Не один - Отар Кушанашвили

Когда политики говорят явственно обиженно, что неприязнь к ним есть «достаточно серьезный мировоззренческий перекос» (так мне заявил тот, кто от либеральных демократов неудачно посягнул на подмосковный трон), хочется, рассмеявшись, напомнить им, что они очень успешно стараются, чтоб неприязнь крепла. Просто-таки неистощимы на выдумки по части «самоопускания».

Три года Собянин пытается договориться с Москвой о дружбе и партнерстве, а ведь что такое Москва, если презреть штампы? Это воплощенная коллизия местности с высшими силами; Москву подчинить себе нельзя, с ней нужно именно что договариваться.

Я снимал авторскую программу о том, что такое сегодня Москва и насколько мастерски ладит с ней, неистощимой на каверзы, Сергей Собянин.

В опросе приняли участие 56 человек, негаданно приветливых для мозглой погоды. Для разговора о политике люди были необычно естественны и улыбчивы. Через раз, куда ж без нее, без пресловутой, припоминали плитку, а гости из Экибастуза попеняли на экологию, говорят: третий день у вас, чем вы, черт возьми, дышите?! Отравленная атмосфера для нас, привычных, уже неразличима и неуловима, но нормальных людей она повергает в ужас.

Зато, говорили другие, СС прекратил надругательство над исторической Москвой и ввел платные парковки в центре. Даже специально отведенная под общественный транспорт полоса не вызывает, казалось бы, легко объяснимого раздражения (хотя, если б в опросе участвовали водители, я догадываюсь, ЧТО бы я услышал).

Было отмечено, что уже то хорошо, что у мэра нет бредовой склонности к параноидальному разглагольствованию, нет «своих» журналистов, задающих нужные вопросы; по его рассуждениям и ответам видно и слышно, что он «человек нескованного сознания». Люди, наученные горьким опытом, знают, что политиков славословить – последнее дело, но политики быстро наглеют, превращаются в душных лицемеров.

Собянина, говорили мне люди, не назовешь авантажным мужиком, не назовешь явственно неординарным, но ему веришь; одна бабушка, которая видела многих начальничков города, так и сказала, что «Собянин не тучный и на аспида не похож».

Женщина, работающая в школе, сказала, что, в общем, Собянин ничего, но, если даже «чего», ее не испугать: «богатый опыт частного сопротивления». Студенты пожаловались, что мало – и катастрофически – дешевых заведений, они и так с хлеба на квас перебиваются. Сладкая парочка, парень с постным лицом и хохотушка, предположили, что день, когда ликвидируют пробки, станет красным днем, и они сами будут ратовать за то, чтобы СС стал пожизненным мэром, но «вы же понимаете, этого не будет никогда», не в этой жизни, пробки непобедимы. Но ведь хорошо, что он, например, не считает себя, условно, архитектором. Он переполнен энергией, но шоу сторонится, от шоу все устали. СС шокирующе негромок, он связан с обыкновенной рабочей повесткой, мне лично нужен «рутинный мэр», без ежедневного карнавала обходящийся. Романтика-имитатора, иными словами, мы уже видели, здравствуй, толстокожий реалист с нормальной оптикой.

При этом все говорили, я образно суть передам, что главная проблема – это декриминализация нашего генерального града, ибо овощебаза – токмо юркий камешек, влекущий за собой камнепад. Если не решить, как интегрировать этих людей в ненавидящий и боящийся их социум, если не ликвидировать эти неприязнь и страх… страшно, никакой тогда не просто жизни, но сердечной радости, одни нездоровые сумерки.

Собянину не помогут политтехнологи, да он и не ищет их помощи. Собянину поможет Собянин.

И нормальные, без отребья, овощебазы.

Поп-звезда

Флобер написал: «Будь прост в жизни, и тогда ты будешь неистов в творчестве», но Навальный, чьи притязания велики, перебирает и с простотой, и с неистовостью. Он гениально играл первое, но сто лет прошло, зрители отвлеклись. Немногословье седовласого СС хорошо оттеняет пижонство самоназначенного героя, комнатного орла, ненадолго взмывшего.

Большая политика – это всегда шоуменство и мессианство, в первом я разбираюсь, второго боюсь, но когда я вижу, как стоит над толпой и вещает АН, я понимаю, что он уже шоумен, начинающий ощущать себя мессией.

Он разучился говорить об оппонентах без заборной тональности, но его умеренно корявые речи терзают иногда слух, как ре-диез алмаза, режущего стекло. Подарок для парий, временами очень похожий на вульгарного евангелиста, оплакивающего наши никчемные, безвкусные, серые жизни, могущие стать осмысленными только в том разе, если мы воспоследуем за ним, Мессией с воспаленным (кстати, редко) взором. Навальный понимает политику как двустволку, приставленную к виску, и похож, пардон, на футболку, неправильно подобранную к носку; причем футболка, ясно, с его собственным изображением.

И надо признать, что свой смешной подростковый нарциссизм он несет с большим-меньшим достоинством, будучи уверенным, что именно он «транслирует небесную гармонию». Ничего, кроме призывов «взорвать тухлый Кремль», он не придумал. Он уверен в себе и очень доходчив. Но ни то, ни другое не делает его знаковым.

Он всех чиновников склоняет грубо и нeзамысловато, а потом принимает от них преподношения в виде голосов.

У наблюдения за Навальным есть зрительный эквивалент – это как смотреть про аспидов-лиходеев в версии канала «Карусель». Вчерашних соратников-сподвижников он уже называет неприятными людьми, лодырями и тряпками, актера Машкова обозвал «п…… м» – за то, что тот «лижет власти», его пригласили в Валдайский клуб, он не просто отказался, нахамил. Навальный ввязался в большую игру, первое время, делая всем замечания, выигрывал, обличения всегда приносят профит, это работает очень просто, орешь «ату!» – объявляют беспримерным смельчаком. Ярким, бестрепетным, желанным, острым словом пронзающим жуликов и воров.

Но для того, чтобы так орать, надобно быть абсолютно транспарентным. Без греха, без скелетов в шкафчике, без призраков в комнате. А с этим проблемы у «сердитого пророка, обличающего лицемерие наших дней». Среди этой братии еще ни у кого, кроме Ганди, не получалось войти в анналы чистым.

А у нашего героя один и тот же прием, обозначенный выше. Он затянул с прологом, выдержанным в децибельной тональности и дворовой стилистике. Он однообразен, как вышибалы в ночных клубах. Его «недужно целеустремленный взгляд» утомил, похоже, и его соратников. Усилия ведь нужно прикладывать не только голосовые. А на параноидальном шарме я и сам могу концертную программу откатать, да с триумфом. От того, как АН воспринял свое поражение на выборах, повеяло какой-то безысходностью.

Лучше б вместо этой утомительной истерики его кататонический ступор поразил, родимого нашего сангвиника. Там был явственный разрыв в четыре световых цикла, но триумфатора он даже не поздравил. За походом во всеуслышание заявив, что он теперь – политик федерального значения. Но для этого мало уметь, по Саше Черному, «двухкопеечным мыслям придавать сумасшедший размах» и концептуализировать на пустом месте.

Есть жизнеспособная версия, что Бог так все устроил: не бывает дерзости в нужной дозировке, она либо перерастает в мужество, либо ограничивается фрондой с совершенно неуместной интонацией превосходства. От парня, которому очень нравится определение «креативный класс» и импонируют мессианские замашки, логичным было бы каждый спич завершать великодушным «И дай вам всем-всем, кто со мной, Бог, чистого света!»

Ему пойдет, он же креативный.

Телевизор, Украина и прочее сумасшествие

Бодрийяр писал об инфантилизме, об утешительном возвращении к детскому неведению, и всякий раз, когда мне попадается хорошая книга или когда я слышу чудесную музыку или смотрю мощное кино, я вспоминаю Бодрийяра. И наново убеждаюсь в том, что я – надо же, жизнь спустя! – по-прежнему, а то и пуще боготворю культуру и верю в ее целительно-искупительную силу.

Строго рассуждая, все, что я перечислил, надобно для того, чтобы себя не расплескать, не потерять, не растратить – и то, и другое, и третье я наблюдаю сейчас в больших количествах, дозах, масштабах порциях.

Мне нужно было прочитать переписку Набокова с издателем (знаете, как книга называется? – «Дорогой пончик. Дорогой Володя»; «Пончик» – это, если кто не понял, обращение). Надо было, чтобы я убедился, что не превращаюсь в бурбона, аспида и апаша.

Мне нужно было послушать нового Маккартни, заводчика всему мировому музыкальному делу, чтобы удостовериться, что, условно, я не превращаюсь в Николаса Кейджа, некогда актера. Мне необходимо было посмотреть первостатейную экранизацию Чарльза Диккенса «Николас Никлби», чтобы убедиться, что я не ошибся в Чарлзе Ханнэме, том самом, что блистает в сериале «Сыны анархии». (Чтобы описать его обаяние, не хватит ни восторженного женского хорала, ни моей элоквенции. Судя по всему, он адепт не визгливой, броской, а негромкой игры, предполагающей наличие харизмы).