Гонители - Исай Калашников

Душа болела, как старая рана в ненастье. Нилха-Сангун был его кровью, продолжателем его рода, единственным наследником, сыном женщины, память о которой он пронес через всю свою жизнь. Не меньше Нилха-Сангуна был дорог и Тэмуджин, сын побратима Есугея, настоящего и единственного друга, Тэмуджин, которому он помог обрести силу и который в тяжкие времена сделал для него все, что мог. Он и сам немало дал родному и названому сыновьям, только одного не сумел — сделать их братьями, друзьями. Просмотрел…

Ладит же Нилха-Сангун с Джамухой. В последнее время они встречаются часто, ведут длинные беседы. Побитый, Джамуха, как видно, образумился…

Перед шатром блестела Тола-река. Над высокой травой порхали белые бабочки. На другом берегу по серому взгорью тянулись овцы. За шатром в курене была сонная тишина. Мирно пасущееся стадо — радость кочевника, покой — его счастье. Но покой в степи короток, как летняя ночь. Он не знал покоя ни в молодости, ни в зрелые годы, нет его и сейчас, на склоне дней.

Всю жизнь сражался, вылетал из седла, садился снова. И уже близок конец его земного пути, а покоя не добыл ни себе, ни своему улусу.

В шатер вошел Нилха-Сангун. Полное, гладкое лицо разморено зноем, волосы на обнаженной голове влажны от пота. Присел у постели, справился о здоровье. Ван-хан сел, стянул у горла беличий халат, кашлянул.

— Ничего. Скоро встану.

Сын кивнул. Он думал о чем-то другом. Беспокойно теребил короткую и редкую бороду, пустыми глазами смотрел на другой берег Толы.

— Ты сам-то здоров?

— А? Здоров, отец, здоров. — Нилха-Сангун подозвал караульных, велел им отойти подальше и никого к шатру не подпускать. — Надо поговорить, отец.

Эта предосторожность встревожила Ван-хана. Он опустил с постели ноги в носках, сшитых из заячьих шкурок, уперся в узорчатый половой войлок, наклонился к сыну, нетерпеливо попросил:

— Говори…

— Я не хотел тебя беспокоить, отец. Но сам не мог ничего придумать.

Джамуха проведал, что хан Тэмуджин хочет женить своего Джучи на моей дочери Чаур-беки, а за моего сына Тусаху отдать свою Ходжин-беки. Нилха-Сангун тяжело передохнул, опустил голову, признался:

— Я боюсь, отец. Это…

— Подожди, дай мне самому подумать.

Ван-хан лег в постель, прикрыл ладонью запавшие глаза. Кэрэиты редко и неохотно отдавали своих дочерей замуж за язычников. Но язычник Джучи сын Тэмуджина. Может быть, родство скрепит дружбу двух улусов, на многие годы свяжет их в одно целое. Не об этом ли думал Тэмуджин, замышляя сватовство? Если так, благослови его имя, всевышний.

Ван-хан открыл глаза, повернулся на бок. Сын беспокойно ходил перед постелью. Ему было жарко. Воротник зеленого халата потемнел от пота. Пятна пота выступали и на круглых лопатках.

— Что тебя напугало, сын? Брак твоих детей и детей Тэмуджина принесет благо обоим улусам.

— Сначала я думал так же, как ты. Я не люблю Тэмуджина за его заносчивость…

— Кто из вас больше заносчив, сразу и не скажешь.

Нилха-Сангун глянул на отца с сожалением, но оставил замечание без ответа.

— Я не люблю Тэмуджина, но не хочу раздоров с ним. И я подумал, как ты. Но Джамуха открыл мне глаза. Нет, недаром его зовут сэченом. Он сказал мне так: «Пока ты, мой отец, жив, ты не допустишь ссоры наших улусов».

— Джамуха судит здраво. Пока я жив, все будет хорошо, сын. Пока жив… — Ван-хан вздохнул.

— Но уже сейчас, при тебе, Тэмуджин все время норовит высунуться вперед. Потом он захочет распоряжаться мною, как своим нойоном. Я никогда не покорюсь ему.

Ничего нового в этом для Ван-хана не было, но то, что суждения Джамухи, передаваемые сыном, были сходны с его собственными, убеждало, что будущее улуса, будущее его сына и внуков неопределенно и тревожно.

Полотнищем шатра Нилха-Сангун вытер лицо и шею.

— Тэмуджин готовится к тому времени, когда отойдешь от нас ты, отец.

Он постарается убрать меня. Но остается мой сын и твой внук Тусаху. Он подросток, с ним сладить легче. Однако Тусаху станет взрослым, и неизвестно, захочет ли бегать у стремени Тэмуджина. Потому-то Тэмуджин и хочет заранее связать его по рукам и ногам. А если Тусаху попробует порвать путы — уберет и его. Кому перейдет наш улус? Жене Тусаху и дочери Тэмуджина. Или моей дочери, жене его сына Джучи. Так или этак — улус в руках Тэмуджина… А убрать меня и Тусаху долго ли. Для этого нужны всего две ловких руки и несколько капель яда.

— Не верю я этому. Не может Тэмуджин думать так! Это выдумки хитроумного Джамухи! — От страшных слов сына хану стало жарко, он сел, отбросив халат, голосом, срывающимся на крик, повторил:

— Это выдумки!

Джамуха лжет, обманывает тебя, легковерного. Ты не любишь Тэмуджина, и тебе по сердцу все, что чернит его имя. Но как ни бросай пыль, она вниз падает, как ни опрокидывай светильник, пламя вверх рвется.

— Эх, оте-ец, — укоряюще протянул Нилха-Сангун. — Не такой уж я легковерный, как думаешь. Я давно не ребенок, и тень от куста не принимаю за врага.

— Зато не отличаешь ястреба от кукушки.

— Отличаю. Сначала я, как ты, не поверил Джамухе. Потом подумал: дай проверю.

— Как можно проверить такое?

— Я послал к Тэмуджину человека сказать, что ты тяжко болен.

— При чем тут моя болезнь? — все больше сердился Ван-хан.

— Смотри сам. Ты всегда говоришь — Тэмуджин любит тебя, как родной сын. Со мной сравниваешь. — Голос Нилха-Сангуна от скрытой обиды слегка дрогнул. — Получив известие о твоей болезни, я бы помчался к тебе, загоняя лошадей. Тэмуджин тоже мчится. И не один. Везет сына и дочь. Не навестить тебя едет, а успеть, пока ты жив, довести до конца свои замысел. Он знает, что со мной ему не сговориться. Торопится к тебе. Помоги ему, отец, раз он так дорог твоему сердцу. И я, и мои дети в твоей воле…

— Это правда, что он везет сына и дочь?

— Завтра они будут здесь, ты сможешь прижать их к своей груди.

Хана стало знобить. Стянув у горла халат, сделал знак Нилха-Сангуну уходи. Но он не ушел. Укрыл отца поверх халата одеялом, принес горячего молока, дал попить, потом долго сидел у его ног, подперев руками круглую голову, молчал. Глаза его были печальны.

Виски Ван-хана стискивала боль. Трудно было о чем-либо думать.

Тэмуджин приехал на другой день утром. Прямо с дороги, не передохнув, не переменив одежды, пришел в шатер. Рыжая борода и усы, косички на висках казались опаленными солнцем. Сутуля сильные плечи, неторопливый, остановился возле постели, медленно опустился на колени, горячим лбом прикоснулся к его бледной, худой руке. Поднял голову. В глазах непритворное сочувствие. Ван-хан смотрел на него, и трудные думы отодвигались.

— Пусть духи зла не терзают твое тело. Пусть все твои болезни перейдут на меня, — негромко сказал Тэмуджин.

Ван-хан слабо улыбнулся.

— Не бери моих болезней, сын. Проживешь столько же, сколько я, своих будет достаточно. Годы не приносят человеку ничего, кроме немощи.

— Они приносят еще и мудрость, хан-отец.

— Что мудрость без силы? Воин без лошади.

— Твоя мудрость, хан-отец, была для меня и конем, и мечом, и щитом…

Тэмуджин говорил раздумчиво, как бы вглядываясь в прошедшее. И эта раздумчивость делала его слова по-особому вескими, они западали в душу Ван-хана, рождая в ней добрый отзвук. Что бы там ни говорили о Тэмуджине Джамуха и Нилха-Сангун, он любит этого человека.

А Нилха-Сангун, пасмурный, с потемневшим лицом, стоял в стороне, наклонив голову, исподлобья смотрел на Тэмуджина. На его шее вздувалась и опадала темная жила. Ван-хан отвернулся, подавил вздох.

— Хан-отец, ты еще встанешь. Еще немало травы истопчут копыта твоего коня.

Руки Тэмуджина лежали поверх одеяла у его груди. Крупные руки с длинными, сильными пальцами и крепкими, выпуклыми ногтями. Ван-хан невольно примерил их к шее сына, стиснул зубы, подавляя стон.

— Тебе плохо, хан-отец?

— Нет. Судорога свела ногу.

Тэмуджин отодвинул одеяло.

— Какую?

— Эту.

Сняв заячьи носки, Тэмуджин принялся растирать ступню. Ван-хан старался не смотреть на его пальцы. Может быть, Джамуха все выдумал, может быть, в голове Тэмуджина не было и нет коварных замыслов, но Нилха-Сангуну все-таки лучше держаться от него подальше.

— Дети твои, наверное, уже стали взрослыми? — спросил он, приближая неизбежный разговор.

— Я привез показать тебе старшего сына и мою любимую дочь.

Ван-хану пришелся по душе и Джучи, робкий, с добрыми, ласковыми глазами, и маленькая бойкая Ходжин-беки. Лучшего жениха для внучки и лучшей невесты для внука, наверно, и не сыскать…

— Хан-отец, у меня есть дети, у тебя внуки… — Тэмуджин присел на постель, взял его за руку. — Им предопределено продолжить начатое тобой и моим отцом…

Он замолчал, кажется, ожидая, что Ван-хан подхватит невысказанную мысль и выскажет ее сам. Но Ван-хан не стал ему помогать. Пусть уж сам…

— Хан-отец, как буря сухие семена трав, разметывает жизнь людей. И люди без роду, как семена трав, где зацепились, там и пускают корни. Иное дело те, у кого есть родичи. Куда бы ни угнала буря жизни, сын постарается возвратиться к отцу и матери, брат к брату, отец к детям, муж к жене.