Сочинения - Валерий Брюсов

Но, под полинялым трипом,

Ох, скрипит, болит нутро!

Звуки, словно в стужу, дрогнут.

А старик, над старой согнут,

Вертит, вертит рукоять…

Эй, бедняк! чего стоять!

Все – кто в кино, кто на даче…

Или ты не ждешь подачи,

Нищий мейстер? – что пятак!

Только б стоном удлиненным

Жить в былом, в похороненном:

Плакать можно ведь и так!

1923

Германии

1923

Кошмар! Кошмар опять! Один из многих,

Историей являемых в бреду:

Сонм пауков, огромных, восьминогих,

Сосущих кровь близ мертвых клумб в саду.

Германия! Да, ты в былом повинна

За страшное, но – страшен твой расчет!

Раздавлена низринутой лавиной,

Ты знала казнь, вновь казнь, и казнь еще!

Нет ничего: ни стран – манить под тропик,

Ни стимеров – дробить в морях стекло,

Ни фоккеров – кричать, что век торопит,

Ни шахт, копивших уголь и тепло,

Ни золота, ни хлеба… Да! свидетель

Весь мир, как рок смеялся и казнил:

Твои богатства рвали все, а детям

Нет молока, и в школах нет чернил!

И тщетно те, кто зиждил это

Богатство, те, чей подвиг – труд,

Встают, чтоб мышцами атлета

Открыть блистанье лучших руд:

Им против – свой земляк-предатель,

Им против – звон чужих монет…

На Шпрее зажечься ль новой дате?

Мечтаешь: да! быть может: нет…

От Сен и Тибров до Миссурей

Следит строй мировых владык,

И, веря в помощь, твердо в Руре

Стоит француз, примкнув свой штык.

А те? – Веселятся и пляшут, ведь раны

Их бойни избытой – не им;

И золото, золото, – пряно, багряно, —

Поет им оркестром немым.

Им весело, весело, – золото в башни

Слагать, вить второй Вавилон.

Что день, их восторг удалей, бесшабашней:

Весь мир им достался в полон.

Там черный, там желтый, там парий, там кули:

Всех – в копи, к станкам, на завод!

«Недаром же в Руре штыки мы примкнули!» —

Поют, выводя свой гавот.

«Враг сломлен, мы вместе, теперь мы посмеем»,

«Нам власть над землей с этих пор!»

«Над толпами станем, пропляшем по змеям»,

«А в фасках фашистов – топор!»

Те пляшут, та исходит кровью,

Мир глухо ропщет под пятой…

Но с трона вдруг поводит бровью

Пугливо идол золотой.

На миг в рядах поющих смута,

И мысль, прожженная огнем,

Кричит невольно и кому-то:

«Не надо вспоминать об нем!»

А он, у грани их веселий,

С земли всходя до звездных сфер,

Стоит; и тучи вниз осели,

Чтоб людям вскрыть СССР.

Да, так. Старуха Клио хмурее

Глядит, как точит кровь земля;

Но внове ль ей? все ж от Лемурии

Был путь до Красного Кремля.

И все равно, опять прольются ли

Такие ж токи в тайну тьмы:

Из бурь войны, из революции

Мир стал двойным: они и мы.

Иных нет сил…

<1923>

На смерть вождя

Пред гробом Вождя преклоняя колени,

Мы славим, мы славим того, кто был Ленин

Кто громко воззвал, указуя вперед:

«Вставай, подымайся, рабочий народ!»

Сюда, под знаменем Советов,

Борцы из армии Труда!

Пусть умер он: его заветов

Мы не забудем никогда!

Он повел нас в последний

И решительный бой,

И к победе мы, Ленин,

Смело шли за тобой!

Мысль твоя твердо знала,

Где наш путь и какой:

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Мы стали вольны, стали сильны,

Нас к торжеству ведет судьба,

И мы кладем на прах могильный

Борца – его призыв: Борьба!

Он громко воззвал, указуя вперед:

«Вставай, подымайся, рабочий народ!»

Пред гробом Вождя преклоняя колени,

Мы славим, мы славим того, кто был Ленин!

1924

Реквием

На смерть В. И. Ленина

(Музыка Моцарта)

Все голоса.

Горе! горе! умер Ленин.

Вот лежит он, скорбно тленен.

Вспоминайте горе снова!

Горе! горе! умер Ленин!

Вот лежит он, скорбно тленен.

Вспоминайте снова, снова!

Ныне наше строго слово:

С новой силой, силой строй сомкни!

Вечно память сохрани!

Сопрано, тенор, бас.

Вечно память, память

вечно —

Альт.

Вечно память

Ленина —

Сопрано, тенор, бас.

Сохрани!

Альт.

Храни!

Все голоса.

Память!

24 января 1924

Свет обмер, тени наклонились,

Пространней запах слитых лип;

Последний звон заходит, силясь

Во тьме сдержать надгробный всхлип.

И стала ночь, и снова стало

Пустынно-тихо. Грезит луг,

Спят люди, не вернется стадо,

Реке дано катиться вслух.

Века, века, века учили

Земное ночью никнуть в сон,

Мять думы дня в слепом точиле,

Закрыв глаза, пить небосклон.

Шныряют совы; шум летучих

Мышей; лет легких мотыльков…

Все это – искры звезд падучих,

Чей мертвый мир был далеко.

Нам солнца ждать! Нам тьма – граница,

Нам тишь – черта меж гулов дней.

Наш мозг в дыханьях трав гранится,

Нам в снах вся явь борьбы видней.

18 мая 1924

Трава весенняя допела

Свою живую зелень. Зной

Спалил сны мая, и Капелла

Кропит июньской белизной.

Вот ночи полночь, полдень года,

Вот вечер жизни, но, во мгле,

Вот утро, жгучий луч восхода,

Не к вышине, а по земле!

Зари, еще не возвещенной,

Вино пьяно, и я, взамен,

Готов, заранее прощенный,

Для всех безумств, для всех измен.

Пусть вечер! он же – полдень! – Где-то

Цветам процвесть, их пчелам пить, —

И стебли чьих-то рук воздеты,

Чтоб вечный полюс торопить.

Пусть август будет. Плод налитый

Спадет в корзину, мертв и жив.

За десять лет замшеют плиты,

Недавний гроб не обнажив…

Но нынче ночь. Кротка Капелла,

Кропя июньской белизной;

Трава сны зелени допела,

И всюду – только свет и зной!

1924

Dolce far niente [347]

Под столетним кедром тени…

Tertia Vigilia, 1900 г.

И после долгих, сложных, трудных

Лет, – блеск полуденных долин,

Свод сосен, сизо-изумрудных,

В чернь кипарисов, в желчь маслин;

И дали моря, зыбь цветная,

Всех синих красок полукруг,

Где томно тонет сонь дневная,

Зовя уснуть – не вслух, не вдруг…

Расплавлен полдень; гор аркады,

Приблизясь, шлют ручьи огня…

Но здесь трещат, как встарь, цикады,

И древний кедр признал меня,

Щекой припасть к коре шершавой,

Вобрать в глаза дрожанья вод…

Чу! скрипнул ключ, издавна ржавый,

Дверь вскрыта в сон былой, – и вот,

Пока там, в море, льются ленты,

Пока здесь, в уши, бьет прибой,

Пью снова doice far niente

Я, в юность возвращен судьбой.

Алупка

8 июля 1924

Краткими складками взморщи,

Ветер, пугливую гладь,

Пленную пену на взморьи

К темным утесам приладь!

Ветер! мы вместе взбивали —

Вспомни, верхушки олив,

Где им любовь напевали

Волны, вбегая в залив;

Ветер, – припомни, – пьянели

Вместе мы в снах миндалей,

Ты на лету пел не мне ли:

«Первую кручь одолей!»

Выше, где смолы сквозь горный

Воздух плывут, как пары,

Рыли мы древние горны

Гномов третичной поры.

После, сронив ароматы,

Прянув за грани скалы,

Мчались мы с бурей косматой

Тмином и мятой яйлы!

Ветер с мохнатых магнолий,

Ветер, мой давний свояк,

Прошлое кануть могло ли —

Утром задутый маяк?

Ветер, лихой запевало,

Гладь синеватую брось!

Чтоб на яйлу, как бывало,

Нам закружиться не врозь!

17 июля 1924

Максимилиану Волошину

Наш Агамемнон, наш Амфитрион

И наш Орфей, царь области рубежной,

Где Киммерии знойный Орион

Чуть бросит взгляд и гаснет неизбежно!

Ты, ты изваял этих гор хребет,

Им оградил себя от горьких лавров,

И в тверди глыб, для казни и побед,

Свой лабиринт сокрыл для минотавров,

Ряд входов с моря ты открыл в Аид,

Чтоб доступ к Стиксу прост был; ты, по мраке,

Там души предков кличешь, но таит

Тьма недр виденья: голоса и зраки.

В расщепы гор вложил ты халцедон,

И аметист, и сердолик, – но ими,

Твоей волшбой, гремит лишь Посейдон,

Играя в мяч со скалами нагими.

К себе деревьям путь ты запретил,

Свой мир покрыв полынью и волчцами,

Чтоб был над степью ярче ход светил

В твоих волнах, дробящихся венцами.

Но по желанью смерч ты взводишь ввысь,

Иль тмишь Луну в багровом одеяньи,

Иль чарой слов ей вновь велишь: явись —

Да небеса гласят твои даянья!

И тщетна баснь, что древний Карадаг

Изверженец давно былого мира:

Тобой творен он, и ты рад, о маг,

Скрыть божество в безликий столп кумира.

17 августа 1924

Портрет женщины

Он в старой раме, с блеклыми тонами,

В губах усмешка, взгляд лукав и строг,

И кажется, везде следит за нами,

Чуть в комнату вступаешь на порог.

Прическа старомодна, но в сверканьи

Зрачков – не тайна ль тайн затаена?

Чем пристальней глядишь на их мельканье,