Мои Турки - Тамара Заверткина

Зато в воскресенье, как правило, с утра я ехала к турковским девчатам, и мы шли в столовую, где выстаивали неимоверную очередь. Покупали тарелку вермишелевого супа, к которому прилагался кусочек {сто грамм) хлеба. Суп тут же съедали, а хлеб несли на базар. Продав его ровно за столько же, сколько стоит обед, мы выстаивали новую очередь в столовой. И так раза три. Зато мы съедали по три тарелки супа, и в убытке не были: все покрывал проданный хлеб.

С понедельника начиналась обычная трудовая неделя: голодная, напряженная, но привычно веселая, так как не угасал задор от поставленной цели — учиться. А страна после войны очень ждала нас, так как особенно нуждалась в специалистах, чтоб залечивать послевоенные раны.

В праздники и на каникулы я приезжала в дом моей мамы, но большую часть времени проводила в родном доме на Лачиновке, постоянно виделась с мамой Наташей, наблюдая с каждым приездом за тем, как она заметно стареет. В жизни ей пришлось пережить очень много: истязания пьяным отцом ее матери и смерть ее в молодые годы, воспитание после этого своих сестер и братьев, замужество в многолюдную бедную семью, похороны четверых первых детей, три пожара и три стройки новых домов, воспитание пятерых детей при непрерывной подработке шитьем и торговлей, чтобы дать им образование и даже воспитание меня, внучки, похороны двоих взрослых дочерей, пьянство мужа, неудачные браки моей матери. Из-за всего — страдания и бессонные ночи. Стал прогрессировать паралич, слегка подергивались пальцы левой руки, и плохо стали ходить ноги. Но по дому все еще делала сама.

В институте больше других я общалась с Катей Поповой, девушкой умной, серьезной.

Из парней на первом курсе у меня друзей не было.

На втором курсе, кроме учебы и танцев, я занималась общественной работой, была избрана членом комитета комсомола, издавали большую стенгазету, ходила в хоровой кружок, в составе которого было более ста человек. Руководил им профессионал, старый майор, очень мягкий и деликатный человек. Зато в драматическом кружке занималась под руководством редчайшего грубияна, артиста Василевского, который, видимо, подражал своему режиссеру. Мы поставили несколько многоактных пьес. И говорят, неплохо.

Но вот я закончила второй курс. Но как же мы все, оказывается, скучаем по своим домам, где родные лица и еда досыта. Однако, ни позавчера, ни вчера, ни сегодня мне не удается достать билет на поезд. А сегодня уезжают и мои турковские подруги, сумевшие достать билеты заблаговременно. С ними в вагон я и отправляю свой чемодан. Сама же остаюсь на платформе почти до самого отхода поезда, держа в руках копеечную игрушку — картонную балалаечку. До отправления поезда пять-семь минут. Изобразив запыхавшуюся, подбегаю к проводнице с просьбой:

— Пропустите на секундочку, пожалуйста. Я только передам братишке игрушку и мигом назад.

Проводница смотрит недоверчиво.

— Да вы не волнуйтесь. Я — не пассажир, видите — без вещей.

Ура! Я в вагоне. А дальше не страшно. Где-то в пути пройдет контролер, соберет с зайцев-студентов по трешке, и можно будет ехать спокойно до конца. Не имеющие денег прячутся под сидения. Но что это? Из-под сидения торчат чьи-то длинные ноги.

— А ну, заяц, вылезай, — приказывает контролер.

Из-под лавки вылезает наш студент, рыжий и смешной Мишка Халдей.

— Плати, голубчик, штраф.

— Зачем штраф? У меня билет есть.

И Мишка роется в своих многочисленных карманах, выворачивая их и не спеша вынимая их содержимое: недоеденный сухарь, огрызок карандаша, блокнотики, многочисленные записки и записочки. Управившись с одним карманом, спокойненько принимается задругой и так далее. Контролер свирепеет:

— Да ты что, черт рыжий, два часа мне будешь голову морочить? Каждому пассажиру понятно, что билета у тебя нет.

— Я же знаю, что есть, — возражает Халдей. И Миша продолжает неспешные поиски.

— Да я тебя из вагона вон выкину!

— Зачем же? — парень невозмутим.

Мишка аккуратно опускает два пальца в карман и с вежливым поклоном протягивает билет.

Контролер в недоумении, он застыл.

— Так какого же дьявола ты под полку лез? — изумленно произнес контролер.

— Так ведь все полезли, полез и я, — ответил Мишка, глядя невинными глазами.

Вагон сотрясался от хохота. Недаром М. Халдей был бессменным конферансье на всех студенческих концертах. Он был всегда веселым, находчивым, остроумным. Разыграл клоунаду и в вагоне, повеселив друзей, радуясь хохоту как в зрительном зале.

Поезд останавливается: Летяжевка. Какое же это близкое, родное слово! Оно — предвкушение радости. Езжу целые десятилетия, но прочитав знакомое до боли «Летяжевка», не бываю равнодушной и в зрелые годы.

Наконец, ни с чем не сравнимое — Турки. Это курортное местечко. Как и до войны, сюда съезжается на лето много отдыхающих: к одним приезжают в отпуск родственники, к другим отдохнуть дачники, к третьим нуждающиеся поддержать здоровье на чистом воздухе. Тут не только саратовцы, много москвичей, ленинградцев, горьковчан, свердловчан и людей из других городов Советского Союза.

Дни мы с подругами проводили на Хопре, набрав с собой овощей и фруктов, а вечером непременно — в Дом культуры — в кино, на танцы, на репетиции.

Открывается занавес и удивляемся: сколько же народа! Даже во весь проход приставные стулья.

Но вот мама снова меня провожает. Она, как всегда, нервничает, суетится и беспокоится, что не достанем билета, или при таком скопише людей я не успею сесть в поезд в течение двухминутной остановки поезда.

Я опять в Саратове, а мысли о Турках. Даже в прохожих горожанах ищу кого-нибудь похожих на туркачей. Много проходило дней, пока по-настоящему не успокаивалась и не втягивалась в учебу.

Но вот захлестнули курсовые работы, а по средам, субботам и воскресеньям — неизменные студенческие танцы.

Однажды, протанцевав с каким-то студентом танец или два, мы вышли из зала на улицу остыть. Парень был худенький, светловолосый, кудрявый и веселый.

— Ты что, призы брала за танцы? Уж очень ты легко танцуешь, — проговорил парень и спросил, откуда я приехала сюда.

Узнав, что я из Турков, он остолбенел.

— Да я же там бывал прежде каждое лето. Меня зовут Владимир Фрибус. Родители живут в Омске (думаю, что я тогда ослышалась: у нас в Орске есть какие-то Фрибусы. Не его ли потомки?).

Уже кончились и танцы, а мы все бродили, вспоминая знакомые турковские места. Вдруг хлынул дождь, и мы бросились к моему общежитию. Поставив меня под навес и укрыв своим пиджаком, он взахлеб еще что-то рассказывал.

— Иди, Володя, ты промок до нитки.

— Да ладно! Только обещай, что на танцы завтра придешь непременно.

Девчонки в комнате стали расспрашивать, с кем это я задержалась. Я назвала имя.

— Ба! Да я его знаю, — сказала одна из девочек-горожанок, оставшаяся ночевать в общежитии после танцев, — мы занимаемся с ним в одной спортшколе, он жутко ярый спортсмен-легкоатлет, а зовем мы его Вовка-бегунок.

Наутро через вахтера мне передали, что меня кто-то вызывает. В девичье общежитие вахтеры мальчиков не пропускали. У подъезда стоял Вовка:

— Ты уж извини. До вечера так далеко, а сегодня воскресенье. Не съездить ли нам в город в парк или на Волгу?

Мы побывали в городе, а вечером танцевали и гуляли по аллеям около института. Жизнь моя приобрела другую окраску. С этим неугомонным парнем всегда было весело.

Я просила Юльку, чтоб в воскресенье она никуда не ходила и ждала меня, сказала, что приеду к ней с хорошей новостью. Мне не терпелось рассказать ей о Вовке или даже их познакомить.

Вовка, как всегда восторженный, проводив меня под воскресенье до общежития, попросил назавтра приехать на стадион, где будут у него проходить соревнования. В моей голове мелькнуло: а как же Юлька?

— Вова, я не смогу.

А дальше меня понесло «не туда»:

— Я не хочу, потому что не люблю спорт.

Он не подал вида, что обиделся. Но это было концом нашей дружбы. И я его понимаю. Если бы я готовилась к спектаклю много месяцев, не щадя времени и сил, потом пригласила бы его на премьеру, а он бы отказался и признался бы, что не любит театральное искусство, я бы на это отреагировала, пожалуй, также, как он. Я разочаровалась бы.

Мой порывистый характер всю жизнь приносил неприятности и в первую очередь мне самой. И дорогим мне людям.

В самом начале этого же года на нашем факультете избрали новый состав комсомольского бюро. В него ввели и меня. При распределении обязанностей мне достался организационный сектор, в связи с чем я была в курсе всех комсомольских мероприятий нашего факультета.

Секретарем комсомольского бюро был избран Заверткин Рэмир. Он производил впечатление человека умного, способного, но застенчивого. В комсомольской работе я у него была правой рукой, работали активно. Лишь в одном у меня случался постоянный казус. По списку, данному мне Рэмиром, чтоб оповестить ребят на заседание бюро, я не могла узнавать в лицо ребят, фамилии которых повторялись не раз. Фамилии знала, а лиц не запоминала: все мальчишки мне казались какими-то похожими, будто все на одно лицо.