Острые предметы - Гиллиан Флинн

– Камилла, а вы сюда приходили в школьные годы? – тихо, почти застенчиво спросил он. Он посмотрел в сторону, и его волосы заблестели, как золото, в лучах послеполуденного солнца.

– Конечно. Здесь отличное место для непристойных делишек.

Ричард подошел ко мне, протянул то, что осталось от розы, провел пальцем по моей влажной щеке.

– Понимаю, – сказал он. – Мне впервые стало жаль, что я провел юность не в Уинд-Гапе.

– Мы с вами могли бы быть хорошими друзьями, – ответила я совершенно серьезно. Мне вдруг стало грустно, что я не водилась с такими парнями, как Ричард: с ним мне хотя бы было интересно.

– Вы красивы… Впрочем, вы это знаете, – произнес он. – Я и раньше хотел вам это сказать, но, по-моему, вы бы и слушать не стали. Так что я подумал…

Он поднял мне подбородок и поцеловал в губы, сначала осторожно, потом, видя, что я не сопротивляюсь, схватил меня в объятия и жадно впился в рот. Это был мой первый поцелуй за последние три года. Я провела руками по его спине, вдоль которой посыпались остатки розы. Потом, отвернув от его шеи воротник рубашки, ответила на поцелуй.

– Ты самая красивая девушка из всех, кого я видел, – сказал он, проводя пальцем вдоль моей щеки. – Когда я впервые тебя увидел, то не мог ни о чем больше думать до конца дня. Тогда Викери отправил меня домой, – проговорил он со смехом.

– Я тоже думаю, что ты очень красив, – ответила я, беря его за руки, чтобы он меня не щупал. Моя блузка была тонкой, и я не хотела, чтобы он обнаружил шрамы.

– Тоже очень красив? И все? – Он засмеялся. – Ну и ну, Камилла, а ты, похоже, и вправду совсем не романтична!

– Просто это все для меня неожиданно. Знаешь, я не думаю, что из нас получится хорошая пара.

– Кошмарная будет пара. – Он поцеловал меня в мочку уха.

– Кстати, ты не хотел бы осмотреть школу?

– Мисс Прикер, я обыскал ее через неделю после того, как сюда приехал. Я просто хотел прогуляться с вами.

Как оказалось, Ричард обыскал еще два местечка, которые я хотела ему показать. В заброшенной охотничьей хижине в южной части леса была найдена клетчатая лента для волос, но никто из родителей девочек ее не опознал. На отвесном берегу Миссури в восточной части города, где можно сидеть и смотреть на реку, текущую далеко внизу, обнаружили отпечаток детской кроссовки, но такой обуви у девочек не было. На траве обнаружены засохшие капли крови, но ее группа не соответствовала ни одной крови убитых. Снова я оказалась бесполезной. Но Ричарда, казалось, это не заботит. Мы поехали на берег, прихватив с собой шесть бутылок пива, а там сели на солнце и стали смотреть на реку, которая лениво извивалась внизу серебристой змеей.

Когда Мэриан еще могла вставать с постели, это было одно из ее любимых мест. На мгновение я почувствовала на спине тяжесть детского тела, горячее дыхание и тихий смех в ухо, худенькие руки, обвивающие мои плечи.

– Куда бы ты отвела девочку, чтобы ее задушить? – спросил Ричард.

– К себе в машину или домой, – ответила я, вздрогнув от неожиданности.

– А чтобы выдернуть зубы?

– Туда, где можно потом смыть с себя кровь. В подвал. В ванную. К этому моменту девочки были уже мертвы?

– Это один из трех вопросов?

– Конечно.

– Да, они обе были мертвы.

– С момента смерти прошло достаточно долгое время для того, чтобы кровотечения не было?

Баржа на реке стала отклоняться от курса; на борту появились мужчины с шестами и начали ее разворачивать в нужном направлении.

– У Натали была кровь. Ей зубы извлекли сразу после того, как задушили.

Мне представилось, как Натали Кин бросили в ванну. Девочка лежит, карие глаза неподвижно смотрят в пустоту. Потом ей вытаскивают зубы. По подбородку течет кровь. Клещи. В женской руке.

– Ты веришь Джеймсу Кэписи?

– Я правда не знаю, Камилла, честное слово. Ребенок до смерти напуган. Его мать звонит нам и просит приставить к нему охрану. Он боится, что эта женщина придет за ним. Я устроил ему небольшой допрос с пристрастием, сказал, что он лжет, чтобы посмотреть, не откажется ли он от своих слов. Не отказался. – Ричард повернулся ко мне. – Вот что я тебе скажу: Джеймс Кэписи верит в то, что говорит. Но я не понимаю, как это может быть правдой. Это не подходит ни под один известный мне профиль преступника. Что-то здесь не то. Так мне чутье подсказывает. Ты же с ним разговаривала, что думаешь сама?

– Согласна. Его мать смертельно больна; он, вероятно, живет в страхе и проецирует его – на кого– то или на что-то, не знаю. А что ты думаешь про Джона Кина?

– В общем, возраст подходящий, родственник одной из жертв, горюет так сильно, что можно заподозрить неладное.

– Все-таки убита его сестра.

– Да, но… я сам мужчина и уверяю тебя, что молодой парень скорее покончит с собой, чем станет плакать в общественном месте. А он рыдал на глазах у всего города.

Ричард протрубил в пустую пивную бутылку, отвечая на гудок проплывающего мимо буксира.

Когда Ричард отвозил меня домой, светила луна и цикады звенели, как в джунглях. Их ритмичному стрекоту вторила пульсация у меня между ног, где я позволила ему потрогать. Расстегнув молнию брюк, я направила его руку к ложбинке и держала ее там, чтобы он не нащупал выпуклые рубцы повсюду на моем теле. Мы довели друг друга до экстаза, как юнцы (между тем у меня на стопе колотилось слово «малыш», розовое и твердое). Я была липкой, и от меня пахло сексом, когда, открыв дверь, я увидела маму, сидящую на нижней ступеньке лестницы с графином «Амаретто сауэр».

Мама уже надела розовую ночную сорочку с детскими рукавами фонариком и атласным бантиком на воротнике. На руках – снова кипенно-белый бинт, наверняка уже ненужный. Без единого пятнышка, хотя она была сильно навеселе. Когда я вошла, она слегка покачнулась, точно призрак, раздумывающий, не пора ли исчезнуть. Решила остаться.

– Камилла, присядь. – Она поманила белой, как облако, рукой. – Нет, сначала возьми на кухне бокал. Ты же можешь выпить с мамой. С родной мамой.

«Ничего хорошего из этого не выйдет», – подумала я, пока шла за бокалом. Но где-то на задворках сознания блуждала мысль: наконец-то побуду с ней наедине! Детское желание, которое никак не исчезнет из памяти. Ладно, пройдет.

Мама налила мне полный бокал «Амаретто», беспечно, но не пролив ни капли. Но мне, чтобы донести его до рта и не расплескать, пришлось постараться. Глядя на меня, она слегка усмехнулась. Прислонившись к колонне лестницы, подогнула под себя ноги и отпила из бокала.

– Думаю, я все-таки поняла, почему не люблю тебя, – сказала она.

Я это знала, но такое признание прозвучало из ее уст впервые. Я попыталась убедить себя, что заинтригована, как ученый, совершающий открытие, но в горле встал комок, и стало трудно дышать.

– Ты похожа на мою мать Джойю. Такая же сухая, холодная и невыносимо горделивая. Меня мать тоже никогда не любила. Но если вы, девочки, не будете меня любить, то и я вас не буду.

На меня нахлынула волна ярости.

– Я никогда не говорила, что не люблю тебя, что за вздор ты несешь! Какой-то бред сивой кобылы! Ты сама никогда меня не любила, даже когда я была ребенком. От тебя всегда исходил только холод, так что не сваливай вину на меня.

Я принялась с силой тереть ладонь о край ступени. Мать, глядя на это, криво улыбнулась, и я перестала.

– Ты никогда не была ласковой. Только и знала, что упрямиться и своевольничать. Помню, как-то вас фотографировали в школе, когда тебе было лет шесть или семь и я хотела накрутить тебе волосы на бигуди. А ты мне назло обрезала себе волосы ножницами для ткани.

Я такого не припоминала. Зато помнила, что это рассказывали про Энн.

– Мама, мне так не кажется.

– Упрямица. Как и те девчонки. Я ведь пыталась с ними сблизиться – с теми, которых убили.

– Сблизиться? То есть?

– Они были похожи на тебя, тоже носились повсюду как оголтелые. Как дикие зверьки. Маленькие, хорошенькие зверьки. Я думала, что если познакомлюсь с ними ближе, то буду лучше понимать тебя. Если бы я смогла к ним привязаться, то, может быть, полюбила бы и тебя. Но я не смогла.

– Да, конечно не смогла.

Дедушкины часы пробили одиннадцать. Интересно, сколько раз мама слышала этот бой, пока здесь росла.

– Когда я была беременна тобой – ведь совсем еще юной была, намного моложе, чем ты сейчас, – я надеялась, что ты меня спасешь. Думала, ты будешь меня любить. И тогда мама наконец меня полюбит. Зря надеялась.

Мамин голос взмыл ввысь, непокорно, как легкий платок, сорвавшийся с плеч на ветру.

– Я же была совсем еще крошкой.

– Ты уже с самого начала меня не слушалась, отказывалась есть. Словно наказывала меня за то, что я тебя родила. Из-за тебя я чувствовала себя дурой. Несмышленой, как дитя.

– Так ты и была еще почти ребенком.

– И вот теперь ты вернулась домой, а я только и думаю: «Почему Мэриан, а не она?»

Моя ярость переросла в глухое отчаяние. Я нащупала на полу железную скобу, скрепляющую доски. Вонзила ее под ноготь. Эту женщину я бы оплакивать не стала.