Графиня Де Шарни - Александр Дюма

Тот же Мальзерб, который сегодня защищает короля, раньше, будучи министром, хотел защитить протестантов. Он встретил в лице Людовика XVI ожесточенное сопротивление.

— Нет, — ответил ему король, — нет, изгнание протестантов — государственный закон, закон Людовика Четырнадцатого; не будем нарушать прежние границы.

— Государь! — возразил Мальзерб. — Закон никогда не теряет силы за давностью.

— Да! — вскричал Людовик XVI, как человек, не видевший в отмене Нантского эдикта ущерба правосудию. — Но разве отмена Нантского эдикта — это не спасение государства?

Таким образом, для Людовика XVI гонение на протестантов, вызванное набожной старухой и злобным иезуитом, эта жестокая мера, из-за которой кровь потоками хлынула на Севеннские равнины, из-за которой вспыхнули костры в Ниме, Альби, Безьере, было не преступлением, а, напротив, мерой в интересах государства!

Есть еще нечто, требующее изучения с точки зрения короля: король, рожденный почти непременно от иноземной принцессы и, стало быть, связанный с ней кровными узами, является отчасти иностранцем по отношению к собственному народу; он им правит, и только, да и то — через кого он правит? Через своих министров.

Таким образом, народ оказывается не только чужим ему по крови, народ не только не достоин быть его союзником, но король не снисходит даже до самоличного правления своим народом; напротив, иноземные государи являются родственниками и союзниками короля, не имеющего в собственном королевстве ни родства, ни союзников, и уж с иноземными государями он общается без посредничества министров.

Испанские Бурбоны, неаполитанские Бурбоны, итальянские Бурбоны были потомками Генриха IV; все они были кузенами.

Австрийский император был шурином Людовика XVI, принцы Савойские были его союзниками: Людовик XVI был саксонцем по матери.

Итак, народ начал навязывать своему королю условия, которые тот не мог принять, потому что они противоречили его интересам; кого же призывал Людовик XVI на помощь в борьбе против восставшего народа? Своих кузенов, своих шуринов, своих союзников; для него испанцы и австрийцы не были врагами Франции, потому что все это были родственники и друзья его, короля, а с точки зрения монархии король олицетворял Францию.

Что шли защищать эти короли? Святыню, неприступную гордыню — монархию!

Вот почему Людовик XVI не мог упрекнуть себя в выдвигаемых против него преступлениях.

В конце концов эгоизм короля породил эгоизм народа; и народ, возненавидевший монархию до такой степени, что презрел Бога — народу внушали, что королевская власть исходит от Бога, — выступил 14 июля, 5–6 октября, 20 июня и 10 августа, по-своему понимая интересы государства.

Мы не называем 2 сентября, потому что, повторяем, 2 сентября останется на совести коммуны!

Глава 22

ПРОЦЕСС

Наступило 26-е; этот день застал короля готовым ко всему, даже к смерти.

Он составил свое завещание еще накануне; он боялся, неведомо почему, что будет убит на следующий день по дороге в Конвент.

Королева была предупреждена, что король вторично вызван в Собрание. Передвижение войск, барабанный бой могли бы перепугать ее насмерть, если бы Клери не придумал, как предупредить ее о готовившемся событии.

В десять часов утра Людовик XVI ушел в сопровождении Шамбона и Сантера.

Когда он прибыл в Конвент, ему пришлось ждать целый час: народ мстил ему за пятисотлетнее ожидание в приемных Лувра, Тюильри и Версаля.

В это время шло обсуждение, в котором король не имел права принимать участие: ключ, переданный им 12-го Клери, был перехвачен; кому-то пришла в голову мысль попытаться отпереть этим ключом дверь, и ключ подошел.

Этот ключ и был предъявлен Людовику XVI.

— Я не узнаю этот ключ, — отвечал тот.

По всей вероятности, он выковал его сам.

Именно в таких тонких вопросах королю и недоставало величия.

Когда обсуждение закончилось, председатель объявил Собранию, что обвиняемый и его защитники готовы предстать перед судом.

Король вошел в сопровождении Мальзерба, Тронше и Дезеза.

— Людовик! — обратился к нему председатель. — Конвент принял решение выслушать вас сегодня.

— Мой совет прочитает вам мой ответ, — молвил король.

Наступила глубокая тишина; все члены Собрания понимали, что можно было дать еще несколько часов королю, лишенному королевства, и человеку, лишаемому жизни.

И потом, возможно. Собрание, некоторые члены которого явили собой пример возвышенного ума, ожидало, что вспыхнет оживленная дискуссия и уже лежащая в гробу монархия, готовая опуститься в кровавую усыпальницу, быть может, вдруг восстанет, явится во всем величии умирающей и произнесет для истории несколько слов, которые будут передаваться из поколения в поколение?

Нет, до этого было далеко: речь адвоката Дезеза была типичной адвокатской речью.

А ведь как почетно было защищать дело наследника многих королей, которого рок столкнул с собственным народом, и не столько во искупление его собственных преступлений, сколько во искупление преступлений и ошибок целого рода.

Нам представляется по этому поводу, что если бы мы имели честь быть г-ном Дезезом, мы не говорили бы от имени г-на Дезеза.

Слово было за Людовиком Святым и Генрихом IV; именно этим двум великим представителям рода надлежало оправдать Людовика XVI за слабость Людовика XIII, расточительство Людовика XIV, распутство Людовика XVI Однако, повторяем, все произошло совсем не так.

Дезез вел себя вызывающе, тогда как ему надо было постараться прежде всего увлечь слушателей; следовало быть не лаконичным, а скорее поэтичным; необходимо было взывать к сердцу, а не к разуму.

Но, может быть, по окончании его невыразительной речи слово возьмет Людовик XVI, раз уж он выразил желание защищаться, и теперь он будет защищаться, как подобает королю: с достоинством, величием, благородством.

«Господа! — начал он. — Только что вам были представлены мои средства защиты; я не буду еще раз о них говорить, выступая перед вами в последний раз. Заявляю вам, что мне не в чем себя упрекнуть, и мои защитники сказали вам чистую правду.

Я никогда не боялся, что мои поступки будут обсуждаться публично; но у меня просто сердце разрывалось, когда я обнаружил, что в обвинительном заключении меня упрекнули в намерении пролить кровь моего народа, в особенности же меня поразило, что мне приписывается ответственность за несчастья, имевшие место десятого августа.

Многочисленные представленные мною в разное время доказательства моей любви к народу, а также мое поведение должны, по моему мнению, свидетельствовать о том, что я не боялся рисковать собой ради своего народа, а также должны навсегда снять с меня подобное обвинение».

Понимаете ли вы наследника шестидесяти королей, потомка Людовика Святого, Генриха IV и Людовика XIV, который, отвечая на обвинение, не нашел ничего убедительнее?

Но чем несправедливее, на ваш взгляд, было обвинение, государь, тем более красноречивым должно было сделать вас ваше негодование. Вам следовало бы оставить потомству хоть что-нибудь, хотя бы проклятие, брошенное в лицо вашим палачам!

Председатель Конвента удивился не меньше нас с вами и спросил;

— Вам нечего более добавить в свою защиту?

— Нет, — отвечал король.

— Можете идти.

Людовик удалился.

Его проводили в один из прилегавших к Собранию залов. Там он обнял г-на Дезеза и прижал его к груди; г-н Дезез весь взмок, и не столько от усталости, сколько от волнения; Людовик XVI заставил его переодеться и сам согрел адвокату рубашку.

В пять часов вечера он возвратился в Тампль, Час спустя трое его защитников вошли к нему как раз в ту минуту, как он поднимался из-за стола.

Он предложил им подкрепиться; один г-н Дезез откликнулся на его предложение.

Пока тот ел, Людовик XVI обратился к г-ну де Мальзербу.

— Ну, теперь вы сами видите, что я был прав с самого начала, и приговор мне был вынесен раньше, чем меня выслушали.

— Государь! — молвил в ответ г-н де Мальзерб. — Когда я выходил из Собрания, меня со всех сторон обступили славные люди, которые заверили меня, что не допустят вашей смерти или, по крайней мере, вы умрете не раньше, чем они и их друзья.

— Вы их знаете, сударь? — оживившись, спросил король.

— Лично — нет, государь; однако я, разумеется, узнал бы их в лицо.

— Ну что же, — продолжал король, — постарайтесь разыскать кого-нибудь из них и передайте, что я никогда бы себе не простил, если бы из-за меня пролилась хоть одна капля крови! Я не пожелал этого тогда, когда, пролившись, эта кровь могла бы спасти мой трон и мою жизнь; я тем более не хочу этого теперь, когда я пожертвовал и тем, и другим.

Господин де Мальзерб рано оставил короля, чтобы успеть исполнить полученное от него приказание.