Чрезвычайные происшествия на советском флоте - Николай Черкашин

Механик капитан 2-го ранга Бабенко до последней минуты спрашивал меня: «Где корабли? Где корабли?..»

У капитана-лейтенанта Богданова часы шли, и все спрашивали, сколько там до восемнадцати осталось? А он подбадривал: «Ребятки, потерпите немного, пять минут осталось». И так с добрых полчаса у него всё ещё «пять минут» оставалось. Поддерживали нас, пока были живы, старпом, капитан 2-го ранга Аванесов, начпо Буркулаков… Все верили, что нас не оставят, не бросят.

А потом вдруг под нами что-то взорвалось. Тряхнуло так — решили, плот лопнул. Осмотрелись — всё в порядке. Ну и чтобы всякую панику пресечь, запели «Варяга».

А командир БЧ-4 (связи) капитан 3-го ранга Володин до последних минут жизни всё повторял: «Ребята, я сам был на связи, я сам слышал, как лётчики передали: „Корабли идут на помощь“. И когда самолёты стали стрелять ракетками, мы поняли — помощь близка, на нас наводят суда, надо продержаться во что бы то ни стало. И мы держались».

Капитан медслужбы А. Заяц:

— Где-то за полчаса до гибели лодки я спустился вниз, зашёл к себе, взял фото дочери и сына. Хотел забрать и книги, что прихватил из дома, — «Гойя», «Рассказы о Пушкине» Тынянова, но оставил на полке. Подумал, что здесь они будут целее, чем на плавбазе. Я не сомневался, что нас поведут домой на буксире. На всякий случай попрощался с каютой, погасил свет. Поднялся наверх и увидел, как глубоко ушла корма в воду. Раньше как-то не смотрел в ту сторону — головы было не поднять, а тут — сердце ёкнуло.

Больные мои спрашивают: «Ну, как там?» Я их успокаивал: «Нормально». Подошёл к Волкову, командиру электротехнической группы, поправил повязки, тихо спросил: «Коля, как ты думаешь, продержимся?» Он мне так же тихо: «Слишком быстро нарастает дифферент…» Я поднялся чуть повыше, вижу — корма на глазах уходит в воду, и нет никакой силы, чтобы удержать, остановить её гибельное погружение. Тут стали спускать плотики. Я — к Коляде:

— Борис Григорьевич, больных надо в первую очередь.

— Да, конечно.

Я ждал, что плотик вот-вот появится по правому борту. А его всё нет и нет. Я перешёл на левый борт. Капитан 3-го ранга Манякин, комдив движения, рванул за пусковой линь, раздался хлопок, и плотик стал надуваться. Его мгновенно перевернуло. Все, кто стоял рядом, и Коляда, и Григорян, общими усилиями пытались вернуть его в нормальное положение. Одной рукой держались за леер ограждения рубки, другой рвали линь, когда волна подбрасывала плот. Четыре попытки не удались, плот был слишком тяжёл, пятая, самая сильная волна, и вовсе перекинула плот через надстройку на другой борт. Только тут я заметил, что стою в воде, рубка быстро погружается, лодка становится почти торчком. Крики. Шоковое состояние. Оторопь берёт, когда посреди моря твердь уходит из-под ног. Все ринулись вплавь. Неразбериха, толкотня. Ближайшая к лодке сторона плота была тут же облеплена. Я плыл в фуфайке и чехле от «канадки». Натыкался на кого-то, на меня натыкались, мешали друг другу. Плавать умели почти все, кроме старшего мичмана Еленика (он пошёл на дно сразу, ни за кого не цепляясь, без криков о помощи), матросов Головченко и Михалёва.

Отчётливо помню мысль: «Боже, какая нелепая смерть! Неужели и мне так придётся?!» Перед глазами встали мама, дети. «Что маме скажут? Где могила сына?!» И тут всё внутри поднялось, волна жизни такая накатила, откуда силы взялись — вцепился рукой в леер плотика, а рядом Игорь Калинин вскарабкался, влез сам и других стал втаскивать. Там, на плоту, собралось человек тридцать, а то и больше. Я смотрел на них, как на счастливцев, которым дарована жизнь… Во-первых, как врач знал, что в этой воде минут через двадцать наступит холодовой шок и остановится сердце, во-вторых, силы и без того уже меня покидали. На плот мне не забраться… Рядом мой бывший пациент, обгоревший лейтенант Шостак, налегке, без одежды, залез на плот. Прошу его:

— Саша, дай руку.

Он спустил ногу, в неё я и вцепился. Кто-то крикнул:

— На плотик больше не влезать! Иначе все потонем.

И, кажется, мичман Каданцев, у него голос громкий, чётко скомандовал:

— Разберитесь вокруг плотика!

Все расположились более-менее равномерно, и плотик выровнялся. Но волны накрывали нас с головой. Манякин захлебнулся прямо на плоту. Я почувствовал, что мне мешают брюки, скинул их. Потом, когда меня вытащили, то оказалось, что я в ботинках, но без трусов.

Минут 30–40 я держался за ноги Шостака. Потом мне удалось забросить на плотик и вторую руку. Вцепился намертво. Так меня и сняли.

Рыбаки приняли нас как родных. Оттирали всем, что содержало хоть толику спирта, — одеколоном, лосьонами, даже французский коньяк не пожалели.

Есть ли более жизнеутверждающее чтение, чем рассказы людей, переживших смерть? Пусть кому-нибудь вспомнятся в трудную минуту эти строки.

Фотография мичмана Юрия Анисимова, обнимающего своих троих, едва не осиротевших детей, обошла десятки газет… Его фамилия открывала список спасённых.

Мичман Ю.Н. Анисимов, техник гидроакустического комплекса:

— По тревоге я сразу же прибыл в первый (носовой) отсек Там уже были капитан-лейтенант Сперанский, мичманы Григорян и Кожанов. Мы с тревогой прислушивалась к командам, которые центральный пост давал в аварийные отсеки… Они неслись из динамика «лиственницы»… Больше всего боялись, что рванут аккумуляторные батареи. Дали и нам команду подготовить ВПЛ{3} к работе. Начали давать давление, а его нет… Потом пена пошла. Всплыли и сразу же заметили крен на левый борт… Всё водолазное имущество в отсеке было наготове. Если бы дали команду надеть, мы бы за пять минут одели друг друга.

Потом к нам постучал Калинин и сказал: «Ребята, одевайтесь потеплее и наверх выходите!»

Я взял два мешка с «секретами», потом ящик с документами на спину надел. Когда вылезал, услышал, как командир сказал: «Растёт дифферент на корму…» Вылез наверх, волной с меня ящик сбило. Ухватился за козырёк мостика. А когда вторая волна схлынула, увидел плот метрах в двадцати. Отпустил козырёк и поплыл прямо к нему. Володя Каданцев помог мне залезть. Там был такой прогиб, как яма, вот туда и плюхнулся. Но сильная волна смыла меня за борт. Так бы и унесло в море, но я ухватился за Калинина. Рядом из последних сил держался Сперанский. Очередная волна ударила, и он так откинулся, и всё… Смыло его… И как Волкова смыло, я тоже видел. Умирали все молча. Никто не кричал, не прощался… Очень тяжело было смотреть, когда на твоих глазах… И ничем не можешь помочь… Сам старался двигаться, чувствовал себя плохо. Всё время думал о детях, трое их у меня. Как подумаю о них, так сил прибавляется… Потом услышал: «Шлюпка! Шлюпка!» Легче стало и морально, и физически. И даже потеплело как-то. Судно я не видел. Оно сзади было… Со шлюпки кинули конец, и все быстро за него ухватились. Я одного помог поднять, второго. Почти последний с плота и снялся… Дальше что было, не помню почти. Открою глаза, смотрю — плывём. Глаза закрываю и снова ничего не помню. Пришёл в себя в каюте. Мне стакан спирта, разведённого с вареньем, дают. Я спрашиваю: «Что это?» А мне: «Пей, не спрашивай!» Потом кто-то спросил: «Щекотки боишься?» Я говорю: «Нет. У меня ноги и живот замёрзли». И они давай меня растирать. Очень хорошо растирали…

Оклемался. В парную, душ сходил. Прилёг, но никакого сна. Примерно через час куртку надел, нас вообще очень тепло одели, бельё водолазное выдали, свитеры, и вышел на верхнюю палубу. Там погибшие лежали. К тому времени всех уже наверх вынесли. На каждого смотрел и многих не узнавал. Все почти опухшие…

Капитан-лейтенант Виталий Грегулев, начальник химической службы. Рассказывал, чуть заикаясь, видимо, до сих пор не веря в своё спасение.

— В ночь на 7 апреля я дежурил. Проверял радиационную обстановку. Всё было в норме.

По сигналу аварийной тревоги сразу же перекрыл подачу кислорода во все отсеки. В кормовых — необитаемых — отсеках было процентов 20, а в жилых — 23. Система поглотителя окиси углерода вышла из строя.

В третьем отсеке, в штурманской выгородке, мы с мичманом Черниковым развернули пост переснаряжения изолирующих противогазов — «ИПов». Все аварийные партии уходили со свежими «ИПами». Кстати, они и ПДУ показали себя хорошо в отличие от шланговой дыхательной системы. Задумано хорошо, а исполнение… В ПДУ, рассчитанном на 10 минут, я бегал час.

Мичман Черников (позже погиб во всплывающей спасательной камере) действовал чётко и хладнокровно. Я не раз поминал добрым словом наших флагманских химиков Жука и Журавлёва — их школа.

Стали убирать отработанные ПДУ. Черников мне говорит. «Сейчас плавбаза подойдёт, но я, наверное, здесь останусь». Мы и предполагать не могли, что лодка не выдержит, начнёт тонуть… Тут прибегает Каданцев: «Вода в четвёртом!»