Легионер. Дорога в Помпеи – 2 - Валерий Александрович Гуров

— Да-а-а-а!!! — заорали луженые глотки, в едином порыве вскидывая вверх руки в римском приветствии. Мне пришлось не отставать от коллектива, и повторить действия, чтобы не выделяться.

Такого же, как на остальных впечатления, речи наставника на меня не производили. Как ни крути, у меня, как выходца из двадцать первого века была немного иная психика. А вообще я себе отметил, что пропаганда и ее мотивационные речи существовали даже в Древнем мире, и здесь, пожалуй, имели больший успех, чем в моем времени. В моем бывшем времени… Так что, при планировании дальнейших действий, стоит уделить пропаганде и подобным пафосным речам побольше времени, чем я задумывал изначально. Здешнее общественное сознание, все равно что пластилин — очень податливо велениям из вне.

Мужики, которых Карас своими словами довел до уровня «готовы горы свернуть и героически погибнуть», отправились по своим местам, собирать мешки с личными вещами.

— Любого разорву! — примерно одно и тоже слышалось с разных сторон.

Я с интересом отметил, что раненый Голит, с которым вчера случился несчастный случай, за ночь чуть не двинул коней — у него поднялся жар, но кризис прошел, и рана начала заживать. По крайней мере, с утра он вышел из палатки на своих двоих, и даже присутствовал на общем сборе, не смотря на то, что его поддерживал один из охранников гладиаторов. Мужик он, конечно, крепкий. Очень жаль, что мне не получилось его завербовать в свои ряды. Сейчас Голит пару раз смотрел на меня украдкой, но когда я поворачивался в его сторону, отводил взгляд. Рот он держал на дамке, видимо прекрасно понимал, что излишняя разговорчивость для него откажется чреватой. Ну а в следующий раз, когда лезвие меча вскроет его брюхо, так как вчера может не повезти.

Правда и теперь все было не так однозначно, впереди предстоял тяжелый переход. Тащить Голита на горбу попросту некому и вероятно, что в пути он еще растрясет рану. Мне другое интересно — почему мне ничего не было? Вообще никто даже слова не сказал. Может, Карас не начал воспитательные меры, потому что сам не хотел раскачивать лодку. Чтобы никто не обратил внимание, что его дорогие и любимые гладиаторы за его спиной провернули нападение. Или почти убийство. Или как это охарактеризовать? Жаль, не умер?

— Давай, пошевеливайся, че ты тянешься⁈ Без тебя уедем! — я наблюдал, как охранники подгоняют своего оставшегося, пытающегося на ходу запрыгнуть в последнюю повозку. К полудню все так или иначе собрались и двинулись в дальнюю дорогу.

Я сидел во второй колымаге, с Тиграном и Карасом. В первой ехали все те же школьные головорезы, и я не вдавался в подробности, зачем.

— А сколько времени займет путь? — аккуратно спросил я у наставника, по внешним признакам поняв, что он намеревается нагло спать всю дорогу, и для этого поудобнее умостил зад на соломе.

— Будем примерно к полуночи, если Меркурий не отвернется… — пробормотал Карас, прикрывая глаза. Ему только сомбреро не хватало, для внезапной сиесты. Ну еще мохито можно для полноты композиции.

— А где господин ланиста? — так же аккуратно и осторожно спросил я почти полушепотом, рассчитывая, что мозг наставника уже погружается в дремоту, и не будет задавать хозяину вопросы. Вроде «А какого хрена тебя это волнует?». Вопросы всегда важно задавать вовремя.

— Уехал еще вчера, чтобы лично проверить условия размещения перед послезавтрашними играми… — клацнув зубами, как Цербер, Карас улегся поудобнее (насколько это возможно) и погрузился в сон. Пытаться его будить или не давать спать, затеей так себе, поэтому я повернулся к остальным гладиаторам.

— Слушай, а ты уверен, что все это нужно? — вот от кого не ожидал, так это от Тиграна. — Знаешь, как-то не спокойно на душе. Не подумай, что я боюсь или еще чего, но мысли в голову лезут разные.

Я посмотрел ему в глаза, вынуждая отвести взгляд. Философия это хорошо, но не в нашем случае точно. Любые опасения, сомнения и прочее не относящиеся к делу, были проговорены не один раз за длинные предыдущие дни подготовки.

— Надо. Или ты хочешь не проснуться в этом своем счастливом сне? — строго спросил я.

Мой подельник помрачнел, задумавшись о чем-то своем, но я коснулся его руки, привлекая внимание и стараясь не разбудить разговорами Караса.

— Хуже уже не будет. Мы либо сдохнем на арене, либо изменим все. Выбор не велик и каждый из нас его сделал.

Тигран ничего не ответил, и несмотря на то, что на его лице осталась тревожность, успокоился. Сомневаться в этом человеке не приходилось, да и назвать его вопрос результатом страха, как-то не поворачивался язык. Просто так всегда бывает, когда твой следующий шаг способен перевернуть жизнь с ног на голову.

Когда наставник говорил, что к полуночи будем на месте, он не сообщал, что остановок будет всего две, и те по пять минут. Это якобы было вызвано банальными требованиями безопасности. Отчасти, как человек, имеющий в этой сфере опыт, я был согласен с этим подходом, но тело в дороге быстро затекало, а мочевой пузырь настойчиво напоминал, что он не резиновый. Но терпеть приходилось всем.

За время дороги я рассматривал при поворотах лица гладиаторов из других повозок, и видел на их лицах сквозящее напряжение. Охранники же были абсолютно спокойны — не первые гладиаторы, которые едут в неизвестность. И если сложится, то и не последние. Ну, не знаю, что там будет, ну не хотят умирать, подумаешь? У каждого свой рок, как говорится — рок ждёт каждого.

По пути через Сицилию нам представили не самые приятные виды. Например, я видел столбы, на которых вешали беглых рабов. Так, как когда-то повесили Спартака. Видел, как у одного из гладиаторов покатились слезы из глаз, пока он проезжал мимо одного из казненных. Узнал своего сослуживца, как потом выяснилось позднее.

— Поэтому мы и должны сражаться. Нужно убрать всю несправедливость, и Сицилия — лучшее место для начала новой жизни, — объяснял я терпеливо гладиатором.

Эти слова скользили от гладиатора к гладиатору, и придавали сил павшим духом.

Мы проезжали мимо полей, на которых при полуденной жаре вкалывали, не разгибаясь, сотни рабов. И если они пытались выпрямиться хоть на секунду, сразу следовал свист, и удар плетью от надсмотрщика. Работа здесь была адская и в отличие от трепетного отношения к нам, гладиаторам, здешние невольники,