного тебя не отпущу. Пока ты в трюме будешь, я снаружи оборону займу.

Бородин смотрел на воду. Стало холодно от одного вида пологих черных валов, убегавших в густеющий мрак.

Свенсон коротко что-то спросил, Агеев так же коротко ответил. Свенсон заговорил не по-обычному торопливо, удивленно. И опять раздался короткий ответ боцмана.

Агеев и Кувардин спустились в жилой отсек, отцепили от ремней кобуры с пистолетами, положили на нары. Сняли ватники, сапоги, стянули стеганые штаны. Кувардин остался в одном тонком шерстяном белье. На широкой костистой груди боцмана темнела не раз стиранная, кое-где заштопанная тельняшка.

Агеев глянул прямо в лицо боевому другу. Видел в пляске фонарного света, как еще больше осунулось узкое худое лицо, кожа обтянула скуластые щеки. Но глаза маленького сержанта смотрели сосредоточенно и ясно.

Вошел Свенсон, согнулся около нар, что-то достал из-под столика, протянул Агееву, бросил несколько слов.

— Мангетак, броде[11], — сказал Агеев с чувством. — Это он нам, Матвей Григорьевич, китовый жир предлагает, чтобы натереться. Жир, дескать, теплоту сохраняет в теле.

— Давай китовый жир, — оказал Кувардин. Сбросил белье с худого мускулистого тела, натерся тщательно, надел белье, затянул вокруг пояса ремень с ножом и фонариком в водонепроницаемом футляре.

То же самое сделал Агеев. Неслышно ступая ногами в носках, чувствуя влажный холод под ступнями, они вышли на верхнюю палубу бота. И ледяной ветер пронизал их насквозь.

Глава двенадцатая

СЕВЕРОМОРСКИЙ ЗАПЛЫВ

Свенсон с отпорным крюком, Бородин с веслом в руках оттолкнулись от стенки грота. Бот выдвинулся в море кормой, его закачало сильнее. Два силуэта разведчиков склонились над катящимися мимо, как живой черный лед, волнами.

Кувардин скользнул через борт, тихо ахнул, коснувшись воды.

Рядом с ним прыгнул в воду Агеев.

На мгновение грузные валы накрыли его с головой, лишили дыхания. Вынырнул, лег грудью на морозное пламя. Кругом была чернота океана. Крошечным, лишенным сил почувствовал себя боцман.

Он приподнялся над водой, над волнами, неуклонно, грозно вздымавшимися из мглы.

Вдалеке, в страшном далеке, как показалось сейчас, вставали над водой смутные очертания «Красотки».

Он преодолел слабость, плыл в сторону «Красотки» могучими, мерными движениями опытного пловца. Старался вкладывать в каждый размах мощь всего тела. Провел рукой по поясу — кинжал и фонарик здесь, висят на туго охватившем тело ремне.

Кувардин плыл почти рядом.

Брызги воды бледно вспыхивали капельками холодного света.

В фосфоресцирующем свете были видны впалые щеки сержанта, заголубел над водой затуманенный взор.

Доплывем, Матвей Григорьевич! — крикнул боцман и точно сквозь сон услышал свой сдавленный слабый голос.

Доплывем, Сережа! — послышалось еле внятно в ответ. — Нельзя нам не доплыть!

Снова Агеев приподнялся над водой — расстояние до «Красотки» почти не сократилось. Еще больше напряг мерно работающее тело. Знал, не нужно вкладывать в движения слишком много усилий. Но вдруг вспомнил: когда погиб потопленный фашистами «Меридиан», выжили только малоопытные пловцы, те, кто изо всех сил барахтались в воде. Пловцы-мастера закоченели в воде, умерли в госпитале от простуды..,

— Сильней выгребай, Матвей, холоду не поддавайся! — подал голос Агеев, и крик прозвучал еще немощнее и глуше.

Чувствовал, чудовищный холод сжимает мускулы, тащит в глубину. Тело деревенеет, словно врастает в лед. Неужели и сейчас не уменьшилось расстояние до «Красотки»?

Нет, оно уменьшилось, очертания высокого борта выросли, расширились.

Это придало боцману новые силы. Если холод не дойдет до сердца, не заморозит кровь, удастся доплыть до цели.

«Не подведет меня наше море, не погубит», — думал боцман и чувствовал, что пугающая немота охватывает плечи, уже не чувствуется ног в этой бездне жидкого, плещущего льда.

Опять на мгновение охватила бесконечная усталость. Подумалось, хорошо бы отказаться от борьбы, подчиниться, покорно уйти в глубину. Но вспомнилось: «Коммунисты все могут». Главное — вера в победу, для коммунистов нет неодолимых преград,

Снова рванулся из воды, как дельфин, взглянуть, далеко ли «Бьюти»,и вдруг услышал скрежещущие звуки и плеск. Что-то огромное, черное вырастало над головой.

Перед глазами была бескрайняя, чуть выпуклая, покрашенная внизу суриком, обросшая слоем ракушек стена корпуса «Красотки».

Невдалеке всплескивали, грузно поднимались из волн и вновь погружались овальные звенья якорь-цепи. Рядом мелькнула в волнах голова друга.

— Давай направо, — прошептал боцман, выдавил сквозь зубы, выбивавшие неодолимую дробь.

Кругом была густая, влажная темнота.

Борт транспорта ходил перед глазами, все казалось как в тяжелом, бесконечно длящемся сне.

Агеев ухватился за круглый, шершавый, скользкий металл якорь-цепи, поджидая сержанта. Борт пошел вверх, звено вырвалось из пальцев.

— Не задерживайся… Пока силы остались, к талям плыви. Я тебя подсажу, — прошептал боцман. Белое, как маска, лицо Кувардина маячило в темноте.

Сквозь тьму, над бьющимися в борт «Красотки» волками, был виден качающийся конец троса — лопарь.

Давай, Матвей. Близко до лопаря, — опять подал голос Агеев.

Один иди, — донесся из воды странный шепот, не похожий на привычный, уверенный голос сержанта.