Портрет А - Анри Мишо

Слева спускалась кавалерия. Надо было видеть, как лошади вставали на дыбы, пытаясь остановиться. Неужели их гордым всадникам уже никогда не сесть в седло? Нет, никогда.

И командир махал изо всех сил руками в знак протеста, но голос его стал таким тихим, что непонятно, кто мог бы принять во внимание его приказы, — все равно, как если бы заговорило рисовое зернышко.

Наконец их засосало, и они исчезли из виду. Потом вдруг как будто что-то щелкнуло, выключилось в этой необъятной мягкой массе, и выброшенные в стороны останки спустя некоторое время сложились в длинную ленту, такую длинную, но вместе с тем плотную, что кавалеристы могли бы проскакать по ней во всю прыть. Но отряды исчезли. Различался только силуэт командира. Можно было предположить, что он все еще протестует — но голова его поникла. И тогда, словно только голова его и удерживала, он упал во весь рост. Покатился по ленте, словно легонький цилиндр — яркий и совершенно пустой внутри, и с отчетливо слышным шумом стал погружаться.

А Перо, сидя в ногах своей кровати, наблюдал это зрелище в молчаливой задумчивости…

Как у Перо болел палец

У Перо побаливал палец.

— Сходил бы ты к врачу, — сказала жена. — Бывает, чем-нибудь помажешь — и все пройдет…

И Перо пошел.

— Палец отрежем, — сказал хирург, — вот и отлично. Под наркозом это займет максимум минут шесть. Вы ведь богатый, зачем вам столько пальцев. Буду рад сделать эту крошечную операцию. Потом я покажу вам несколько моделей искусственных пальцев. Есть очень изящные. Немного дороговаты, конечно. Но это не тот случай, когда стоит экономить. Мы вам все сделаем по высшему разряду.

Перо печально взглянул на свой палец и стал извиняться:

— Доктор, это ведь указательный палец, понимаете, он часто бывает нужен. И я как раз должен написать матери. Я всегда пользуюсь указательным пальцем, когда пишу. Мать будет волноваться, если я еще потяну с письмом, так что я вернусь через несколько дней. Она у меня впечатлительная, так легко начинает волноваться.

— За чем же дело стало? — сказал хирург. — Вот вам бумага, белая и, само собой, без грифа заведения. Несколько добрых слов от вашего имени доставят ей радость.

А я пока позвоню в клинику, чтобы они там все приготовили и осталось бы только вынуть продезинфицированные инструменты. Через минуту я вернусь.

И вот он уже тут как тут.

— Все отлично, нас ждут.

— Извините, доктор, — говорит Перо, — видите, у меня дрожит рука, я ничего не могу поделать… так что…

— Так что, — говорит хирург, — вы правы, лучше вам не писать ей. Женщины такие чуткие, особенно матери. Когда речь идет об их сыновьях, им всюду мерещатся недомолвки, они сразу раздувают из мухи слона. Для них мы все еще маленькие дети. Берите вашу трость и шляпу. Машина ждет.

И вот они в операционной.

— Послушайте, доктор. На самом деле, я…

— Господи, — говорит хирург, — да что вы волнуетесь, тоже мне, проблема. Напишем это письмо вместе. Я подумаю над текстом, пока буду вас оперировать.

Он достает маску и усыпляет Перо.

«Ты мог бы все-таки поинтересоваться и моим мнением, — говорит жена Перо своему супругу.

Ты думаешь, все так просто: хочешь — отрезал палец, хочешь — новый пришил…

Мужчины с культяпками — не в моем вкусе. Еще одним пальцем меньше, и на меня не рассчитывай.

Калеки все злюки, не успеешь оглянуться, как делаются прямо садистами. А меня не для того родители холили и лелеяли, чтоб я жила с садистом. Ты-то небось решил, что мне охота с тобой нянчиться. Ошибаешься, надо было сперва думать головой…»

«Слушай, — говорит Перо, — да не волнуйся ты раньше времени. У меня еще девять пальцев осталось, а потом, может быть, у тебя характер изменится».

Уборка голов

Они собирались его только потянуть за волосы. Они не хотели ему зла. Раз — и оторвали голову. Ясно, что она плохо держалась. Иначе как бы это могло выйти. Ясно, что-то с ней было не так.

Когда она не на плечах, с ней неудобно. Надо ее отдать. Но сначала надо помыть, иначе тот, кому ее отдадут, испачкает руки. Лучше помыть. А то ведь тот, кто ее получил, ополоснет руки от крови и начнет что-то подозревать, и поглядывать так, словно ждет разъяснений.

— Ну, копались в огороде и нашли… Там и другие были… Выбрали эту, потому что она выглядела посвежей. Если нужна другая… мы можем сходить посмотреть. А пока пусть все-таки эта остается у вас…

И они выходят, а их провожает взгляд, в котором не прочтешь ни да, ни нет, застывший взгляд.

Может, пойти посмотреть у пруда? В пруду чего только не находят. Подвернулся бы утопленник, и все дела.

В пруду, кажется, можно найти все, что ни пожелаешь. Однако очень скоро они возвращаются с пустыми руками.

Где бы достать ненужные головы? Где их достать, не поднимая лишнего шума?

— У меня ведь есть двоюродный брат. Но мы с ним так похожи, одно лицо. Никто не поверит, что я эту голову случайно нашел.

— А у меня… друг Пьер. Но он сильный, он не даст ее так запросто снять.

— Ладно, посмотрим. С той так просто вышло.

С этой новой идеей они уходят и являются к Пьеру. Роняют платок. Пьер наклоняется. Со смехом тянут его за волосы назад, будто помогают подняться. Голова готова — оторвалась.

Заходит жена Пьера — злющая-презлющая… «Вот пьянчуга, опять вино разлил. Пить — и то уже разучился. Обязательно надо на пол налить. И даже подняться не в состоянии…»

И она идет искать, чем ей отмыть пол. И тут ее придерживают за волосы. Тело падает вперед. Голова остается у них в руках. Злющая голова качается на длинных волосах.

Появляется огромная собака, она громко лает. Ей дают пинка — голова падает.

Теперь у них есть три. Три — хорошее число. И потом, есть из чего выбрать. Не скажешь, что это похожие головы. Нет, тут и мужская, и женская, и собачья.

И они идут к тому, у кого уже есть одна голова, он их ждет.

Они кладут ему на колени связку голов. Он кладет мужскую голову слева, рядом с первой, а собачью и женскую голову с длинными волосами — с другой стороны. И ждет.

И смотрит на них застывшим взглядом, в котором не прочтешь ни да, ни нет.

— Ах, да! Эти мы нашли у одного друга. Дома у него лежали… Кто угодно мог их забрать. Других не было. Мы взяли то, что было. В другой раз нам повезет больше. Но нынче и на том спасибо. К счастью, голов-то хватает. Но сейчас-то уже поздно. Как их отыщешь в темноте. И еще нужно время, чтобы почистить, особенно те, что будут в грязи. Ну хорошо, попробуем… Но все-таки, не можем же мы вдвоем принести целый вагон. Понятно… Мы идем… Может, за это время уже и нападали какие-нибудь. Поищем…

И они выходят, а их провожает взгляд, в котором не прочтешь ни да, ни нет, застывший взгляд.

— Ой, беда, ну ты видишь? Нет! Слушай! Возьми мою голову. Вернешься с ней, он ее не узнает. Он на них даже не смотрит. Скажешь: «Вот смотрите, я выходил и споткнулся об это. Кажется, это голова. Я и принес. И на сегодня хватит, ведь правда?..»

— Но, старик, у меня кроме тебя — никого.

— Давай-давай, нечего сентиментальничать. Бери. Давай, тяни, тяни сильнее, ну сильнее же, давай.

— Нет. Видишь, не получается. Вот наказание. Ну давай, попробуй мою, тяни, тяни.

Но головы не поддаются. Дурные бандюжьи головушки…

Что дальше делать — непонятно, они возвращаются, снова уходят, возвращаются и уходят, а их провожает взгляд, в котором не прочтешь ни да, ни нет, застывший взгляд.

Наконец они заплутали в темноте, вот полегчало-то — и им самим, и их совести. Завтра они отправятся куда глаза глядят и будут идти, пока не собьются с ног. Попробуют устроить свою жизнь. Ох, нелегкое это дело. Ну, попробуем. Попробуем больше обо всем этом не думать, жить как раньше, как все живут…

Мать девяти детей

Перо только что приехал в Берлин и вошел в вокзал, и тут к нему привязалась женщина, предлагая провести с ней ночь.

— Умоляю вас, не уходите! Я мать девяти детей.

И она стала звать на помощь товарок, устроила переполох, вокруг собралась толпа, и явился полицейский. Узнав, в чем дело, он повернулся к Перо: «Ну, не будьте таким черствым — все-таки мать девяти детей!» И вот, подгоняя, чтоб не зевал, они его привели в омерзительную гостиницу, насквозь проеденную клопами. Поживилась сама — помоги подружке. Подружек было пять. Они быстренько опустошили ему карманы и поделили добычу.

«Смотри-ка, — подумал Перо, — а ведь меня обчистили, в первый раз со мной такая история. Вот что значит послушать полицейского».

Получив назад свой пиджак, он собрался восвояси. Но дамы страшно возмутились. «Как так? Мы ведь не воровки какие-нибудь! Да, мы на всякий случай взяли плату вперед, но за свои деньги ты, голубчик, получишь все, что положено!» И они разделись. Мать девяти детей была вся в какой-то сыпи и две других тоже.