Детство в Соломбале - Евгений Коковин

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ "ВЛАДИМИР" ИЛИ "ЭДУАРД"?

Все ребята в школе любили Илько, старались с ним дружить и помогать ему. Наша группа гордилась тем, что у нас учится мальчик, который жил в тундре, умеет управлять оленьими упряжками и говорить на не понятном для нас языке. Еще в первые дни учебы однажды Валька Толстиков, задира и драчун, выхватил у Илько из рук напильник. - Это мой напильник, - сказал Илько. - Отдай! - Ты его у меня из ящика стащил! - крикнул Валька и побежал. Илько стоял у своих тисков и не знал, что делать. Обида сжала ему горло он никогда не брал чужого. Все это произошло на глазах у Кости Чижова. Не сказав Илько ни слова, он подошел к Вальке Толстикову: - А ну-ка, дай сюда напильник! - Какой еще напильник? - с усмешкой спросил Валька. - Который ты у Илько взял. - Это мой, иди ты подальше! Костя покраснел от волнения и схватил Вальку за плечо. Тот рванулся, но Костя держал его крепко. - Добром говорю: отдай! А то плохо будет! - А где мой напильник? - Вот и ищи свой, а нечего у Илько отбирать, - Костя отпустил Вальку и взял напильник. Ребята уже окружили поссорившихся. - И запомни, - сказал негромко Костя, - кто обидит Илько, будет иметь дело со мной. - И со мной, - сказал я. - И со мной, - повторил Гриша Осокин. - Напрасно ты, Чижов, ему бока не намял! - крикнул кто-то из ребят. Костя неторопливо пошел к своему рабочему месту. - Подумаешь, - зло усмехнулся Валька Толстиков, - из-за какого-то самоедского тюленя... Костя услышал эти слова и обернулся. Он быстро подскочил к Вальке и замахнулся: - Повтори, что ты сказал! Толстиков струхнул и, не видя поддержки среди ребят, молчал. - Ох, - сказал Костя, опуская кулак, - или дурак ты, Валька, или гад... Это был первый и последний случай, когда пришлось за Илько заступиться. Вскоре Толстиков помирился с ним и сказал: - Ты не сердись на меня, Илько. - Я и не сержусь! - Илько дружески улыбнулся и махнул рукой: мол, бывает, ничего. Илько жил со всеми дружно, учился старательно и успешно. Отставал он лишь по русскому языку. Но все мы старались помогать ему. Он часто вспоминал русского художника Петра Петровича, который так много доброго сделал для маленького ненца. Было горько и обидно, что Петр Петрович не дожил до той светлой жизни, о которой он мечтал, за которую боролся и в которую теперь вместе с нами полноправно вступил его воспитанник из далекой тундры. Работая у тисков, Илько напевал. Песня была однотонная, тихая, как шуршание напильника, а может быть, как шелест снежного наста, встревоженного полозьями легких нарт. Мои тиски были рядом, и я часто прислушивался к песне Илько. Песня состояла из русских и ненецких слов, но я хорошо улавливал ее смысл. Илько пел о дружной жизни русских и ненцев, о силе той дружбы, которую не смогут победить ни ветры, ни морозы, ни шаманы, ни чужеземные люди. Но чаще в своих песнях Илько мечтал. Он пел о том, что над тундрой поднимается новое солнце, что его народ будет жить счастливо и весело, не зная нужды и болезней. Он пел о том, как поедет в самое большое стойбище в Москву, увидит там Ленина и нарисует его большой портрет. Он привезет портрет в тундру, покажет своему народу и скажет: "Это Ленин, большой человек, который заботится о ненцах, посылает в тундру учителей и докторов. Учитесь у него жизни!" Весной Илько затосковал. Он знал, что скоро из Архангельска пойдет первый пароход на Печору. Его снова потянуло в родные края, на поросшие оленьим мхом ягелем просторы, где бледное солнце, уже не скатываясь к горизонту, день и ночь ходит по кругу над тундрой. В школу на уроки мы теперь не ходили, но продолжали работать в мастерской. Постепенно ребята заканчивали курс слесарного и токарного дела, переходили в кузницу - учились ковать, потом учились паять оловом и медью, рубить заклепки и клепать толстые листы котельного железа. Все это должен уметь делать каждый корабельный машинист и механик. Вечерами ученики нашей группы приходили во двор морской школы и помогали Василию Кондратьевичу ремонтировать моторную лодку. Мастер на все руки, Василий Кондратьевич был знатоком двигателей внутреннего сгорания. Из всевозможного старья он собрал мотор и установил его на шлюпке, подаренной школе морским пароходством. Наконец ремонт моторной лодки был закончен, и мы собрались, чтобы спустить ее на воду. На катках мы без труда подтащили катерок к речке Соломбалке и осторожно столкнули с берега. Василий Кондратьевич запустил двигатель. Ребят было много, и понятно, что всем хотелось прокатиться на моторке. - Придется в две очереди, - решил мастер. Косте, Илько и мне удалось забраться в моторную лодку в числе первых. Оглушительно выхлопывая газ, катерок двинулся по речке. Чуть заметные волны раскатывались за кормой. Вскоре выхлопы смягчились, двигатель стал часто и размеренно постукивать. Василий Кондратьевич удовлетворенно вздохнул и сказал: - Хорошо... Как швейная строчит! Катерок вышел из устья Соломбалки на широкий простор Северной Двины. Здесь легко дышалось. Слабый ветер приносил издалека волнующие воображение запахи смолы и морских водорослей. Фарватером прошел буксирный пароход "Бревенник". Крутая волна высоко подняла наш катерок и бережно опустила. В груди появилось знакомое ощущение невесомости. Перестук мотора над рекой звучал особенно отчетливо. У причалов стояли пароходы и пароходики. Над их трубами, перемешиваясь, вились прозрачные струйки дыма и пара. Вдруг на одном из пароходов звонко и весело ударили склянки. И моментально мелодичные, легкие в вечерней тишине, словно мячики, металлические звуки побежали по всем кораблям. - Восемь часов, - сказал я. - Да, смена вахт, - подтвердил Василий Кондратьевич. - Скоро они будут звонить и для вас. - Еще не скоро, - Костя вздохнул. - Через год. Катер шел вниз по реке. Остались справа на набережной окраинные дома Соломбалы. Впереди возвышались штабеля досок на лесной бирже. Издали лесная биржа походила на уменьшенный в масштабе город небоскребов. У причала грузились досками морские транспортеры-лесовозы. Не рейде, нацелив в небо стрелы лебедок, неподвижно замерли два парохода. Вода лениво колыхалась у бортов, отражая в глубине перевернутые неясные, дрожащие очертания корпусов. - Иностранцы, - разглядывая кормовые флаги, говорили ребята. - Один норвежец, другой - англичанин. Я почему-то невольно взглянул на Илько. Он сидел на кормовой банке, рядом с мастером, и глаза его, устремленные на иностранный пароход, казалось, остекленели. Что застыло в его глазах: удивление, горечь или ненависть? Вероятно, он вспомнил страшные дни, пережитые на пароходе, в неволе у американских офицеров. Василий Кондратьевич круто развернул катер в обратную сторону. Илько на мгновение ухватился за его руку: - Подождите... Мастер с недоумением посмотрел на Илько: - Что такое? - Нет, ничего... я так... Илько отвернулся и стал смотреть в противоположную сторону. Потом он вновь повернул голову и долгим, запоминающим взором окинул рейд, где стоял английский пароход с широкой двухполосной маркой на трубе. Пока катер шел по Северной Двине и потом по Соломбалке, Илько молчал в непонятном раздумье. На берегу он отвел меня в сторону и сказал: - Дима, мне нужно лодку. - Какую лодку? - Вашу "Молнию". - Зачем? - Нужно поехать к английскому пароходу. - А чего ты там забыл? - Это, кажется, тот пароход, "Владимир". Он не английский... - Как не английский? - не понял я. - На нем самый настоящий английский флаг. - Не английский, - повторил Илько. - Это украденный у русских пароход. Меня везли на нем из Печоры. Только он теперь перекрашен. Я оторопел. Мне было известно, что англичане и американцы увели с Севера несколько русских пароходов. - Не может быть, Илько! Ты, наверно, спутал. - Не знаю. Нужно поехать и посмотреть получше. Мы подозвали Костю и рассказали ему о подозрении Илько. - Поедемте сейчас, - решил Костя, но тут же передумал. - А если Илько ошибся?.. Кому-нибудь взрослому бы сказать... - Николаю Ивановичу, - предложил я. - Или твоему отцу... - Отца дома нету, он до завтрашнего дня в затон уехал. А Николая Ивановича где сейчас искать? В город нужно идти. За это время "англичанин" и уйти может. - А если Матвееву? - спросил Илько. - Матвеев много лет плавал на "Владимире", он "Владимир" хорошо знает. - Вот это правильно! - обрадованно вскричал Костя. - Если это "Владимир", Матвеев в один миг его узнает. Хороший моряк свое судно по гудку и по дыму даже узнает. - По дыму не узнает. Дым у всех пароходов одинаковый, - возразил я. - Да ладно, Димка, тебе бы только спорить! Тут не дым, а весь пароход будет на виду. А уж по виду-то Матвеев сразу скажет... Вот что. Ты, Дима, беги и приведи сюда "Молнию". А мы с Илько побежим за Матвеевым. Потом как ни в чем не бывало проплывем около парохода и посмотрим! - Мне нужно взять тетрадку Петра Петрыча, - сказал Илько. - Там есть "Владимир", я его рисовал. - Ладно, - согласился Костя, - иди за тетрадкой. На речке опять застучал мотор - Василий Кондратьевич, как обещал, повез вторую группу ребят на Северную Двину. Илько отправился в общежитие за тетрадкой, Костя - к Матвееву, а я, взволнованный необычайным сообщением, помчался по набережной Соломбалки к нашей улице, где на речке стояла старая, заслуженная "Молния". Десяти минут мне было достаточно, чтобы взять весла и уключины, забраться в шлюпку и отчалить. Илько тоже не задержался, он уже ждал на берегу у старого моста. А Кости и Матвеева все еще не было. Мы волновались. Оставаясь в шлюпке, я то и дело привставал и всматривался вдаль. Наконец я не выдержал и выскочил на пристань. И увидел их: Матвеев шел спокойно и молча слушал Костю, а тот, забегая вперед, возбужденно рассказывал. Спустя минуты две наша "Молния" двинулась в путь. - Товарищ Матвеев, а вы сможете узнать, если это взаправду тот пароход? спрашивал Костя, с силой нажимая на весла. - "Владимира" своего не узнаю? Да я его из тысячи других таких же коробок узнаю! Плохой моряк, раз он свое судно с другим спутает. - А если не "Владимир"? На этот мой вопрос никто не ответил. В устье речки нам встретился школьный катер. - Куда вы так поздно, труженики? - спросил удивленно Василий Кондратьевич. - Покататься, - уклончиво ответил Костя. По течению мы быстро спустились вниз по Северной Двине до стоявших на рейде иностранных пароходов. На реке уже было по-вечернему прохладно. Низкий левый берег скрылся за мутно-белой пеленой росы. - Это "Владимир", это он! - повторял взволнованно Илько. - Я несколько раз его рисовал. Дядя Матвеев, неужели вы не узнаете? Матвеев молчал и хмурился. Поравнявшись с пароходом под английским флагом, мы на значительном расстоянии стали рассматривать его. Потом мы смотрели на рисунки в тетради Илько. Сходство по очертаниям было полное. А Матвеев продолжал молчать, хотя мы поминутно задавали ему вопросы. - Это он, - опять сказал Илько. - Я не мог ошибиться, потому что пять раз рисовал "Владимира". Вот каюта на корме, тут меня привязывали на цепочку... Костя, еще ближе!.. Смотрите, вон вмятина на борту. Видите? Это "Владимира" случайно ударил другой пароход, когда мы уходили из Печоры. Сильный был удар, я тогда даже свалился и набил себе на лбу шишку... Костя направил "Молнию" к пароходу, и мы общими усилиями прочитали на носу его название, написанное по-английски: "Эдуард". - Не волнуйтесь, ребята, - сказал наконец Матвеев к общей нашей радости. Илько прав, это никакой не "Эдуард", это "Владимир". Я его узнал сразу же, как увидел. Только молчок, никому ни слова. Поняли? Я сейчас поеду в город. Илько поедет со мной. Итак, Илько был прав. Англичане, уведя "Владимира" с грузом леса и пушнины, перекрасили его, поставили на трубе марку английской пароходной компании и дали новое название. Разумеется, все требовалось еще раз проверить. Но это было уже не наше дело. Оставалось только сообщить о необычайном открытии нашему старому другу Николаю Ивановичу. А Николай Иванович, конечно, знает, кто во всей этой истории должен разобраться.