Синдром Вильямса (СИ) - Трапная Марта

Мы сидели на берегу, лицом к реке. Каждый устроился так, как ему удобнее. Я — прямо на земле, вдыхая запах сухой хвои, влажной реки, молодой травы и старых деревьев. Метель — справа от меня, привалившись ко мне теплым мягким боком, полузакрыв глаза. Она явно была не прочь задремать, но не чувствовала себя в безопасности. Справа сидел Матвей, на прихваченном из машины пледе. Я отказалась садиться на плед — это было бы слишком близко и слишком однозначно.

— Спасибо тебе, — вдруг сказал Матвей. — За то, что ты сделала.

Я кивнула.

— Да, это было непросто.

— Я догадываюсь, — голос Матвея звучал растеряно.

— Ни о чем ты не догадываешься, — я повернулась и внимательно посмотрела на него. Темные большие глаза, темные волосы, бледная ровная кожа… Наверное, он считается здесь красивым. И наверное ему будет странно услышать то, что он сейчас услышит. А если не странно и он не удивится, что ж, я еще раз попробую убежать. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить. Ты можешь ответить мне на несколько вопросов? Только честно?

Он кивнул несколько раз. Удивленно, встревожено и обрадовано одновременно.

— Скажи, кто твои родители? По профессии, я имею в виду.

— Отец юрист, а мама врач.

— Врач? — я не верила своим ушам. — Неужели в самом деле врач?

— А что тебя так удивляет? Да, врач. Стоматолог. — он ослепительно улыбнулся, словно демонстрируя великолепную мамину работу. — Говорят, хороший.

— А бабушки и дедушки? Ты их знаешь? Кем они работали?

Матвей растерянно пожал плечами.

— Не знаю. Они умерли до моего рождения.

— У обоих родителей?

— Да, у отца и у мамы.

— А кем они были?

Матвей растерялся еще больше.

— Не знаю. Никогда не спрашивал, а родители не говорили.

— А у вас в семье есть какие-то их вещи? Может быть, фотографии? Вы бывали у них на могилах?

Он потряс головой.

— Н-нет… Что это значит? Почему ты спрашиваешь?

— Потому что ты не просто мальчик, а я не просто девочка, которая тебе внезапно, неизвестно почему нравится. И нравится слишком сильно, чтобы не обращать внимания.

Матвей покраснел и отвел глаза.

— Откуда ты… как ты догадалась… это так заметно, да?

— Скажем так, я знала на что обращать внимание, — ответила я и взяла его за руку. — Я хочу тебе рассказать кое-что. Скорее всего, тебе не понравится моя история. Может быть, ты решишь, что у меня не все в порядке с головой. Но я хочу тебя предупредить, что это — чистая правда.

— Умеешь ты интриговать, — Матвей с трудом улыбнулся, но я видела, что он страшно напряжен.

— Мне нужно, чтобы ты пообещал одну вещь.

— Да? Я должен знать, что я обещаю.

— Если ты не сможешь сдержать обещание, то я не буду ничего рассказывать. Это не угроза и не шантаж.

Он улыбнулся и легко сжал мою ладонь.

— Так что же я должен пообещать?

Его темные глаза превратились в бездонную бархатную пропасть, на дне которой не хватало только отражения звезд. Я чувствовала, как ускоряется его пульс и учащается дыхание. И я придвинулась чуть-чуть ближе. Чтобы мне удобнее было работать с ним.

— Что никогда ни при каких условиях ты не скажешь никому, а особенно своим родителям моего имени. И если у тебя есть мои фотографии — ты удалишь их все сегодня вечером. И, само собой, ты не покажешь их родителям. Ты вообще ничего не скажешь им обо мне.

— Да они, скорее всего, вообще о тебе не догадаются. Если ты, конечно, не согласишься выйти за меня замуж!

Я сделала вид, что не услышала последней фразы, хотя по тому, как он ее сказал, я поняла, что он давно держал ее в уме и она просто вырвалась раньше времени.

— Неважно, догадаются они или нет. Важно, чтобы ты пообещал и сдержал свое обещание.

— Значит, замуж ты за меня не выйдешь? — убито спросил он.

— Послушай, Матвей. У тебя есть Люда. У тебя есть родители и вся твоя жизнь. У меня есть только собака.

— Но у тебя может быть все, что есть у меня, — с жаром начал он. — И я буду только рад собаке в нашем доме…

— Успокойся, — тихо произнесла я. Так тихо, как разговаривают с разбушевавшимися детьми или истеричными взрослыми. И он успокоился.

— Ты заберешь обратно свое предложение, как только узнаешь правду.

— А когда я ее узнаю?

— Как только дашь мне обещание никому не рассказывать обо мне.

Он задумался.

— Хорошо. Я обещаю никогда и никому не говорить о тебе, не называть твоего имени, не показывать твоих фотографий и вообще удалить их. И в первую очередь мое обещание касается моих родителей.

— Спасибо, — сказала я.

Я легко провела пальцами по его запястью и нащупала его пульс. Чуть прижала его. Удобная точка для работы. Я начала говорить — благо, я давно продумала, что и в каком объеме ему рассказать, — и рассматривать заложенную в нем информацию одновременно. Концентрироваться на двух таких серьезных вещах сложно, но возможно.

— Этот мир, который ты называешь Землей, — не единственный, — начала я. — Существует много миров, много человеческих разумных рас. Мы — одна из них.

— Мы — ты и я? — с надеждой спросил Матвей.

— Нет, мы — это я и мой народ. Нас называют по-разному. Чаще всего — цветочный или травяной народ. Потому что мы, как правило, называемся именами травы и цветов, иногда деревьев… Здесь, на Земле, мы больше известны как эльфы.

— Но эльфов не существует!

— Не существует как народа, ты прав. Но не-существование прямо сейчас не доказывает невозможность существования. Зимой не существуют цветы, а летом их много.

— Вы впали в спячку? — усмехнулся Матвей. Судя по тону он не очень-то верил в мою историю. Неважно. Сейчас его вера или неверие не играютникакой роли.

Я откинула волосы назад, показывая ухо.

— Помнишь, ты спрашивал, где я взяла такие уши. У меня свои. Настоящие.

Матвей с недоверием рассматривал мое ухо. И я продолжила.

— Мы живем во многих мирах. И в каждом — так получается — есть охотники. Это не отдельная раса, как мы. Они — коренные жители мира. Но они тоже не такие, как все. Они нас чувствуют и стремятся уничтожить. Убить. С охотниками нельзя договориться, их нельзя подкупить или шантажировать. Были попытки, но все они заканчивались резней… И это не простое чувство, как запах или свет. Охотники испытывают к нам сильное влечение, сродни физической страсти…

Я рассказывала ему историю, смотрела в его глаза и видела, что он не верит. Не потому, что ему не нравятся жестокие охотники и он не хочет быть одним из них. А потому, что ни эльфы, ни охотники не вписываются в его картину мира. Потому что у него в жизни все просто и понятно. И в лучшем случае он готов пойти на поводу у того, что он считает зовом плоти, чем поверить в нас… и в себя. И как ни странно, для меня это хорошо. К чему не относишься серьезно — то нельзя использовать. И хотя внешне все выглядело так, будто я стараюсь его убедить, внутри мне стало спокойнее. И я стала разгадывать эту страшную тайну под названием геном охотника.

Я прошлась взглядом по всей спирали ДНК, по каждой хромосоме, по каждому гену в попытке понять их устройство и принцип шифровки. В какой-то момент меня осенило как три спирали превратились в две. Третья просто легла проекцией — на две. И как любая проекция — утратила часть информации о целом. Гены передают только общие представления о мире и все. Подобно тому, как для того, чтобы по трем проекциям представить объемный предмет, требуется воображение и некоторые знания, так и для того, чтобы получить полную информацию из двух спиралей, требуется воспитание и некоторые знания. Но все равно… при таком подходе теряется слишком много.

Кроме того, две спирали, пересыщенные информацией, не дают возможности формировать новые единицы генетической памяти. А это значит, что у них нет генной памяти как таковой. Дети не получают память предков — если родители что-то могут донести устно, то память о мире дальше трех колен полностью утрачивается или искажается до бесполезности. Вот почему у них так много библиотек, вот почему они так любят читать! Книги — вот где хранится их генетическая память!