Сочинения - Валерий Брюсов

Мертвый хлам изжитых столетий?

Иль незримо не скрещены радио,

Чтоб кричать о вселенской правде,

Над дворцами, что строил Палладио,

Над твоими стенами, Клавдий!

Не жужжат монопланы пропеллером,

Не гремят крылом цеппелины.

Над старым Ауэрбах-келлером,

Где пел дьявол под звон мандолины?

На дорогах, изогнутых змеями,

Авто не хохочут ли пьяно

Над застывшими в зное Помпеями,

Над черным сном Геркулана?

А там на просторе, гляньте-ка,

Вспенены китами ль пучины?

Под флотами стонет Атлантика,

Взрезают глубь субмарины!

<1920>

С тех пор как я долго в немом ожидании,

В тихом веселии,

Качался над пропастью смерти, —

Мне стали мучительны повествования

О невинной Офелии,

О честном Лаэрте,

И много таких же золотоволосых

Историй

О любви и о горе.

Волны у взморий

Стыдливо рокочут;

На зеленых откосах

Кузнечики сладко стрекочут;

Розы в стразовых росах

Влюбленным пророчат,

И та же луна

(О которой пела Ассирия),

«Царица сна»

(И лунатичек),

Льет с высоты

Свои древние, дряхлые чары

На круг неизменных привычек,

На новый, но старый,

Ах, старый по-прежнему свет.

Да, та же луна

Глядит с высоты,

Луна, о которой пела Ассирия,

Нет!

Иной красоты

Жажду в мире

Я.

<1920>

Снова сумрак леса зелен,

Солнце жгуче, ветер чист;

В яме, вдоль ее расселин,

Тянут травы тонкий лист.

Сквозь хвою недвижных елей

Полдень реет, как туман.

Вот он, царь земных веселий,

Древний бог, великий Пан!

Здравствуй, старый, мы знакомы,

Много раз я чтил тебя.

Вновь пришел, мечтой влекомый,

Веря, радуясь, любя.

Я ль не славил, в вещей песне,

Запах листьев, ширь полян, —

Жажду петь еще чудесней:

Милый Пан! я счастьем пьян.

Старый, мудрый, стародавний,

Ты поймешь ли в этот день,

Что восторг любви – державной,

Чем высоких сосен тень?

Что лишь в час, когда ликуем

Мы от новых страстных ран,

Сладко метить поцелуем

Шерсть твою, Великий Пан!

<1920>

Всадник в городе

Дух наших дней свое величество

Являл торжественно и зло:

Горело дерзко электричество

И в высоте, и сквозь стекло;

Людей несметное количество

По тротуарам вдоль текло;

Как звери, в мире не случайные,

Авто неслись – глаза в огне;

Рисуя сны необычайные,

Горели кино в вышине;

И за углом звонки трамвайные

Терялись в черной глубине.

И вот, как гость иного времени,

Красивый всадник врезан в свет;

Носки он твердо держит в стремени,

Изящно, но пестро одет:

Ботфорты, хлыст, берет на темени,

Былой охотничий жакет.

Как этот конь исполнен грации!

Его копыт как звучен звон!

Он весь подобен иллюстрации

К роману рыцарских времен.

Но как неверны декорации,

Восставшие со всех сторон.

Здесь, где шумит толпа столичная,

Полна всесилья своего,

Здесь, где, дымя, труба фабричная

Стоит – немое божество, —

Где стук машин – игра привычная,

Ты, выходец, искал чего!

Ты нарушаешь тон торжественный

Всей современности. Гляди:

Толпа, смеясь, на зов естественный,

Играя, мчится впереди.

Что ж! как кентавр, как миф божественный,

В былых преданьях пропади!

1920

В вагоне

Душно, тесно, в окна валит

Дымный жар, горячий дым,

Весь вагон дыханьем залит

Жарким, потным и живым.

За окном свершают сосны

Дикий танец круговой.

Дали яркостью несносны,

Солнце – уголь огневой.

Тело к телу, всем досадно,

Все, как мухи, к стеклам льнут,

Ветер бега ловят жадно,

Пыль воздушную жуют.

Лица к лицам, перебранка,

Грубость брани, визглый крик,

Чахлый облик полустанка,

В дым окутанный, возник.

Свет надежды; там, быть может,

Ковш воды, студен и чист!

Нет, напрасно не треножит

Паровоза машинист!

Прежний дым и грохот старый,

Духота, что раньше, та ж,

Караван в песках Сахары,

Быстро зыблемый мираж.

Все песок, пески, песчаник,

Путь ведет в песках, в песках.

Сон иль явь, ах, бедный странник,

Да хранит тебя Аллах!

1920

Болезнь

Демон сумрачной болезни

Сел на грудь мою и жмет.

Все бесплодней, бесполезней

Дней бесцветных долгий счет.

Ночью сумрак мучит думы,

Утром светы множат грусть,

За окном все гулы, шумы

Знаю, помню наизусть.

То, что прежде так страшило,

Стало близким и простым:

Скоро новая могила

Встанет – с именем моим.

Что ж! Порвать давно готов я

Жизни спутанную нить,

Кончив повесть, послесловья,

Всем понятного, не длить.

Только жаль, мне не дождаться

До конца тех бурь слепых,

Что гудят, летят, крутятся

Над судьбой племен земных.

Словно бывши на спектакле,

Пятый акт не досмотреть

И уйти… куда? – во мрак ли,

В свет ли яркий?.. Мысль, ответь!

1920

Возвращаясь

Возвращаясь, мечтать, что завтра,

В той комнате, где свалены книги,

Этих строк непризнанный автор

Опять будет длить повторенные миги

И, склоняясь у печки к остывающим трубам,

Следить, как полудетские губы

«Нет» неверно твердят,

Как лукавые веки упорно

Прикрывают наивно-обманный взгляд,

А около,

Из-под шапочки черной,

Вьются два маленьких локона.

Возвращаясь, мечтать, что снова

Завтра, под снежным дождем,

Как в повести старой,

Мы пройдем вдоль Страстного бульвара

Вдвоем,

Говоря о причудах маркиза де Сада,

Об том, что мудро таит Кама-Шутра,

Об чем исступленно кричал Захер-Мазах, —

И будет все равно – вечер, день или утро,

Так как вечность будет идти рядом,

Та вечность, где живы

Каждый лепет счастливый

И каждый вздох.

Возвращаясь, мечтать о простом,

Об том,

Что завтра, маленьким чудом,

Я снова буду, – я буду! —

Тем же и с ней же!

Смейся, февраль, колючий и свежий,

В лицо мне,

С насмешкой тверди о моем вчера!

Ничего не хочу я помнить!

В памяти, умирая, простерты

Все прежние дни и ночи,

И возле,

Окоченели и мертвы,

Все утра и все вечера.

Февраль! Чего ж ты хохочешь,

«А после?» твердя ледяным языком!

Что будет после,

Подумаем после об том.

14 февраля 1921

Дни для меня незамысловатые фокусы,

В них стройность математического уравнения.

Пусть звездятся по водам безжизненные лилий,

Но и ало пылают бесстыдные крокусы.

Лишь взвихренный атом космической пыли я,

Но тем не менее

Эти прожитые годы

(Точка в вечности вечной природы)

Так же полны значения,

Как f (x, у) = 0.

Богомольно сгибало страдание страсти,

К золотым островам уводили наркотики,

Гулы борьбы оглушали симфонией,

В безмерные дали

Провал разверзали,

Шелестя сцепленьями слов, библиотеки.

Но с горькой иронией,

Анализируя

Переменные мигов и лет,

Вижу, что миру я

Был кем-то назначен,

Как назначены эллипсы солнц и планет.

И когда, умиленным безумьем охвачен

Иль кротко покорен судьбе,

Я целую чье-то дрожащее веко,

Это – к формуле некой

Добавляю я «а» или «b».

26 февраля 1921

Еще раз, может быть, в последний,

Дороги выбор мне дарован,

На высях жизни, здесь, где воздух

Прозрачной ясностью окован,

Где жуть волшебной, заповедней,

Где часто на порфирных скалах

В сны без надежд проснуться – роздых

Склоняет путников усталых.

Высок бесстрастно купол синий,

Внизу, как змей извивы, тучи,

Под ними грива острых сосен,

Чу! водопад с соседней кручи…

Я ль не над миром, на вершине?

И ропщет ветер с лживой лаской;

Усни! Довольно зим и весен,

Путь завершен, стань вечной сказкой!

Не верю! Посох мой не сломан,

И тропы вьют к иным высотам,

Чрез новый лог, былых – огромней,

Где шумен пчел разлет по сотам,

Где легких птиц певучий гомон,

Где высь безмерней, даль бескрайней,

Где, может быть, припасть дано мне

К твоей, Любовь, предельной тайне!

28 февраля 1921

В священной бездне мглы архангел мне предстал,

В его зрачках сверкал карбункул и опал.

И вестник вечности сказал мне строго: «Следуй!»

Я встал и шел за ним. Все стало сродно бреду.

Мы понеслись, как вихрь, меж огненных светил,

Внизу, у ног, желтел водой священный Нил,

Где ныне барка Ра уже не гнет папирус;

Потом меж гибких пальм Ганг многоводный вырос

Но спал на берегу осмеянный факир;

Мелькнул тот кругозор, где буйный триумвир

Бежал от Августа, в бою палим любовью;

И арки, давшие мечту средневековью,

Веселье, что творил свободный Рафаэль,

Конкистадоров гром и вдохновенный хмель,

Маркиз нарядных сон, под звуки менуэта,

Когда была вся жизнь беспечностью одета;

Кровавый блеск, где был нож гильотин взнесен,