Дневник нарколога - Александр Крыласов

— Я в тюрьму не хочу, — задумчиво протянул Гейне и опять сыпанул торф в яму.

— А придется. Придется срок помотать, — задребезжал Гусельников.

— Ты думаешь, ты в окопе? — проронил Гейне. — Не-е-ет, ты в могиле.

— Я тебя в каземате сгною, я тебя…

Гейне сапогом захватил огромное количество торфа и сбросил на Гнуса. Тот закашлялся, видимо, взвесь попала ему в рот. Квартирьеры беспомощно переглянулись, быть соучастником убийства никому не улыбалось.

— Андрюх, хорош, — Стотс наступил на сапог Композитору, — это уже не шутки.

— И вас всех заложу, — откашлялся и загнусил из шурфа Гусельников, — и как Стотс в костер патроны кидал, и как Зеленый анекдоты про Брежнева рассказывал, и как Бессонов квасил. У меня на всех на вас компромат имеется. Попомните меня…

— Вот ублюдок, — Гейне высвободил ногу и сбросил на Гнуса новую порцию почвы, — нужно его живьем закопать.

— Офонарел? — несколько квартирьеров попытались оттеснить Композитора от ямы.

— Я в тюрьму не сяду, — отбивался Гейне, не забывая сбрасывать землю с бруствера на Гусельникова, — он и на вас накапает.

— Не накапает, — Зеленый попытался взять ситуацию под контроль. — Гнус, если мы тебя вытащим, ты нас сдашь? Или не сдашь?

— Сдам, — торжественно пообещал Гусельников, — всех заложу. Вытаскивайте быстрей. У вас кишка тонка меня засыпать.

— Неужели? Говоришь, кишка тонка? — у Гейне внезапно сел голос. — А земелькой не угостишься?

Он стал сбрасывать двумя ногами почву в шурф, и через тридцать секунд Гнус взмолился.

— Андрюша, ты что? Я же пошутил. Ни на кого я не накапаю. Честное слово. Вытащите меня. Пожалуйста, — впервые настоящий ужас обуял окопника.

Гейне заглянул вниз. Гусельников судорожно барахтался в торфяной пыли, снаружи осталась одна голова с раззявленным ртом.

— Посмотри на небо, Гнус. Видишь ты его в последний раз, — Гейне сыпанул еще одну порцию грунта, и Гусельникова засыпало с головой.

Все невольно взглянули на ночное небо. Теперь луна напоминала жопу в потемках, звезды — шипы колючей проволоки, а окружающий ландшафт стал разительно похож на окрестности Колымы.

— Хватит базарить, — Гаврош подошел к яме, — я знаю, что делать. Нужно его вытащить.

— Он нас заложит, — покачал головой Гейне, — ему нельзя верить. Если мы его вытащим, нам не сдобровать.

— Тебе несдобровать и Зеленому, — уточнил чей-то голос, — остальные ни при чем. Мы не хотим, чтобы нас смыло в унитаз вместе с вами. Мы на мокруху не подписывались.

— Один за всех и все за одного, — напомнил Гейне.

— У меня с собой полковое знамя и фотоаппарат со вспышкой, — показал на свой рюкзак Гаврош, — он помочится на знамя, а мы сделаем снимок. Это будет страховка. Вытаскивайте его скорей, пока он не задохнулся.

Квартирьеры облегченно перевели дух и принялись откапывать Гнуса. Гусельников был обвалян в торфяной муке, как шницель. Панировка сыпалась с него струями, и он напоминал разрушенный замок из песка.

— Родненькие. Спасибо, родненькие, — надсадно кашлял и рыдал заживо погребенный.

Перед ним расстелили знамя, а Зеленый схватился за фотоаппарат.

— Мочись на знамя, Иуда, — Розенбаум отвесил Гусельникову пендаль.

— Не могу, — затрясся Гнус, — не получается.

— Не трынди, — авторитетно заметил Гаврош, — здоровые почки выдают свежую порцию мочи через каждые пятнадцать минут. А у тебя почки, как у кабана.

— Не могу.

— Ты издеваешься над нами? — Стотс засучил рукава. — В яму его.

— Сейчас, сейчас, — Гнус начал делать свое преступное деяние.

— Улыбочку, — Зеленый с разных ракурсов стал фотографировать писающего мальчика Гусельникова, — сейчас вылетит птичка. И не одна.

— Закончил? — деликатно поинтересовался Гейне. — А теперь бери стяг в руки, тебе его стирать.

— Варвар ты, Гнус, — расхохотался Зеленый, — я только политические анекдоты рассказывал, а ты на самое святое покусился. Вредитель.

Квартирьеры высоко оценили находчивость Гавроша.

— Надо же, дальновидный какой. И фотик взял, и знамя прихватил.

— Молодчага, Гаврош. Как это ты сообразил, чтобы он на знамя отлил?

— Я с Гнусярой в одной группе учусь, — пояснил Гаврош, — изучил его подлую натуру. Но здесь он сам себя превзошел.

— Армия, — ухмыльнулся в усы Гейне, — тут все как на ладони. Это на гражданке можно кем угодно прикидываться, а в полевых условиях дерьмо сразу вылезет.

Когда квартирьеры сели перекурить, уже совсем светало.

— Вы спросите меня, к эротике или порнографии относятся будущие снимки? — Зеленый покрутил фотоаппарат на шнурке и передразнил Гейне. — Нет, други мои. Нет, нет и еще раз нет. Это всего лишь этап воспитательного процесса. Но если честно, то только сейчас я до конца уяснил разницу между эротикой и порнографией. И знаете, в чем разница?

— Ну и в чем?

— В количестве отсиженных лет.

— И ты что, в натуре, его живьем бы закопал? — высказал вслух затаенную мысль Розенбаум, обращаясь к сержанту.

— Да его не жалко, — усмехнулся Гейне, — кого-нибудь из вас не хотелось в братскую могилу толкать.

— Не гони, — не поверил Гаврош.

— Вы клятву: «Один за всех и все за одного» давали? — Композитор обвел всех леденящим взглядом.

— Дава-а-али, — проблеяли квартирьеры.

— Тогда учитесь за базар отвечать, — Гейне кинул бычок под ноги, отутюжил его сапогом и пошел проверять, как Гнус стирает полковое знамя.

Подстава

Посвящается каналу НТВ

Федю Найденова в недобрый час осенило, как радикально лечить пристрастие к алкоголю, табаку и наркотикам. С тех пор он потерял покой и из беспечного, смешливого нарколога превратился в странное существо, размахивающее руками и доказывающее преимущество своего метода перед другими с пеной у рта. Теперь Федор передвигался по своей больнице исключительно короткими перебежками от одного оппонента к другому. Он хватал первого попавшегося врача за лацкан халата, заглядывал в глаза и устраивал прессинг:

— Но ведь правильно, что вся информация должна подаваться с телевизионного экрана? Внушаемость пациента при телевизионном просмотре возрастает в десять раз. В десять! Кардиология развивается, пульмонология шагает семимильными шагами, и только наркология топчется на месте.

— Это да… — мямлил стреноженный доктор, мечтая побыстрее свалить.

— Двадцать пятый кадр недаром запрещен во всем мире в рекламных и предвыборных компаниях, — Найденов смахивал со лба вдохновенную испарину, — а если на гипнотическую песнь еще лечебный шепот наложить… А если задействовать новейшие компьютерные технологии… А если показывать белые горячки, эпилептические припадки и печень умерших от цирроза… Общество анонимных алкоголиков и наркоманов — безнадежное старье, нужно записывать исповеди больных на диски и показывать другим пациентам. Внушаемость будет запредельной. Представляешь, по всей стране можно будет такие программы гонять. Нужен только медицинский кабинет, кресло, телевизор и медиаплеер. И обязательно дипломированный нарколог, прошедший специальную подготовку…

Коллега под благовидным предлогом прощался и убегал, а Найденов искал новую жертву. В больнице его прозвали «Двадцать пятым кадром» и лишний раз старались с ним не пересекаться. Возраст Феди приближался к тридцати, он был холост, горласт и на зависть активен — глобальные идеи будоражили его мозг. Он загорелся запатентовать свой метод, получить на него разрешение Минздрава и влезть в телевизор, чтобы открыть народу правду, а вот женитьбу и обзаведение хозяйством отложил на потом. Найденов вырос без родителей, погибших в авиакатастрофе, и воспитывался тетушкой, та его опекала, но бранила, что он не женится и не заводит детей.

— Лучше себе кроссовки купи или в отпуск сходи, — советовал заведующий его отделением Сергей Сергеевич Егоров, — что ты, самый умный, что ли? Давно уже до тебя все, что нужно, запатентовали. В Германии или Японии наверняка раньше тебя додумались 25-й кадр в наркологии использовать. На море бы лучше съездил или на даче покопался. Это ж надо, за семь лет ни разу в отпуску не был.

Егорову перевалило за пятьдесят, и больше всего Сергея Сергеевича волновало, приживутся ли саженцы на его дачном участке.

— Плюнь, — вторил Женька Шуршиков, врач-нарколог, ровесник Найденова, горбатящийся в соседнем отделении, — лучше пошли по бабам. Я таких телочек вчера на выставке снял, пальчики оближешь.

— Ты ходишь на выставки? — обомлел Егоров. — Что деется!

— Самое клевое место с девчонками знакомиться, — поделился секретом Шуршиков, — даже лучше, чем в метро.

Федя никого не слушал, он получил аж три патента и готовился апробировать свой метод перед решающим испытанием в НИИ наркологии.