Журнал «Вокруг Света» №01 за 1980 год - Вокруг Света

Будущее не только Альп и Гималаев, но и всех горных областей, которым угрожает экологическое разрушение, быть может, зависит от того, насколько хорошо мы сумеем понять роль и место человеческого фактора в горных системах экологии.

К несчастью, и в Швейцарии и в Непале накопленные с древних пор умения людей адаптироваться к горной среде быстро улетучиваются. Главная тому причина — массовый исход горцев на равнины.

А ведь жители гор никогда не были антропологическим курьезом, это люди, которые выжили в чрезвычайно трудных и суровых природных условиях и подчинили себе горы...

Р. Е. Роудс, английский этнограф

Перевел с английского К. Мелик-Симонян

Полюс долголетия

Н а картах метеорологов всего мира Оймякон обозначен как Полюс холода Северного полушария, и одно это уже окружает якутский поселок на Индигирке ореолом величия, недоступности. Как-то не верится, что можно сесть в обыкновенный самолет и отправиться в одно из самых холодных мест планеты. Оймякон всегда казался мне таким же далеким, как Лхаса или Гавайские острова, хотя это не бог весть какое расстояние: от Читы, где мой дом, до Оймякона один день пути самолетом.

Два года назад в Новосибирске я воочию увидел оймяконца. С группой писателей мы шли по улицам города, сильный весенний ветер с Оби сгребал в палисадниках старые листья, свистел в тополевых ветках, рвал полы пальто. Было холодно, сыро и неуютно.

—  У нас нет ветров, — сказал старый писатель Чисхан, якут. — Никогда не бывает!

Этому никто не поверил: так уж и не бывает?! Там, где светит солнце, где есть воздух, облака и смена погоды, ветер неизбежен, а разница только в том — часто или редко он дует, слабо или сильно.

—  У нас в Оймяконе нет ветра, всегда тихо, — упрямо повторил Чисхан.

Вечером в гостиничном кафе я пригляделся к Чисхану: обыкновенный старик лет под семьдесят, невысокого роста, сухощавый, с бороздками добродушных морщин на темном лице. Николай Максимович (так звали якутского писателя) посмотрел на меня с лукавой усмешкой и еще раз подтвердил, что он живет в Оймяконе. До этого работал в Якутске, а с тех пор, как вышел на пенсию, поселился на Полюсе холода.

—  Старики, думая о продлении жизни, обычно тянутся в более теплые края, — сказал я, вызывая его на разговор.

—  Как раз думая о долголетии, я и переселился в Оймякон, — усмехнулся Чисхан. — Этот район, не считая северо-восточной части Якутии, занимает у нас первое место по числу долгожителей.

Сообщение было настолько неожиданным, что я растерялся. Но Николай Максимович продолжал, как ни в чем не бывало:

— Приезжайте, сами увидите. Очень здоровый край! К тому же Оймякон — моя родина, я там родился и вырос.

Далее последовали рассказы о слепящем весеннем солнце, о беззастенчивых бурых медведях, бегающих со скоростью лошадей, и о лошадях, косматых и толстых, как медведи. Их держат исключительно с целью заполучить жирное, питательное мясо, которое помогает человеку побороть самый лютый мороз.

Чисхан дважды повторил приглашение приехать и сказал, что будет меня ждать.

Со дня нашего разговора на Оби минул год, потом второй, а я все не мог решиться: Оймякон по-прежнему казался недосягаемым. Наконец ближе к весне я написал Чисхану и довольно скоро получил подробный ответ. Да, отвечал писатель, долгожители Оймякона живут и здравствуют, умер за это время только один якут — Тимофей Винокуров, прожив на земле 106 лет. Но есть якуты Анна Березкина, Арьян и Афросинья Винокуровы, Тимофей Сивцев, эвен Андрей Данилов. Всем им около и более ста лет. Отец Анны Березкиной умер 117 лет от роду. Эвен Андрей Данилов по сей день отличается бодростью и энергией, хотя не так давно отметил свое столетие. Долголетие Данилова тем более поразительно, что он всю жизнь проработал оленеводом (еще в прошлом году пас оленей) и последние годы жил в брезентовой палатке с чехлом (это при морозе-то в 60-70 градусов!), так как жилищ из оленьих шкур эвены теперь не делают.

«Стоит конец февраля, — писал Чисхан, — но морозы еще крепкие. Жизнь течет своим чередом. Когда я опускал вам письмо, термометр показывал 61° ниже нуля. Я своими глазами видел, как два табунщика спокойно оседлали коней и отправились к табуну, который пасется в полусотне километров от поселка. Сена лошадям не дают, они на подножном корму; год выдался особенно трудный — сена с осени заготовить не удалось».

Что помогает людям Оймякона одолевать такой свирепый мороз да еще жить до ста лет? Много загадок на земле Оймякона. Даже Индигирка ведет себя загадочно: другие реки промерзают до дна при морозе в сорок градусов, а Индигирка прекрасно чувствует себя и при семидесяти). Лед на Индигирке не толще оконного стекла, а местами вода вообще стоит открытая всю зиму. С берега видно, как в родниково-чистом омуте резвится рыба.

Чисхан советовал приезжать мне в начале апреля: в это время ярый бык (в образе быка древние якуты представляли лютую зиму) окончательно рухнет. «Перед этим у него отвалится сначала один рог, потом второй. Упадет голова. А потом и сам бык грянет оземь».

Якутский аэропорт, как всегда, был забит до отказа: негде было при сесть. Я провел ночь без сна, едва дождавшись рейса на Оймякон.

Под крылом самолета тянулась равнинная оснеженная тайга с сереньким редколесьем. За Хандыгой вздыбились горы — мощные, частые, островерхие. Такие частые, что казалось, будто внизу лежит гигантская борона, накрытая белым. Угадывалось: летом снега срываются с отвесных круч водопадами. На куда идут стоки, долины ключей? От этой горной головоломки ломило в темени... Это был Верхоянский хребет.

За ним открылось Оймяконье, замыкаемое с юго-запада хребтом Сунтар-Хаята, а с северо-востока хребтом Черского, спокойные вершины которого блестели на горизонте.

Оймякон, узнал я позже, не только название поселка, но и название территории, плотно замкнутой со всех сторон горами. Эти стены и создали необычные природно-климатические условия: наиболее пониженная часть Оймяконского плоскогорья имеет форму, котловины; здесь и скапливается зимой холодный воз дух, понижающий температуру до крайне низких пределов. Слово «Оймякон», произошло яко бы от «ейуму», что на языке эвенов значит «талая вода», а в переводе со староякутского — «свирепый мороз».

На территории Полюса холода расположено четыре поселка: Сордонгнох, Томтор (центр совхоза), Оймякон, Учюгей.

Первое, что меня поразило, когда самолет пошел на посадку, стадо диковинных зверей. По брюхо в снегу, косматые, толстые, они стояли перед посадочной полосой и равнодушно глядели на самолет, грохочущий над их головами. Конечно, это были местные лошадки, о которых я наслышался еще в Новосибирске и которых заочно полюбил.

У самолета меня ждали Чисхан и Местников, секретарь партийной организации совхоза «Оймяконский». На автобусе мы выехали в Томтор.

Признаться, в первые часы я испытал разочарование: стандартные автобусы и грузовики, стандартные дома, стандартная одежда — пожилые ходили в обычных драповых пальто и ботинках фабрики «Скороход», молодежь щеголяла в цветных нейлоновых куртках. Даже солнце мне показалось стандартным: оно блистало напористо, ярко, как полагается весной; от сверкания чистейшего снега ломило глаза. Почти все, как на палящем юге, ходили в темных очках.

Томторцы выглядели веселыми, энергичными — не верилось, что они перенесли трудную зиму. А минувшая зима, рассказывают, была особенно лютой: весь декабрь и январь стойко держались холода в 68-70 градусов.

При морозе свыше шестидесяти воздух делается гулким, ломким, он как бы твердеет. Не узнается, кажется чужим собственный голос: электрический, колючий и резкий, он звучит словно со стороны. Обморозить ничем не защищенное лицо можно в считанные секунды: мгновенный наплыв воздуха — и ваша щека белая! Новички пытаются прятать лицо в толстый шерстяной шарф, но мороз в этом случае оказывается хитрее: рубец обмороженной кожи протягивается через все лицо, по краю шарфа. Автомобильная камера, брошенная оземь, разбивается вдребезги — при стуже более шестидесяти резина становится хрупкой, как стекло.

Таких морозов я, конечно, не застал. Но утром было все же под сорок. Я поднялся рано, чтобы увидеть восход солнца. Снег металлически взвизгивал под ногами. Было странное чувство: некая машина времени отбросила меня назад, в зиму, — сорок градусов у нас в Чите бывает только в декабре — январе, а ведь сейчас конец марта! Мороз вызывал приятное чувство. Томторцы просыпались и выбегали во двор, на минутку, — в одних рубашках, без шапок. Я прислушивался к дыханию: мои легкие работали легко и весело, упиваясь воздухом Оймяконья. Восход я прозевал — упругое чистое солнце успело выстрелить над щербинами гор, пока я выбирался за поселок. От редких кустиков на сахаристый снег легли синие тени. Воздух настолько прозрачен, что кажется, будто его нет совсем. Воздух, еще не отравленный парами бензина, копотью заводских труб, окислами горючего газа. Чистейший воздух таежных якутских пространств...