Все люди умеют плавать (сборник) - Алексей Варламов

И пошла Ленка в сад мыть посуду, полы, туалет. Первое время гора с недоеденной пищей, уборка туалета вызывали у нее отвращение, но скоро она к этому привыкла и работала почти машинально. Через месяц ей дали группу, но без няни, и ей по-прежнему приходилось мыть полы и посуду. Все так работали – одинокие несчастные бабы, которым некуда было деть своих детей. Многие увольнялись, а кто-то свыкался и работал всю жизнь. Хлебнула Ленка в этом садике изрядно: и грязи, и сплетен, и свар из-за игрушек, из-за родительских денег, натерпелась от комиссий и министерских проверок. Педагогом она была, видно, никудышным – дети ее не слушались, кричали, она пыталась быть с ними поласковее, но они еще больше садились на шею, носились как угорелые; то и дело приходила невзлюбившая ее за строптивость методистка в хрустящем белом халате и тыкала за то, что неправильно заполнен журнал, дети опаздывают на занятия в бассейн, родители в претензии. Потом во время ее смены у одной из девочек украли шубу, и пришлось платить. Потом что-то еще, еще, она чувствовала, как превращается в обыкновенную склочную бабу, сплетничает, таскает домой несъеденные котлеты и опускается ниже и ниже. Как я сюда попала, думала. Знать бы, чем кончится блестящий институт, к чему придешь ты, генеральская невестка, девочка из хорошей семьи. И осталось ли в ней хоть что-то от той девочки, завороженно бродившей по Замоскворечью? Как же бездарно сложилась жизнь! А кого винить? Славика, себя, родителей, генеральшу? Мать ее осуждала, непутевая девка выросла, то из дому ушла, то с мужем развелась, позор! Развелась? У женщины должен быть любимый муж, понимаешь, мама, любимый, это самое главное. А все остальное – квартира, заработки, шмотки – это только остальное: хорошо, если есть, и черт с ним, если нет. Но так она говорила только себе, а про мать думала: что тебе объяснять, любимый или нет, у вас все по-другому было, раз замуж вышла, впряглась, значит, любимый, и говорить тут нечего – тяни давай. Может, так и надо, но я так не умею, я другая, и это надо обязательно понять и не осуждать меня.

Но однажды мать пришла к Ленке в неурочный час, встала в дверях, строгая, прямая, и вымолвила:

– Мне, доченька, сон был. Отец велел тебя простить.

И Ленка, растерянная, глупая Ленка в своем стареньком халатике, села на кровать и заплакала. А потом проснулся Митя и тоже заревел; они кинулись его успокаивать, и, пока мать укачивала внука, Ленка уже не плакала, а всхлипывала и думала о том, что мать все это время не могла простить ей смерть отца. Потом сидели на кухне, и каждая думала о своем, но на самом деле об одном и том же, и мать стала говорить, что последние два месяца, когда Ленка выходила замуж, отец лежал в больнице, но велел, чтобы она ничего об этом не знала. И ради того, чтобы прийти на свадьбу, он специально уходил из больницы, и никто его там не удерживал, потому что это уже было бесполезно. А Ленка сидела и пыталась вспомнить, каким был отец на свадьбе, во что был одет, но помнила только генеральский мундир с двумя желтыми звездами и длинный, будто бесконечный, стол. И голос матери, повторявший одни и те же слова:

– Мне, доченька, сон был. Отец велел тебя простить.

А потом опять потянулась жизнь, изо дня в день одно и то же: утром встаешь в шесть, будишь Митю и как сумасшедшая бежишь в сад, там, среди детских криков, суеты, работаешь до трех, на следующий день утро свободное, но опять встаешь в шесть, ведешь сына в сад, потом приходишь и заваливаешься до полудня, кое-как успеваешь сделать домашние дела – и опять на работу.

Первое время к Мите приходил Славик и забирал его на выходные. Ленка этому не мешала, но переживала страшно. Она боялась, что рассеянный муженек, который никогда полностью не пребывал в этом мире, недоглядит за сыном и Митя попадет под машину. И слава Богу, что генеральша Митю окрестила, есть Бог или нет, а парень без отца растет – ему хоть какая защита нужна. А потом Славик стал приходить все реже и реже и вскоре вовсе исчез. С тех пор Ленка его не видела и только по тому, как периодически увеличивались алименты, догадывалась, что дела мужа идут в гору. Встретила она его случайно на улице, узнала со спины, но прежде чем узнала его, узнала спутницу – такая широкая, крепкая спина, сильная шея были только у одной женщины. Ленка ускорила шаг и искоса поглядела на пару: так и есть, рядом со Славиком с особой статью вышагивала казачка Галя. Что ж, подруга честно предупреждала: не нравится – уведу. Честно-то честно, но Ленка, уже давно забывшая про Славика, весь этот вечер вглядывалась в Митю, все искала в нем что-то от мужа и гадала, как живется сыну без отца. Но сын пыхтел, строил из конструктора самолет, был доволен и всем своим видом показывал: не приставай, некогда. Однако, когда он лег спать, Ленка стала припоминать казачку Галю и представлять, как они живут. Она ругала себя за эти мысли, пыталась их гнать, но чем сильнее гнала, тем больше они ее донимали.

А что, рыжая, грустно тебе стало; и не то что бы жалела, что со Славиком развелась, а подруга его ухватила, а просто себя пожалела. Но жалеть себя пришлось недолго: скоро у Ленки начался роман. Только роман этот был таким же несуразным, как вся ее жизнь.

Героем романа был молоденький мальчик, вьюноша лет восемнадцати. Познакомились они на улице, когда Ленка выводила детей на прогулку. Он стоял и пялился на нее. День пялился, другой, Ленка не обращала на него никакого внимания, но мальчик приходил и простаивал за забором. Потом несколько раз дожидался, пока всех детей разберут, и провожал ее до дома. Ленка на него пару раз цыкнула, но мальчик не отставал и приходил снова. В нем не было ни нахальства, ни настырности, а только какая-то дурацкая, упрямая покорность.

– Ну чего тебе надо? – спросила она его однажды, но мальчик только вздрогнул, и она махнула рукой – пускай ходит, если ему времени не жалко. Походит, походит и отстанет.

Потом ее ухажера заметили другие воспитательницы, и над Ленкой стали посмеиваться, как-то нехорошо посмеиваться, обидно, зло. Ленка обозлилась сама и в тот же вечер наговорила своему поклоннику резких слов. Мальчик оторопело выслушал ее и пролепетал:

– Не гоните меня. Я ведь ничего не прошу – только видеть вас.

– Чтоб я тебя тут больше не видела, – отрезала она и, подумав, добавила: – А то милицию вызову.

– А где же тогда?

– Где хочешь.

Через несколько дней мальчик объявился снова и пробормотал, что приглашает ее на концерт.

– В консерваторию? – зловеще прошипела Ленка. – Ты что, математик, что ли?

– Нет, я фотограф, – сказал он, оправдываясь. – Я думал, вы любите Баха.

Фотографа – хотя какой он был фотограф, мальчик на побегушках в лаборатории, – звали Сашей, и было ему в самом деле восемнадцать лет. Встречались они раз в неделю как по заведенному расписанию, чаще у Ленки не получалось, а подходить к саду она Саше запретила, и он ее слушался.

Была осень; они не ходили ни в какую консерваторию, ни в кино, ни в театр, а гуляли допоздна по бульварам и разговаривали. Ленка чувствовала, как отогревается, смягчается ее душа, и на время удавалось забыть и про садик, и про хмурость матери, и снова ей казалось, что она принадлежит самой себе и ни от кого не зависит. А мальчик был чуткий, иной раз она диву давалась, как он может, такой молоденький, ее чувствовать; когда надо, молчал, иногда что-то рассказывал, иногда слушал ее, хотя дальше воспоминаний о детстве Ленка в своих рассказах не шла. Она привязалась к нему, привыкла и прозевала тот момент, когда нужно было остановиться. Подумала об этом поздно, когда сама уже без Саши не могла.

Потом началась зима, стало холодно бродить по бульварам, и, замерзнув, они заходили в старые дома и сидели там на широких подоконниках. Когда он потянулся поцеловать ее, Ленка не отвернулась, а сама его поцеловала, неумелого, несмышленого. И, глядя на него, вздохнула:

– Что ж мне делать-то с тобой, дурачок?

Вздохнула и не задумалась, да и сколько, кажется, можно про свою жизнь думать, перебирать, копаться в ней – пусть уж идет, как идет. Стали встречаться часто, а потом как-то раз поехали к нему на дачу, ехали два часа в электричке, еще столько же шли через лес, морозно было. Пришли, стали топить печь, он колол дрова, мужественно махая топором, а она сидела у огня и грела руки у заслонки – все, как в домике на речке Еломе. Потом легли, и руки у него оказались такими холодными, что Ленка отпрянула:

– Иди грей.

И он сидел раздетый на стуле, дрожал и грел руки о большой алюминиевый чайник, пока она не позвала его:

– Ну иди же, дурачок.

Он очень волновался, торопился, и она шепнула:

– Не переживай, все получится. – И вдруг почувствовала себя такой взрослой и умудренной и совсем маленьким показался мальчик, благодарно ткнувшийся в ее грудь.

Остыла печь, ветром выдувало тепло из летнего домика, и уже на рассвете – они все еще не спали – он встал и начал топить печь, а Ленка забылась и уснула.