Тени на стене - Михаил Пархомов

— Товарищ капитан–лейтенант! Вы?!

Нечаев вскочил так стремительно, что портянка на его ноге размоталась.

— Я. Разве не видишь?

Они обнялись.

— Вот уж не думал…

— И я тоже.

— Вы словно с неба свалились.

— Свалились, это точно, — невесело усмехнулся Мещеряк. — Только в кювет. Пришлось машину оставить. И все–таки мы вас нашли.

— Нас?..

— А то кого же еще! Мне сказали, что разведчики… Но ты–то как среди них очутился?

— Долго рассказывать.

— А трубочку твою я сохранил, — сказал Мещеряк. — Можешь ее получить.

Он достал из кармана прокуренную трубочку. Та самая… У Нечаева заныло сердце. Трубка напомнила ему отца, дом на улице Пастера, все его довоенное прошлое с жареной кефалью, фисташковой халвой, кинокартиной «Путевка в жизнь» и шарканьем ног по Дерибасовской. Его прошлое было пронзительно освещено южным солнцем.

Но отцовская трубочка напомнила ему и другое прошлое, в котором солнце вставало в степной пыли, шли в рост румынские «шарманщики», небо рвали зенитки, а из моря поднималась одинокая скала, напоминавшая парус… Именно в этом прошлом он, Нечаев, потерял многих друзей. В нем погибли Игорек и Гришка Троян и как бы растворилась его Аннушка. А может, она жива, и Мещеряк…

Нет, на этот вопрос Мещеряк не мог ответить, и Нечаев спросил про Костю Арабаджи и других ребят, которых он оставил на даче Ковалевского.

— Живы, все живы, — ответил Мещеряк. — Я их видел совсем недавно, в Севастополе.

— И везет же людям!.. — вздохнул Нечаев.

Им было о чем поговорить. Но Нечаев понимал, что сейчас не время предаваться воспоминаниям. И расспрашивать Мещеряка тоже не следовало. Не такой он человек, чтобы появиться случайно. Тем более, что он сам искал их. Ночью, в пургу… Придет время — расскажет. А вопросы… «Много знать будешь — состаришься», — как сказал бы Костя Арабаджи.

О Косте он подумал с нежностью. Простил ли его Костя? Такой не станет держать камень за пазухой…

В свою очередь и Мещеряк повел себя так, словно ему все известно о том, что довелось испытать Нечаеву. У Мещеряка были свои слабости, но любопытством он не страдал. Еще на даче Ковалевского он узнал, что, по данным воздушной разведки, экипажи первых двух «дельфинов» успешно выполнили боевое задание, и удовольствовался этим. Подробностей проведенной операции ему не сообщили, и Мещеряк заключил из этого, что знать их ему не полагается. И это не оскорбляло его самолюбия. В той тайной войне, к которой он был причастен, существовало правило: каждый знает только то, что ему полагается знать. Обидам, любопытству и гонору в ней не было места.

— Что ж ты не познакомишь меня со своими друзьями? — спросил Мещеряк.

— Простите. До сих пор не могу придти в себя…

— А ты прийди. Пора уже. Ну, да ладно, я сам… Кто из вас младший лейтенант Солоха?

— Я за него…

— Давай знакомиться, — сказал Мещеряк, повернувшись к командиру разведчиков. — У меня к тебе разговор.

— Выйдем?..

— Зачем, можно и здесь… Меня интересует тот немец, которого вы доставили… Шредер его фамилия, обер–лейтенант. Выкладывай все как было.

— Можно… — командир провел рукой по усам.

— Только подробно, — сказал Мещеряк. — Давай, я послушаю…

Он опустился на скамью, не выпуская руки Нечаева из своей, и тому пришлось присесть рядом. Что–что, а слушать Мещеряк умел, это Нечаев помнил. Слушая, Мещеряк никогда не перебивал собеседника, не задавал ему «наводящих вопросов». Человека занесло в сторону? Не беда, сам выкарабкается на дорожку. Мещеряку важно было узнать все то, что запечатлелось у человека в памяти. Он знал, что людям свойственно заблуждаться, придавая преувеличенное значение пустякам, и не замечать того, что может оказаться главным… Им как в той пословице ничего не стоило «выплеснуть ребенка вместе с водой». Но это его мало смущало. Где «вода», а где «ребенок» — Мещеряк мог уже определить сам.

— Вот он его взял, Хакимов, — младший лейтенант кивнул на паренька, сидевшего в углу под образами. — Маленький да удаленький…

Мещеряк и тут не произнес ни слова, только кивнул. Хакимов так Хакимов.

— Аккурат на опушке, за деревней…

Легкость, с которой удалось захватить обер–лейтенанта, наводила на мысль, что он был «подсадной уткой». Уж не подсунули ли его разведчикам? Такие случаи бывали. Для того, чтобы ввести противника в заблуждение, все средства хороши. Но тогда бы у этого Шредера нашли план расположения немецких частей. Фальшивый, разумеется. На кой черт немцам вздумалось бы дать нам знать о том, что им досконально известна дислокация наших войск? Для того, чтобы заставить наше командование перегруппировать силы? В это не верилось.

Слушая младшего лейтенанта, Мещеряк чувствовал себя так, словно сам брел с разведчиками по снегу, сгибался в три погибели, полз, преодолевал проволочные заграждения, всматривался в темноту, вслушивался в шорохи леса… Могли ли немцы знать, где пройдут разведчики? Нет, не могли… Даже если они их и обнаружили. Следовательно, и Шредера они им подсунуть тоже не могли. Обер–лейтенант сам на них напоролся.

— Он вышел один. На опушке его ждала машина. Мы взяли его без шума метрах в семидесяти от нее. Местность там пересеченная, сугробы, в двух шагах ничего не видать. Поэтому ни шофер, ни часовой, стоявший возле блиндажа, ничего не заметили. Конечно, влопаться всегда можно, но упустить такой шанс… Я бы потом себе никогда не простил этого. А что, этот обер–лейтенант уже заговорил? — спросил младший лейтенант.

— Нет, он не из разговорчивых, — ответил Мещеряк.

— А его прижать надо. Когда мы его поволокли, он струсил. Верно, Хакимов?

— Сначала мычал, ворочался, а потом притих, — сказал Хакимов. — И уже вел себя смирненько.

— Ясно. Спасибо за информацию, — Мещеряк поднялся.

— Не стоит благодарности, — младший лейтенант довольно хмыкнул. Как не покрасоваться перед начальством? Он выпятил грудь, на которой висела медаль «За боевые заслуги».

— У меня к тебе еще одна просьба, — сказал Мещеряк. — Там моя машина осталась… — он кивнул на дверь. — Пошли своих ребят, пусть вытащат ее из кювета. Мой водитель покажет. Егоркин!..

— Я…

— Пойдешь с разведчиками. Даю тебе тридцать минут.

— Боюсь, не уложимся, — ответил Егоркин. — Покамест вытащим ее, сердечную, да заведем… Я уже сказал хозяйке, чтобы воду согрела.

— Уговорил. Даю тебе сорок минут, — согласился Мещеряк. Беда ему с этим Егоркиным.

— А как насчет завтрака, товарищ капитан–лейтенант? — Егоркин сощурился.

— Там видно будет, — ответил Мещеряк.

Проныра Егоркин добился своего — шоферы народ дошлый! Доложив ровно через сорок минут, тютелька в тютельку, что машина на колесах, он тут же сокрушенно добавил, что им, однако, на ней далеко не уехать — пришло время сменить резину. И на старуху, как говорится, бывает проруха… Тем более, что и свечи… Сколько это отнимет времени? А кто его знает. Если по задачнику Малинина и Буренина, по которому Егоркин изучал в школе арифметику, то еще минут сорок с гаком. Аккурат капитан–лейтенант успеет подзаправиться. А он, Егоркин, тем временем сменит резину и подаст фаэтон к самому крыльцу в лучшем виде. Свою заслуженную фронтовую колымагу Егоркин всегда называл фаэтоном.

Делать нечего, пришлось Мещеряку принять эти условия и пригласить Егоркина к столу. А Егоркин на это и рассчитывал. После завтрака колымага под его руками мгновенно ожила, зафыркала, и Мещеряк, выглянув в окно, стал прощаться.

Разведчики вышли его провожать.

— Счастливо, товарищ капитан–лейтенант…

Мещеряк задержал руку Нечаева в своей. Будь это в его власти, он уже сейчас прихватил бы Нечаева с собой. Но у него не было такого права. Поэтому он сказал, что постарается добиться того, чтобы Нечаева вскоре откомандировали в его распоряжение. Разумеется, если Нечаев сам этого желает.

Что ответить? Нечаев замялся. Как объяснить ребятам, с которыми успел породниться, что Мещеряк приглашает его не на такую уж легкую жизнь? Но, с другой стороны, отказаться он тоже не мог. С Мещеряком его связывало не только фронтовое братство. У них было общее прошлое: радости, надежды, утраты, боль…

Младший лейтенант подтолкнул его к Мещеряку.

— Соглашайся, браток, чего там долго раздумывать, — сказал он. — Видишь, вон хлопцы кивают… Жалко, конечно, тебя отпускать, но если надо… Мы ведь тоже с понятием. Я правильно рассуждаю, товарищ капитан–лейтенант?

— Правильно, — подтвердил Мещеряк.

— Тогда я согласен, — тихо произнес Нечаев.

— Договорились, — Мещеряк уселся рядом с Егоркиным. — До скорой встречи.

В штабе его ждала кропотливая и скучная работа. Мещеряк предпочитал иметь дело с людьми, но что поделать, если в наш просвещенный век сплошной грамотности без бумаг уже не обойтись? Битых два часа он ухлопал на изучение протокола допроса обер–лейтенанта Шредера, а потом, отложив его в сторону, еще какое–то время просидел с закрытыми глазами, восстанавливая в памяти все то, что ему довелось увидеть и услышать за последние сутки. Если бы можно было проникнуть взглядом в льдистые глаза обер–лейтенанта! Что там на самом донышке? Притворство? Хитрость? Злорадство?..