Изгнанник - Жюльетта Бенцони

Габриэль с раздражением пожал плечами:

– Она вовсе не похожа на нее, по крайней мере по моим воспоминаниям. Но, если вам так угодно, я покажу вам туда дорогу, только не просите меня вас сопровождать. Сегодня она даже не пришла положить цветы к могиле своей матери. Люди, живущие здесь, больше не представляют для нее интереса… Очевидно, там вы будете приняты с гораздо большей роскошью, чем здесь…

– У меня нет намерения там останавливаться. Я не люблю ни новых домов, ни легких удач. К тому же я оценил твое гостеприимство. Можешь быть уверен, я не покину этих мест, не попрощавшись с тобой.

В тот день, когда бальи де Сэн-Совер отправился в Тринадцать Ветров, Агнес принимала в своей маленькой гостиной за чашечкой кофе каноника Тессона, который пришел провести с ней свой послеполуденный отдых, пообедать в мирной и приятной атмосфере. В большей степени, чем обычно в таких случаях, он совсем не был болтлив за столом: гурман… впрочем, как все каноники, он любил сосредотачивать все свое внимание на том, что находится на тарелке. Особенно, если речь шла о блюдах, искусно приготовленных Клеманс. Он всегда не колеблясь заявлял, что она заслуживает самого почетного места в Пантеоне самых знаменитых кухарок. Но в этот день ни восхитительный паштет из угря, ни рагу из жареного бекаса, заслуживающее высочайшей похвалы, не смогли изгнать со лба каноника хмурую складку, которую молодая женщина заметила впервые. Но морщины не столько омрачал и лицо старого священника, сколько составляли гармонию с его щеками, носом и округленным подбородком, правда, немного прыщавым, но с кожей ухоженной и нежной. Вокруг тонзуры, которая заметно увеличивалась, вспенивались белеющие завитки и локоны.

Удостоверившись в том, что здоровье месье Тессона не внушает опасений, Агнес, сдержанная по натуре, не решалась его расспрашивать. К тому же из них двоих именно он был исповедником, и она не видела причины меняться ролями. Они разговаривали о том, как внезапна кончилось лучистое лето и началась ворчливая осень, о краснухе маленькой Элизабет, от которой надо уберечь ее маленького братика, и о том, как он ударил Белину по лицу, буквально придя в неистовство из-за того, что та не хотела выпускать его из комнаты, где его держали затворником. С некоторых пор весь дом и чета Тремэнов оказались поделенными надвое: Агнес не решалась даже приблизиться к своей дочери из-за страха, что зараза перекинется на малютку, а Гийом посвящал своей дочери большую часть времени, включая ночи. Ведь надо же было кому-нибудь взять на себя заботу о ней и успокоить раздражение малышки, дать возможность излить чувства и удовлетворить огромную потребность в ласке, которая особенно возросла при этой опасной болезни. А он уже переболел ею в детстве и поэтому совершенно не боялся. Они говорили также о некоторых общих знакомых, но время от времени наступала пауза, к счастью, совпадающая с появлением на столе нового блюда. Так, с огромным облегчением была принята новость, что десерт подан, и Агнес попросила своего гостя оказать ей любезность и перейти в салон для церемонии на чашечку кофе.

Каноник обожал кофе, особенно приготовленный Клеманс, уж она-то понимала в нем толк. Обычно, держа в руках маленькую изящную чашечку из тончайшего фарфора, наполненную божественным напитком, он раз шесть или семь проводил ею у себя под носом, полузакрыв глаза, чтобы лучше почувствовать аромат. Затем насыпал сахар. Его взгляд начинал блуждать от испытываемого блаженства по деревянной обшивке стен под цвет зеленого миндаля нежнейшего оттенка – рука художника придала им вид под старину, который им очень шел. Затем его взгляд скользнул по тяжелым занавесям из штофа почти тон в тон со стенами, которые создавали очаровательный фон для легкой мебели из благородной древесины отличного качества; сиденья стульев и канале были обтянуты лиловым шелком или велюром светло-серого, почти белого цвета. Клавесин с фигурками из китайского фарфора, большие вазы из селадона, в которых в любое время года были цветы благодаря саду и оранжерее, подаренной Тремэном своей жене, и два больших зеркала на консолях, покрытых старинным золотом, – все это придавало комнате, где все говорило о присутствии изысканного вкуса женщины, неповторимое очарование и свидетельствовало, что хозяйка этого салона – дама прекрасная и утонченная. И месье Тессон всегда находил словечко, чтобы высказать свое восхищение этому ансамблю, который, вероятно, никого не оставлял равнодушным…

В этот раз, однако, он не только ничего не сказал по этому поводу, но и не подумал восхититься ароматом кофе, взяв чашечку, которую ему предложили. Агнес, с удивлением наблюдая, как он с отсутствующим взглядом кладет один за другим пять или шесть кусков сахара в свою чашку, сочла своим долгом вмешаться, так как не время было больше скромничать.

– Месье каноник, заранее прошу простить меня, если я покажусь вам нескромной, но я вижу, да, я чувствую, что вы страдаете и пытаетесь скрыть от меня причину ваших страданий. Но… Ах! Боже мой!

С ужасом Агнес обнаружила вдруг, что старый священник горько и простодушно плачет, роняя слезы в свой кофе. Огромные слезы капля за каплей падали в чашку, и очевидно было, что он никак не может их сдержать. Молодая женщина бросилась на колени рядом с ним и, отобрав у него чашку, поставила ее на расположенный рядом геридон 3. Потом стала осторожно вытирать своим платком мокрое от слез лицо несчастного старика.

– Я так хотел ничего вам не говорить! – вздыхал месье Тессон. – Полностью насладиться этим последним восхитительным моментом рядом с вами, а потом только вам написать… Я не смог, и мне теперь так стыдно. Это только доказывает, что я больше не обладаю мужеством, на которое я рассчитывал!

Быстро поднявшись, Агнес пододвинула маленькое креслице поближе к большой кушетке, на которой восседал ее гость, но предварительно предложила ему еще чашечку кофе.

– Вот, выпейте, это прибавит лам силы. Кстати, вы сейчас же должны мне все рассказать. Отчего эта печаль? Почему вы хотите уехать и куда?

– В Джерси, где мои многочисленные собратья мечтают воссоединиться, чтобы избежать травли, которая нам грозит…

И он рассказал о том, что двенадцатого июля новое Учредительное Собрание привяло закон, «злодейский и кощунственный», какой выразился, который обязывал епископов и священников избираться народом и, обрывая связи, которые объединяли их с королем, объявлял о том, что отныне они будут получать плату от Собрания и должны будут принять присягу на верность Конституции, ставшей с этих пор единственно законной и освященной властью…