НОСТАЛЬГИЯ - Надежда Тэффи

На молах и на набережной — народ.

Сначала показалось, что это пассажиры ждут па­рохода. Но, побродив между ними, увидела, что они не ждут, а просто живут здесь. Устроили из лохмоть­ев и корзинок палатки, развесили рваное барахло, обжились и живут.

Старухи тут же на жаровнях жарят какие-то огрызки.

Полуголые дети играют стеклышками от буты­лок и бараньими костями. Все черномазые, со взби­той черной шерстью на голове.

Перед каждой палаткой привязан к жердочке пучком или гирляндой чеснок.

Это все беженцы-армяне. Сидят в Новороссийске уже давно. Куда их двинут — не знают. В городе сви- [ репствует сыпной тиф. И среди этих беженцев много s больных. И дети мрут от лихорадки. Эти пучки чес-

ноку привязаны, чтобы отгонять заразу. Запаха чес­ноку очень не любят привидения, вампиры, оборот­ни и разные болезни. И тех, и других, и третьих я отлично понимаю.

Странная жизнь этих беженцев!

Откуда-то их выгнали, куда-то погонят. Имуще­ства— три лохмота и сковородка. А живут ничего себе. Ни уныния, ни даже нетерпения не заметно.

Перебраниваются, смеются, бродят вдоль всего лагеря друг к другу в гости, шлепают ребят. Кое-кто даже торгует сушеной рыбой и прессованной ба­раньей колбасой.

Мальчишка свистит в глиняную свистульку, и две девочки, обнявшись, пляшут.

Никто не ропщет, не волнуется, не пристает с расспросами. Принимают эту жизнь как нор­мальный человеческий быт.

Вот одна женщина в драном, но шелковом платье, очевидно была еще недавно богатой, по­казывает соседке, как она натянула на веревку свою шаль. И очень довольна, что так хорошо все устроила. Вот если бы только шаль на одну чет­верть (показывает много раз ладонью, сколько именно надо), да, ровно на одну четверть была по­длиннее, так совсем бы закрывала их палатку.

Вот только этой четверти и не хватает для пол­ного комфорта.

Да. Все познается сравнением. Соседка не может не завидовать. У нее только гирлянда чесноку защи­щает жилище от вампиров, заразы и посторонних взглядов.

# * *

Иду в город. Там уже бродят беспастушными ста­дами наши шилкинские пассажиры. Ищут знакомых, узнают насчет квартир, насчет цен и, главное, на­счет большевиков.

Тут впервые услышали мы слово «зеленые».

«Зеленые» были новые, не совсем понятные — из «белых» или из «красных» образовался этот новый цвет…

—  Они там. За Геленджиком,—показывали мам

на высокие белые горы с правой стороны бухты.

—  Они никого не трогают…

Как они там живут? Почему и от кого прячутся?

— К ним и офицеры уходят.

Унылыми серыми группами стоят на углах и перекрестках наши «шилкинцы» и уныло плетут ерунду.

—   Что, господа,— раздается деловитый бас.—Яс­

ное дело — надо ехать в Трапезунд.

—   В Трапе-зу-унд?

—   Ну конечно, господа. Там, говорят, масло

очень дешево.

—   Ни малейшего смысла. Через неделю, макси­

мум через две большевики уйдут, а отсюда нам все-

таки ближе двинуть домой.

Но любитель масла не сдавался.

—   Отлично, — говорит он.—Пусть через две не­

дели. Но лучше же эти две недели прожить приятно,

чем черт знает как.

—   Пока доберетесь, пока то да се… Не успеем

мы вашим дешевым маслом и бутерброд намазать,

как придется выбираться.

—   Но куда же деваться?

В других группах говорили о тифе. Говорили, что весь город в панике. Люди мрут как мухи.

В аптеках продавали какие-то патентованные средства, мази, жидкости и даже ладанки, предохра­няющие от заразы.

Советовали туго завязывать концы рукавов во­круг руки, чтобы ничто не могло заползти.

Настроение в городе было унылое.

24

Да, Новороссийск был тогда очень унылым горо­дом.

Долго болтались мы из дома в дом, справлялись о квартирах. Все было занято, все комнаты и углы битком набиты.

Встретила даму с «Шилки», бывшую фрейлину.

— Мы сравнительно очень недурно устроились,—

сказала она.— Нашли комнату, хозяйка положила на

пол несколько матрацев. В общем нас там будет

одиннадцать человек, причем двое совсем маленьких

детей, так что их, собственно говоря, и считать не­

чего в смысле жилищной площади. Конечно, они, ве-

роятно, будут плакать, эти дети, но все-таки в об­щем это не хуже, чем на «Шилке», и вдобавок нам не угрожает качка.

Дама боялась качки больше всего на свете. Но «Шилку» упрекнуть было нельзя: нас покачало толь­ко один раз, и то немножко, несмотря на то, что я была в числе пассажиров. Дело в том, что до сих пор какая бы тихая погода ни была, достаточно бы­ло мне поставить ногу на пароход, чтобы началась качка.

И на каких только морях меня не качало! На Балтийском, на Каспийском, на Азовском, на Черном, на Белом, на Средиземном, на Мраморном, на Адриатическом… Да что говорить о морях! Даже на получасовом переходе из Сан-Женгольфа в Монтрё по Женевскому озеру поднялась такая качка, что все пассажиры заболели.

Это свойство мое вызывать бурю лично меня не особенно огорчает. Я люблю грозу на море и сильно от нее не страдаю. Но в средние века, пожалуй, за эту мою особенность меня очень серьезно сожгли бы на костре.

Помню, как раз пострадал не поверивший в мою силу орловский помещик.

Нужно мне было проехать из Севастополя в Ял­ту, и этот самый орловский помещик галантно вы­звался меня проводить, чтобы позаботиться обо мне во время пути. Я его сердечно поблагодарила, но со­чла долгом предупредить:

— Будет качка.

Помещик не поверил: море как зеркало, на небе ни облачка.

— Увидите! — мрачно сказала я, но он только по­

жал плечами. Погода дивная, да и к тому же он

всегда геройски переносит качку. Со мной, конечно,

придется повозиться, а за себя-то уж он отвечает.

— Ну что же, тем лучше.

Сели на пароход.

Все пассажиры радовались дивной погоде, но ка­питан неожиданно сказал:

— Идемте-ка скорей завтракать. Вот как обогигм

маяк, пожалуй, нас слегка покачает.

Я выразительно посмотрела на помещика,

— Ну что ж,—сказал он.—За себя личноя не

боюсь. А за вами я понаблюдаю.

За завтраком мой помещик совсем разошелся: да­вал всем советы, как нужно сидеть, и как нужно ле­жать, и о чем нужно думать, и как сосать лимон и жевать корку с солью, и упираться затылком, и стараться выгнуть спину, и чего-чего только не было.

Я даже удивилась, что такой сухопутный человек вдруг в таких морских делах оказывается совсем свой человек.

Пассажиры слушали его с интересом и уваже­нием. Спрашивали советов. Он охотно отвечал, тол­ково и подробно. Я, конечно, хотя и удивлялась, но слушала тоже очень внимательно. Уж кому-кому, а мне указаниями этого опытного человека прене­брегать не следовало.

Так как больше всего он подчеркивал, что при легкой качке следует держаться на палубе, то я сра­зу после завтрака и поднялась туда. Помещик после­довал за мною.

Капитан оказался прав: мы обошли маяк, и сразу пароход наш пошел верблюжьей походкой, ныряя носом и поднимая по очереди то правый, то левый борт.

Я весело разговаривала, держась за перила. Смо­трела на горизонт, где в сизых облаках поблескива­ла, еще далекая, молния, дышала влажным соленым ветром.

Но вот два-три моих вопроса остались без отве­та. Обернулась — пусто. Мой помещик скрылся. Что бы это значило? Немногие пассажиры, поднявшиеся со мной после завтрака, ушли тоже. И тут я почув­ствовала, что у меня сильно кружится голова.

Надо лечь.

Идти оказалось довольно трудно, и я кое-как спу­стилась по лестнице, держась двумя руками за пери­ла. Внизу в общей дамской каюте все места уже бы­ли заняты. Все пассажирки лежали.

Я разыскала пустой уголок и кое-как примости­лась, положив голову на чей-то чемодан.

Но куда же исчез мой помещик? Ведь выехал спе­циально, чтобы позаботиться обо мне в дороге. Вот бы теперь сбегал бы за лимоном или хоть достал бы подушку.

Лежу, удивляюсь, вспоминаю его советы и настав­

ления.

В эту большую каюту выходило шесть дверей из отдельных дамских каюток. Все эти каютки были за­няты, и я решила, что останусь там, где я была, и постараюсь заснуть.

И вдруг дверь распахивается и влетает мой помещик.

Без шляпы, вид дикий, глаза блуждают…

— Вы меня ищете? — крикнула я.—Я здесь!..

Но он не слышал. Он рванул дверь одной из каюток и всунул туда голову. Раздался дикий визг, какой-то козлиный рев, и дверь захлопнулась снова.

«Это он меня ищет!» — подумала я и закивала ему головой.

Но он не видел меня. Он кинулся ко второй каютке, опять рванул дверь и всунул голову. И сно­ва козлиный рев и дикий визг. Я даже разобрала виз­жащие слова:

— Что за безобразие!..

И опять он выскочил, и дверь захлопнулась. «Он думает, что я в одной из этих кают…»

— Николай Петрович! Я здесь!