Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья - Олег Васильевич Волков

Большую известность стяжал юрист Семен Ефимович Десницкий, развивавший поразительно смелые по тому времени взгляды на роль собственности в становлении государства и семьи. Он стал первым читать лекции по русскому праву и его истории. Участвуя в Комиссии по составлению нового Уложения, доказывал необходимость ограничения единовластия выборным Сенатом, равноправия народов Российской империи, постепенной отмены крепостного права и учреждения независимого суда. И – вовсе опережая свое время – писал о «власти денежного мешка, подчинившего себе тьмы народов».

Мною названы лишь немногие родоначальники прогрессивного направления в Московском университете, получившего впоследствии широкое развитие во взглядах Герцена, Станкевича и других известных его питомцев и преподавателей. Следует отметить, что Герцен очень ценил труды Десницкого, умершего в 1789 году.

Приумножил славу Московского университета историк Тимофей Николаевич Грановский, учившийся в Петербурге и начавший преподавать в Москве с 1839 года. Он известен благодаря трем циклам организованных им лекций по истории Средних веков: в критике феодальной и средневековой Западной Европы слушатели справедливо усматривали выпад против российских порядков. Эти лекции пользовались неслыханной популярностью, слушать их стекалось огромное количество народу, овациями выражавшего одобрение смелому лектору, изобличавшему крепостничество и самодержавие. Ораторский недюжинный талант Грановского придавал особый блеск его выступлениям. Правда, после революции 1848 года Грановский отошел от своих позиций и стал проповедовать «мирное и зрелое развитие общества в рамках самодержавия», но его публичные лекции остались вехой в истории русской передовой общественной мысли.

О Грановском, профессорах и студентах своего времени, об университетских нравах и курьезах оставил свои воспоминания Герцен. Яркие и меткие, они дают верную и глубокую картину Московского университета тридцатых – сороковых годов. Именно Герцен не раз подчеркивал его демократичность.

«Пестрая молодежь, – писал Герцен много лет спустя, – пришедшая сверху, снизу, с юга и севера, быстро сплавлялась в компактную массу товарищества. Общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречали в английских школах и казармах… Студент, который бы вздумал у нас похвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен от «воды и огня», замучен товарищами». С годами, писал Герцен, «университет рос влиянием. В него, как в общий резервуар, вливались юные силы России со всех сторон, изо всех слоев; в его залах они очищались от предрассудков, захваченных у домашнего очага, приходили к одному уровню, братались между собой и снова разливались во все стороны России, во все слои ее».

Немалое влияние на студентов оказывал, как известно, сам Герцен, вокруг которого сплотился кружок, собиравшийся в доме его друга Огарева. Примерно в одно время с ними в числе студентов университета были Белинский, Станкевич, Лермонтов, Тургенев, молодой Иван Аксаков, и нам издали теперь понятно, какие угли подспудно тлели в здании на Моховой в годы, когда наверху едва ли не поздравляли друг друга с окончательным подавлением крамолы…

Моховая улица в начале XIX века

«Московский университет свое дело делал, – читаем у Герцена. – Профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского… могут спокойно играть в бостон, и еще спокойнее лежать под землей».

Не менее лекций и профессоров развивали студентов споры, живой, без боязни, обмен высказываемыми мыслями, чтения, устраивавшиеся в многочисленных кружках. В воспоминаниях современников читаем о влиянии кружка Станкевича, у которого собирались ежедневно друзья, товарищи студенты и окончившие курс. Существовало и студенческое общество под названием «Литературные вечера».

Все это – кипящие задором и мечтами о благородном служении отечеству студенты, вольные речи, увлечение ходившими по рукам нелегальными стихами и памфлетами, прорывающие казарменные порядки и бдительность педелей, свойственное свободолюбивой молодежи задирание и поддразнивание властей и авторитетов – все это бросавшее им вызов и ускользающее из-под их ферулы прогрессивное движение подрастающего поколения прочно свило себе гнездо в стенах Московского университета. Оно окрепло в непрестанных столкновениях с охранителями, пытавшимися посягать на самостоятельность университета, однажды исторгнутую у самодержавной власти, но нетерпимую для нее по самой своей природе.

Свое назначение «рассадника российского просвещения» Московский университет исполнял на разных поприщах, являясь всюду зачинателем полезных и дальновидных начинаний. Не тщась охватить и малую часть их, я укажу хотя бы на создание при университете, уже в год его основания, художественных классов для детей разночинцев, которые были «определены учиться языкам и наукам, принадлежащим художествам». Из них вышли архитекторы Василий Баженов и Иван Старов. С художественными классами связана и история русского театра. Еще в пятидесятых годах XVIII века поэт Херасков организовал студенческий театр, ставший полупрофессиональным; в студенческую труппу поступили первые русские актрисы – Татьяна Троепольская и Авдотья Михайлова. В 1760 году в университетской гимназии содержалось на казенный счет восемнадцать воспитанников, предназначенных для русской труппы, и, когда Федор Волков приехал в Москву для пополнения своей, он выбрал актеров из состава студентов университета. Известный актер Петр Плавильщиков также был питомцем художественных классов университета.

В 1804 году при университете были открыты два общества: «Испытателей природы» и «Истории и древностей российских».

Еще Шуваловым была в 1758 году основана в Казани гимназия, которой руководил университет. Оттуда вышел Г.Р. Державин. В университетском пансионе учились Жуковский и Лермонтов. В 1828 году университет выстроил на Пресне свою обсерваторию, пятью годами позднее открыл кабинет сравнительной анатомии и физиологии, в 1846 году – госпитальную клинику и анатомический кабинет.

Листая материалы университета, я обнаруживаю, что в его типографии было опубликовано в 1770 году, в журнале «Пустомеля», первое произведение Фонвизина «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке». Фонвизин, кстати, с отличием окончил учрежденную при университете гимназию, куда его отдали в десятилетнем возрасте в 1755 году. В 1760 году его «произвели в студенты». Им был опубликован труд профессора Рейхеля «Собрание лучших сочинений к распространению знаний и к произведению удовольствий». Университетская типография печатала и другие его произведения. С нею, как известно, тесно связана книгоиздательская деятельность публициста и просветителя Николая Новикова.

При Московском университете был оставлен в должности надзирателя за классами окончивший его курс Ипполит Федорович Богданович, автор повести в стихах «Душенька». Она снискала ему огромную популярность, неоднократно переиздавалась. И когда Пушкин в «Евгении Онегине» писал:

Мне галлицизмы будут милы,Как первой юности грехи,Как Богдановича стихи, —

он, разумеется, имел в виду «Душеньку». Остальные сочинения Богдановича (повесть «Добромысл», «Сугубое блаженство» и прочие) канули в Лету еще при его жизни. Когда он умер, кем-то была предложена красноречивая эпитафия:

Зачем нам надписьми могилу ту чернить,Где «Душенька» одна все может заменить.

Однокашником Дениса Фонвизина был и Григорий Потемкин. Он, правда, никаких отличий не стяжал, а был в 1760 году исключен из гимназии по решению конференции университета «за леность и нехождение в классы»… Но это уже из области университетских анекдотов! …В читальном зале библиотеки университета на прежней Моховой тихо и особенно покойно: над столиками, освещенными лампами под зеленым абажуром, склонились студенты. Ни одного свободного места. С портрета на стене глядит на них полнолицый человек в елизаветинском кафтане и пудреном парике, открывающем величественный лоб… Ломоносов. Не это ли мечтал видеть основатель университета? Тут поистине – храм науки.

По периметру полукруглого помещения стоят десять полированных мраморных колонн, поддерживающих обширный куполообразный потолок зала, искусно расписанный гризайлью. С потолка свисают старинные люстры. В прекрасных пропорциях и величественном облике зала чувствуется рука великого мастера: им был Казаков. Роспись выполнена по рисункам Жилярди, возобновившим декор актового зала после пожара.

Великолепны покои старого университетского здания – что и говорить! Аудитории с высокими, как в церкви, потолками, монументальная лестница, просторные сводчатые коридоры… Однако это все уже не отвечает современным требованиям, наступившему веку массового обучения в высших учебных заведениях. Стало тут тесно. Жизнь переплеснулась отсюда за Москву-реку, на те самые Воробьевы горы, где собирались основать Московский университет двести лет назад.