Мокруха - Марк Смит

Коротышка выглянул у него из-за спины.

– Вы именно этого ждали?

– Да.

– Ее надо замораживать?

– Нет, просто оставьте в этом термоконтейнере.

– А в лабораторию надо передавать?

Дон посмотрел на служащего.

– Да!

Тот пропустил мимо ушей его язвительный тон.

– Ладно.

– Пусть сделают побыстрее!

– Тогда позвоните им сами!

– Хорошо. Вы отнесите им контейнер прямо сейчас, а я позвоню.

Коротышка кивнул.

– Будет сделано.

Мора понемногу теряла терпение, что, вообще-то, на нее не похоже. Но новый клиент ее уже просто достал. Нет, он не стеснялся и не выглядел заторможенным. Скорее наоборот, ему с самого начала не терпелось оголиться и похвастаться перед ней, какой у него большой и твердый. Но движения рукой он выполнял торопливо и судорожно. Без чувства и без толка. Мора мягким голосом давала наставления, просила замедлить темп, насладиться ощущениями. Но тот ничего не мог с собой поделать и продолжал дергать правой рукой, как заведенный.

Это зрелище было прямой противоположностью ее ночи с Доном, наполненной упругой нежностью и чувственной лаской. Синхронными движениями их тел.

Смотреть на этого типа все равно, что жевать фольгу или скрипеть ногтями по стеклу. Бр-р!

Наконец, Мора не выдержала. Никогда так не делала, но сегодня сорвалась. Она отстранила его руку и сама взялась за член.

– Ну-ка, дайте, я покажу, как надо!

В ее руке он кончил за считанные секунды.

Амадо сидел на диване и смотрел свою любимую теленовеллу. Денек на асьенде выдался спокойный. Фернандо, как обычно, замышлял какую-то пакость, а Глория пыталась совратить местного падре. Амадо надеялся, что священник не купится на ее дешевые заигрывания. Если уж ты решил посвятить свою жизнь Церкви, тем и занимайся. Это твое призвание.

У Амадо тоже имелось призвание. Он посвятил свою жизнь воровству, прелюбодейству и выпивке. Он олицетворял собою все плотские грехи. Он поклонялся им, принеся свое тело в жертву дьяволу. Ему сначала надо сойти с ума – стать локо, чтобы пойти в церковь и тем самым объявить себя смертным, достойным вечной любви Господа. Так же, как этот падре должен стать локо, чтобы ни с того, ни с сего упасть в объятия Глории.

Видно было, что падре колебался. Его можно понять, если заглянуть в вырез блузки на груди Глории, головокружительно глубокий, как Марианская впадина. Но Амадо все еще ждал, что священник опомнится, явит собою образец целомудрия. Истинному падре негоже забывать высокие устремления, подвигшие его ступить на стезю Господню, и поддаваться соблазну преходящих радостей, какие сулила Глория. Иначе ему уж никогда не служить мессу.

С улицы вошли Норберто и Мартин. Норберто весь перепачкался в земле. Он снял туфли у порога, чтобы не тащить грязь в дом.

– Ола!

Амадо оторвался от телевизора.

– Ола, пендехо! Комо фуэ?

– Бьен. Тодо бьен!

А Мартин добавил:

– Все покайфно!

– Курадо, вато!

По тому, как оба держались, Амадо догадался, что далеко не все покайфно, но не показал виду, решив им подыграть. Мартин помедлил, переминаясь с ноги на ногу.

– Эстеван здесь?

– Уехал домой.

Мартин кивнул.

– Пожалуй, я ему позвоню. Так просто, чтобы отметиться.

– Да, давай-ка, позвони.

– Твоя рука еще здесь?

– В холодильнике.

Мартин опять кивнул.

– Нам надо избавиться от нее.

– Почему?

Тут вмешался Норберто.

– Чувак, это же улика!

– Это моя рука.

– Если копы найдут ее…

– Лас-плакас ее не найдут! Энтьендес?

Амадо бросил на Мартина свирепый взгляд. Но тот не сдавался.

– Эстеван велел нам избавиться от нее!

– Это не его рука!

– Что ты собираешься с ней делать?

Амадо не сумел придумать ответа на этот вопрос.

– Пусть полежит пока.

– Пока что? Пока на нее не наткнется полиция?

– Это моя рука, пендехо!

Амадо увидел, как Мартин и Норберто переглянулись.

– Умираю, хочу под душ!

Амадо промолчал. Глория гладила падре по ноге.

– Yo tambiйn necesito descansar [11].

Амадо поднял глаза на Норберто.

– Вале, каброн.

Норберто и Мартин еще немного постояли в нерешительности, потом поплелись прочь. Амадо проводил их уголком глаза. Что-то они мудрят. Либо напортачили с похоронами толстяка, либо чего-то затевают. Или обкурились оба. По Мартину никогда не поймешь. Он все время будто под кайфом. Бабосо, думает, ему все на свете известно, а на самом деле еще до черта чему надо учиться. Амадо знал, чтобы эти двое не замышляли, в итоге им придется извлечь для себя нелегкий и опасный урок.

Он вернулся к теленовелле как раз вовремя. У него на глазах падре упал в объятия Глории, зарывшись лицом меж ее пышных, мягких грудей и моля Бога простить его за прелюбодеяние, которое готовился совершить.

Как же презирал Амадо всех этих святош!

Когда Боб вошел в кабинет, Моррис играл в «тетрис».

– Все балдеешь?

Моррис оторвался от компьютера.

– Это ты балдеешь, чувак! Где тебя черти носят?

– Далеко.

– Я так и понял!

– Меня кто-нибудь хватился?

– Никто, кроме босса, полиции и всего Калифорнийского университета.

– Босс разозлился?

Моррис покачал головой.

– Он волновался, чувак. Мы все волновались.

– За меня?

– Нуда!

Боб улыбнулся.

– Не знал, что я тебя волную.

– Я не голубой, чтобы ты меня волновал. Просто беспокоился за тебя, как и все!

Боб засмеялся.

– Пойду, доложусь боссу.

– И не забудь позвонить копам!

– Да, да.

Боб повернулся, чтобы идти.

– Чувак, ты, видать, действительно любил ее!

Боб остановился.

– Кого?

– Ту девушку!

Боб напомнил себе, что должен говорить только правду.

– Да, любил.

Эстеван спустился в бурлящее джакузи. Накопившаяся в нем за последние сутки напряженность стала понемножку улетучиваться. Хоть Амадо и заварил все это гаспачо, которое ему теперь приходится расхлебывать, он тем не менее по-прежнему остается одним из немногих, на кого Эстеван может положиться. И кому доверяет. Разговор с ним по поводу самодеятельности, устроенной в паре с Карлосом Вилой, еще впереди. Но Амадо нужен Эстевану живым. Убить его – значит потерять ценного помощника.

Пришла Лупе и принесла с собой большую пиалу с гуа-камоле, а вторую с чипсами. На ней был темно-синий закрытый купальник, и Эстеван невольно залюбовался ее телом, пока она подходила к джакузи и ставила на бортик рядом с ним пиалу с густым пюре.

– Грасиас.

– Де нада.

Лупе улыбнулась ему. У нее замечательная улыбка!

Эстеван подумал, не пора ли ему зажить оседлой жизнью. Жениться, может быть. Для него как-то само собой разумелось, что если когда-нибудь женится, то обязательно на американке – тогда ему не составит труда получитьгринкард. Но все женщины здесь тощие, костлявые, и только и забот у них, что бегать по магазинам, да ухаживать за своей внешностью. В общем, бабы отвратительные. А эта их бесконечная болтовня о том, как они выглядят, да как будут выглядеть после завершения курса хирургической косметики! В них не хватало души.

Эстеван зачерпнул чипсом гуакамоле. Язык приятно утонул в прохладной и жирной массе авокадо. У нее был островатый, перченый и одновременно какой-то очень мягкий вкус. Вкус земли и солнца, силантро и халапеньо, лука и лайма. Этот вкус напоминал ему Мексику. То хорошее, что он там оставил. Эстеван решил, что этот гуакамоле приготовлен с душой.

Он зачерпнул вторую порцию, и Лупе улыбнулась.

– Те gust а? [12]

– Si! Миу rico! [13]

Эстеван смотрел, как Лупе медленно спускается в воду. Она прекрасна! Ей без надобности бикини или искусственные титьки. Она красива такой, какая есть, ни отнять, ни прибавить. Она бесхитростная, аппетитная и с душой. Как гуакамоле.

Мора подошла к строению и увидела табличку, извещающую, что вход с обратной стороны. Это показалось ей странным. С фасада имелась вполне приличные входные двери, но их почему-то перегораживала металлическая решетка. Возможно, таковы меры предосторожности, хотя, если кто-то замыслит ограбить магазин, они преспокойно могут воспользоваться той же задней дверью.

Мора свернула за угол, спустилась по переулку и приблизилась к двустворчатым стеклянным дверям с обратной стороны здания. Внутри она с некоторой опаской прошла сквозь грозного вида металлодетектор, остановилась и огляделась по сторонам. Мора чувствовала себя немного ошеломленной. Ей еще ни разу не доводилось заходить в оружейный магазин, и теперь ее поразило огромное количество всевозможных ружей и пистолетов, выставленных на витринах. В воздухе повисла пьянящая смесь запахов ружейного масла и пороха, металла и дерева. Возбуждающий аромат.