Детство в Соломбале - Евгений Коковин

Жизнь в те времена была еще трудная. Но люди знали, что все страшное осталось позади, они видели обновление жизни и верили в будущее. Еще весной все женщины с нашей улицы начали работать на общих огородах за Соломбалой - копали грядки, сажали картошку, потом окучивали и пололи. Мы, ребята, тоже работали на огородах. Теперь, осенью, картофель первого урожая выкопали. Но нам уже ходить на огороды не приходилось: почти весь день мы проводили в школе и в учебных мастерских. Мать работала не только на огородах, кроме того, она шила по заказу завода для рабочих куртки из грубой материи, которая называлась чертовой кожей. Маме шел сорок второй год. Высокая, худощавая, она всегда казалась утомленной. И все-таки я никогда не видел ее дома сидящей без дела. Последнее время она нередко ходила с другими женщинами на какие-то делегатские собрания, но в субботние вечера неизменно зажигала у иконы лампадку. - Тетя Таня, - спросил однажды у моей матери Костя Чижов, - зачем у вас эта коптилка горит? Ведь бога нету... - Кто знает, есть или нету. Пусть горит, не мешает. Ты не смотри! Она, конечно, знала, что никакого бога нет, но у нее еще остались привычки старой жизни. И с этими привычками ей, видимо, было нелегко расстаться. Зная, что я поступаю в морскую школу, мать переживала и чувство гордости, и чувство тревоги. Ее муж и ее отец, ее братья и ее племянники были моряками. Кем же еще мог быть ее сын, если не моряком? Но жизнь матери проходила в постоянной мучительной тревоге. В детстве и юности она ждала из плавания своего отца. Потом она вышла замуж за моряка, и по прежнему, когда мой отец уходил в рейс, ее сердце не имело покоя. Несколько лег назад отец погиб. Сгладилась ли в ее душе эта тяжелая утрата? А вот пройдет год-другой, и в море, в длительные рейсы, - а для матери моряка они кажутся особенно длительными, - уйдет сын. И снова в томительном терпении она будет ожидать сына, как прежде ожидала отца и мужа. Дедушка успокаивал маму: - Теперь плавать не то, что в прежнее время. Из порта вышли - и в пароходстве уже знают об этом, едва двадцать миль прошли - и опять сообщают, курс такой-то, все живы-здоровы, кланяйтесь деточкам, капитан обедает, ест рисовую кашу с молочком, потом будет кофий пить... А бывало уйдешь в рейс, так о тебе дома ничего и не знают, пока не вернешься. Теперь в море погибнуть - надо еще мозгами пораскинуть... Дед Максимыч, конечно, шутит, преувеличивает. Но ведь надо же мою мать как-нибудь успокоить. А то, что его внук Димка станет тоже моряком, как он сам и как его сыновья, - это ему по душе. Раньше тихими летними вечерами мать обычно сидела у окна, починяя мою или отцовскую одежду. Она ожидала из рейса отца. И когда он появлялся, она бросала шитье, улыбалась какой-то совсем новой, светлой и тихой улыбкой и подходила к нему. Отец, почему-то всегда смущенный, обнимал ее и коротко спрашивал "Ну как?" Потом мать принималась хлопотать об ужине. В первый день, возвращаясь из школы, я еще с улицы увидел у окна маму. Она сидела и что-то шила Она тоже увидела меня и встала. И улыбнулась той светлой улыбкой, которая запомнилась мне со времен отца. Не означала ли эта улыбка, что в моей мальчишеской жизни наступила новая пора?..

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ СВОИМИ РУКАМИ

В учебной мастерской на стене висел огромный фанерный щит. На щите были укреплены изделия тех ребят, которые учились уже второй год. Поблескивали отполированными гранями слесарные ручники, различных размеров клуппы с плашками для нарезания резьбы, ручные тисочки, угольники, плоскогубцы и круглогубцы. Нам никак не верилось, что такие замечательные вещи изготовлены нашими соломбальскими мальчишками, которые еще год назад лазили по заборам, играли в "чижика" и не смогли бы сказать, для чего служит кронциркуль. Но вот прошел месяц, и Василий Кондратьевич уже многому научил нас в слесарном деле. Мы прорубали крейцмейселем канавки в железе и чугуие, выравнивали напильниками поверхности, действовали ножовками, дрелями и шаберами. Все ребята спешили поскорее закончить одну работу, чтобы получить очередную, более сложную. Костя был в числе первых - он уже опилил поковку болта, нарезал его и теперь делал для этого же болта гайку. Мы с Илько застряли на просверливании отверстий. Просверлить ручной дрелью десять отверстий в толстой чугунной плитке - это была для нас нелегкая и очень длительная работа. Гриша Осокин отстал даже от нас. И вдруг произошло невероятное. Накануне Гриша начал также сверлить отверстия в чугунной плитке. Часа полтора перед окончанием работы он яростно крутил рукоятку дрели, но дело у него двигалось плохо. Он не просверлил и одного отверстия. На другой день Гриша снова принялся усердно трудиться. Вдруг он спросил у меня: - Много еще осталось? - Скоро восьмую досверлю. - А я уже закончил все десять. - Не ври! - не поверил я. Гриша подошел ко мне и показал свою плитку. В ней действительно были просверлены насквозь десять отверстий. Я усомнился: - Это не твоя плитка. - Ну да, не моя! Видишь, номер мой. На изделии каждого ученика выбивался личный номер. На плитке, которую показал мне Гриша, стоял его номер - "19". - Что-то очень быстро, - удивился я. - Когда ты успел? - Вот сумей-ка! - Он усмехнулся и пошел сдавать работу мастеру. - Осокин нас опередил, - сказал я Илько. Илько продолжал сосредоточенно работать и ничего не ответил. "Нужно торопиться", - подумал я. Мельчайшие, словно пыль, серые опилки чугуна сыпались из-под сверла на губки тисков. Рукоятка проворачивалась с трудом. Когда, по моим расчетам, сверло уже должно было выйти с обратной стороны плитки, неожиданно что-то хрустнуло. У меня помутилось в глазах. Отдернув дрель, я увидел кончик сверла, торчащий в плитке. Другой кончик оставался в дрели. Сломал! Я положил дрель на верстак и огляделся. Все ребята работали, мастера поблизости не было. Кажется, никто не заметил этого неприятного происшествия. Но что же делать? Не следовало торопиться и сильно нажимать на дрель. Если бы где-нибудь достать сверло такого же размера! Я попытался вытащить обломок сверла из плитки, но тщетно. Стальной стерженек со спиральными вырезами словно врос в чугун. В этот момент к моим тискам подошел Илько. Он хотел что-то спросить, но заметил поломанное сверло и встревоженно взглянул на меня: - Сломал? - Ну да, только молчи. Попадет мне теперь! Что делать? - Не горюй, Дима, - участливо заметил Илько. - Давай скажем Косте. Мы позвали Костю на совещание. Но чем он мог мне помочь? Костя наморщил лоб, ничего не придумал и сказал: - Нужно показать мастеру. - Заругается. - Верно, - подтвердил Илько, - покажи мастеру. Ведь не нарочно же ты сломал! Иди, Дима, не бойся. Хочешь, я с тобой пойду? - Нет, лучше я один. С душевным трепетом и дрожью в коленях подошел я к конторке, где сидел Василий Кондратьевич. В дверях я столкнулся с Гришей Осокиным. Он был сумрачен и не сказал мне ни слова. - Василий Кондратьевич, - боязливо начал я, едва переступив порог, - у меня несчастье случилось... - Что такое? - Мастер отодвинул журнал посещаемости, который он заполнял. - Вот видите... сверло сломалось... Я подал ему плитку с застрявшим кончиком сверла. Мастер осмотрел обломок и сказал: - Пленка, с трещинкой сверло было. А ты перепугался небось? - Перепугался, - признался я. - Ты тут не виноват. С браком сверло было. Вот возьми другое, только осторожнее сверли, равномерно и не пережимай. И хороший инструмент нарушить можно, если без осторожности. Мастер зажал мою плитку в маленькие тиски, достал какую-то рогульку и без особого труда вывернул из плитки обломок. С чувством облегчения вернулся я к своим тискам и торжественно показал Косте и Илько новое сверло. - А Гриша все снова сверлит, - сообщил Костя. - Мастер здорово рассердился на него. Секрет быстрой сверловки Гриши раскрылся очень просто. Мастер взглянул в отверстие плитки на свет и строго спросил: - Где сверлил? На каком станке? Гриша начал было уверять, что все отверстия он просверлил сам ручной дрелью. Мастер посмотрел на него долгим укоризненным взглядом: - Тут просверлено на станке, по отверстию видно. Ты что же, Осокин, сюда пришел учиться или обманом заниматься? Гриша не выдержал и во всем сознался. Оказывается, накануне вечером он положил плитку в карман и унес ее домой. Утром, пока мы были в школе на уроках, Гришин брат, работавший в механическом цехе лесопильного завода, за несколько минут просверлил в плитке десять отверстий на сверлильном станке. В перерыв он передал плитку Грише. Оказывается, это же самое Осокин предлагал сделать и Илько. Однако Илько честно отказался. "Я сам просверлю, - сказал он. - Мне научиться надо. И тебе не нужно делать на станке, это неверно". Но Гриша не стал слушать Илько. Перед окончанием работы Василий Кондрдтьевич созвал всех ребят нашей группы. Он рассказал о мальчике, который десяти лет пошел на завод в ученье. Ученье заключалось в том, что парнишка подметал цех, убирал от станков стружки и таскал тяжелые поковки. Три года ему не разрешали к инструменту даже прикасаться. А однажды, когда он попробовал ножовкой отпилить кусочек от железного стержня, мастер цеха надавал ему подзатыльников. - Этот парнишка был я, - сказал Василий Кондратьевич с горечью. - Так нас в старое время учили. Потом он рассказал об одном ученике, не назвав фамилии, который сегодня хотел обманом опередить товарищей и получить хорошую отметку. - Кто это? Кто? - спрашивали ребята. Гриша Осокин стоял, потупив глаза. Было видно, что он тяжело переживает свой поступок. За обман начальник школы на первый раз объявил Осокину выговор. При этом он сказал: - Твой старший брат, видимо, не очень любит тебя, если не хочет, чтобы ты сам учился хорошо и терпеливо работал. Вскоре история с Гришкиной плиткой почти забылась. С каждым днем все шире и многообразнее открывался для нас мир мастерства. С каждым днем, с каждым часом жизнь становилась интереснее. Мы, мальчишки, вчерашние голубятники и ветрогоны, познавали основу основ жизни, самое прекрасное на земле - труд. Василий Кондратьевич вручил мне железный, откованный в кузнице болт с круглой головкой. Это была первая настоящая работа. Ведь все, что я делал до сих пор, в дело не шло. Просто меня учили пользоваться инструментом. Плитки, шпильки, куски железа, мною обрубленные, опиленные, отшлифованные и просверленные, ни на что не годились. Болты с гайками - это был заказ, полученный морской школой от какого-то предприятия. Пусть ребята с нашей улицы, которые не учатся в морской школе, думают, что обработать болт - работа пустяковая. Пусть они так думают! А сумеют ли они сделать разметку шестигранника на круглой головке болта? Им и в голову не придет забелить головку мелом, чуть смоченным водой. Они вряд ли догадаются воспользоваться циркулем и кернером - специальным инструментом для пробивания точек на металле. Головку нужно опилить так, чтобы мастер, проверяя ее шестигранник с помощью тупого стодвадцатиградусного угольника, не заметил ни малейшего просвета. Потом мастер возьмет кронциркуль и проверит, одинаковы ли размеры между всеми противоположными гранями. После этого можно обрабатывать шпильку болта - опиливать, шлифовать, нарезать резьбу. Признаться, все это не очень уж сложно. Но все-таки радостно сознавать, что вот этот первый, тобою обработанный болт с гайкой пойдет в дело, к какому-то механизму. В то же время с ним жалко расставаться - такой он хорошенький, тяжеленький, блестящий и, главное, сделанный своими руками. Гриша Осокин и Илько одновременно со мной закончили обработку болтов. Гриша ходил довольный, ожидая очереди к мастеру и размахивая листком-заданием, где должны были появиться отметки по графам: точность, срочность, чистота. - Точность, срочность, чис-то-та, - повторял Гриша. - Точность, срочность, чис-то-та! Впереди нас ждали более сложные задания по учебной программе изготовление самых разнообразных инструментов. Позднее по этим работам мы вспоминали все другие события, происходившие в жизни морской школы.