Серебряные стрелы - Виктор Лесков

— Домой пойдем все вместе, — объявил Волков, когда затихли выключенные двигатели.

— Само собой, — сказал за всех штурман. — Кто-то из нас в рубашке родился.

— Наверное, Слав, сын твой, — кряхтя потянулся в своем кресле Капралов. Он ждал, когда спустится вниз по стремянке Волков.

На земле командиру положено выходить из самолета первым.

Перед стартом

Тревога в гарнизоне не только для мужчин. Даже учебная.

— Володя, слышишь? — Марина в темноте склонилась над ним. Запустив ладонь ему под голову, чуть приподняла от подушки.

— Володя, гудит!

— А? — И Егорушкин сразу поднялся. Складный, пружинистый, как гимнаст. Теперь и он услышал плавающий звук сирены.

Владимир ждал эту тревогу. Не надо быть большим провидцем, чтобы разобраться в замыслах командования. Готовилось учение — раз, прилетела комиссия — два, очень уж настойчиво начальник штаба рекомендовал всем проверить адреса в карточках посыльных — три. Да мало ли еще других мелочей, понятных сведущему человеку.

«Я или Лопасов?» — с такой мыслью побежал Егорушкин в ванную. Плеснул на себя пару пригоршней прозрачной, как жидкий лед, воды, обмахнулся полотенцем — одним движением! — и уже запрыгал в коридоре на одной ноге, натягивая меховые брюки.

В части при вылете по плану учения готовились к практическому пуску ракеты. Прошел слух, что, учитывая веяние времени, доверят пуск молодому экипажу. А кто из молодых реально может претендовать на выполнение такой задачи? Командирам, конечно, виднее, но и летчики могут трезво оценивать свои шансы.

— Марина, тревожный!

Она уже несла чемоданчик, уложенный согласно памятке на внутренней стороне крышки: в доме во всем любили порядок. Сверху памятки рукой Владимира выведен девиз: «Вылетаешь на день, собирайся на две недели».

— Что там случилось? — Глаза жены, глубинной, настоянной синевы, казались потемневшими: то ли остались тени покойного сна, то ли зародилось уже беспокойство ожидания.

— Учение! — Егорушкин бросил взгляд на часы, они стояли на серванте, в полумраке настольной лампы. Было начало четвертого. «Значит, объявили в три. Рановато!»

— Па-ра-па-па-па! — вывел он вполголоса на мотив «Не плачь, девчонка!»

Настроение у Егорушкина боевое, сегодня для него тревога особенная.

— Привет, соколик! — кивнул Егорушкин, глядя мимо жены.

На пороге спальни появился четырехлетний Павлуша, в мать светловолосый, нежнолицый. Широко разведя в стороны локти, сын тер кулачками глаза. Присмотрелся к свету и стал наблюдать за сборами.

— Шлемофон, планшет, компас, нож, перчатки, — перечислил Егорушкин. — Все, побежал!

Где-то в середине второго пролета Владимир приостановился: знал, жена смотрит ему вслед из полуоткрытой двери квартиры. Поднял руку, взглянул на нее снизу. Она молча кивнула в ответ. На площадке низшего этажа услышал, как осторожно закрылась их дверь.

На улице после первого вдоха будто запершило в горле: морозец градусов, наверное, под сорок. Здесь это обычное явление. «На взлете тяга двигателей будет лучше», — перевел Егорушкин в свою пользу значение наружного воздуха.

Ночь, а на ночь не похожа! Луна в зените, казалось, выдвинулась впереди звезд, приспустилась к земле, высветив все вокруг до черных укороченных теней. А поблекшее небо словно стало выше, опустошеннее. Свежий снег искристо голубел в стылом безбрежье. Сирену наконец выключили. После нее — вокруг вроде мертвый покой, но прислушаться — нет, началось движение. Где-то хлопнула дверь, заскрипел в отдалении снег под быстрыми шагами, послышался приглушенный говор — пошла, значит, работа, закрутилась машина. Владимир охотно поднимался по тревоге. Может, потому, что никогда не знал боевых — он родился уже после войны. Но ему нравилось быть в общем порыве, на одном дыхании со своими однополчанами, чувствовал он себя радостно от сознания, что участвует в серьезном и большом деле.

Возбужденный, чувствуя легкость во всем теле, Егорушкин бежал в штаб.

Как он ни старался, а его все-таки опередили.

Владимир ввалился в штаб заиндевевшим до макушки, пар валил от него, как после бани; лицо разалелось что тот кумач на столе замполита. Намерзшие меховые сапоги непривычно раскатывались по мастичному паркету в разные стороны, когда он шагнул к командиру эскадрильи с докладом о прибытии.

— Молодец, Егорушкин, отмечаю! — похвалил подполковник Многолет, но Владимир был явно огорчен: за приставным столом напротив командира эскадрильи уже сидел капитан Лопасов. Не запаренный, собранный, тщательно выбрит и со снисходительной усмешкой в темных глазах. Под этим холодным, влажного блеска взглядом у Егорушкина сразу улетучилось радужное настроение. «Значит, решили и предупредили заранее, чтобы командир готовился к ответственному полету без спешки! Значит, не я, а он!»

Да, было из-за чего расстраиваться Егорушкину. А он летел как на пожар!

— Замполит, запиши: первым по тревоге прибыл старший лейтенант Егорушкин, — сказал командир.

«Не надо, Борис Андреевич, меня утешать! И так все ясно!» — взглядом ответил Владимир.

Стараясь ни на кого не смотреть, Егорушкин отошел к шкафу с документацией, как будто срочно понадобилась летная книжка.

А чего скрывать, ему очень хотелось пустить на учениях ракету, поразить цель прямым попаданием. Что значит в судьбе летчика практический пуск? Это нечто вроде боевого крещения или, как говорят политработники, экзамен на боевую зрелость.

Егорушкин и Лопасов были однокашниками, закончили одно училище, вместе начинали службу в полку лейтенантами, а вот в карьере более удачливым оказывался Лопасов. Нельзя сказать, чтобы он был там способнее Егорушкина — напротив, в училище задачки по матанализу и упражнения по аэродинамике он добросовестно переписывал у Владимира, но Лопасов вон уже командир подразделения, а Егорушкин год только как командир корабля. Хотя уровень подготовки их как летчиков был совершенно одинаков. В чем же дело? Может быть, во всем виноват сам Владимир?

…Да, Егорушкин допустил ошибку с первых месяцев лейтенантской службы — в самых, что называется, исходных данных. Он соотнес несоизмеримое: отношения между людьми и вообще отношение к жизни. Конечно, в пору юности трудно различить, где преходящее, а где вечное. Да и не только в пору юности. Но если еще не освоившемуся в части лейтенанту майор Цыганов говорит, что пока он, Цыганов, будет сам здесь летать, ему, лейтенанту Егорушкину, не видать командирского штурвала как своих ушей — попробуй тут сохрани оптимизм.

Кто такой майор Цыганов? Это был легендарный в части человек! Пожилой, неизменно со стрижкой под «бобрик», лицо и шея испещрены мелкими засечками морщин и так прокопчены солнцем и ветрами, что давно утратили свой естественный цвет. Общее образование семь классов, специальное — какой-то аэроклуб. Когда-то таких летчиков было много, большинство их вовремя ушло, а Алексей Петрович держался сколько мог, сколько удавалось держаться.

— Ты, ета, пощему в ботинках пришел? — совершенно справедливо спросил тогда майор Цыганов лейтенанта Егорушкина.

Владимир должен был выполнять самый первый, так называемый показательный, полет на новом для него самолете. Точнее, должен был выполнять полет Алексей Петрович и показывать молодому летчику, какой это самолет в управлении, особенности техники пилотирования, какие скорости, высоты, маневренные возможности.

— А в чем я должен? — Лейтенант не понимал, что предосудительного в его ботинках.

Майор Цыганов стоял перед ним, держа руки в косых карманах куртки, щурясь от дыма сигареты. Здесь же рядом и весь экипаж, в том числе и срочная служба.

— Тысящу раз объявляли: приходить на полеты только в унтах или меховых сапогах, ты этого не знал? — Голубовато-бесцветных, чуть навыкате, глазах Цыганова явная неприязнь: «Элементарных вещей не знает!» Майор Цыганов просто упустил из вида, что в училище зимой летают редко, а тут, в боевой части, лейтенант Егорушкин не успел еще ничего усвоить.

— Не знал. И вообще на складе унтов нет.

— А вдруг що слущится? — поставил Цыганов риторический вопрос.

Имелось в виду только одно: если придется катапультироваться, то, пока найдут Егорушкина спасатели, он в этих ботиночках несомненно останется без ног. Отморозит! Да и сейчас на него жалко было смотреть: постоял на стылом бетоне полчаса и посинел, как цыпленок.

— Иди и скажи своему командиру, що ты еще не готов летать. — И затем уже не Егорушкину, а всему экипажу: — Во работают, мать их…

Возможно, Цыганов винил не Егорушкина, а снабженцев, дескать, пилотам летать не в чем, однако лейтенант отнесся к решению командира однозначно: «Молодым прикрывает кислород!»

Егорушкин очень тяжело переживал первое отстранение от полета. А Цыганов на другой же день подошел к Владимиру в классе предполетной подготовки и подал бланк полетного листа.